Сайт "Диалог XXI век"

Главная страница сайта congress2008

Секции конгресса

Список российских участников

Доклады по алфавиту участников

Доклады по секциям,симпозиумам, круглым столам конгресса

 

 

Секция “Философия когнитивистики”

 

Дисциплинарный и когнитивный статус философии науки

 

Пржиленский Владимир Игоревич,

доктор философских наук, профессор

(Россия, Ставрополь)

vladpryes@yandex.ru; vladprnow@mail.ru

 

 

 

Споры о дисциплинарном статусе философии науки и о ее отношении к таким областям философского знания как теория познания, история, логика и методология науки не сходят со страниц специальных журналов. Одни предлагают считать философию науки историческим и содержательным конкурентом эпистемологии и методологии, другие не видят между ними существенной разницы, третьи включают философию науки в эпистемологию или наоборот, строят сложные иерархические системы и разграничивают области компетенции. Мне близка первая точка зрения, согласно которой философия науки возникла в итоге неспособности теории познания ответить на важные вопросы, вставшие перед научным сообществом в конце XIX века. И в дальнейшем философия науки и теория познания шли каждая свом путем, оказывая друг на друга немалое влияние, но ставя и решая весьма разные задачи.

Древние греки в досократическую эпоху были убеждены не только в том, что следование нравам и обычаям необходимо, но и в том, что нравы и обычаи носят неизменный характер. Развитие античной демократии сопровождалось становлением исторического знания, опровергавшего представления об инвариантности нравов. Софисты не просто явились активными участниками дискуссий о допустимости и правильности тех или иных действий – они поставили под сомнение саму правомерность апелляции к традиции или обычаю. Тогда то и появилось первое учение нравственности, которая, по убеждению Сократа, есть величина постоянная. Если нравы позволяют скопировать способ действия ad hoc, то рациональное учение о добре и зле, позволяет индивиду самому сконструировать схему действия на основе рассуждения.

Философия науки точно также как и философское понимание нравственности, возникает на руинах: это руины представлений о внеисторическом характере научной истины, об одном единственном методе, гарантирующем ее достижение. Появление философии науки в конце XIX века вовсе не означает полного отказа от эпистемологии, точно также как появление нравственного сознания не отменили нравов, которые и по сей день присутствуют в социальной жизни и во многом определяют нашу повседневность. Но философия науки исходит из совершенно иной познавательной установки. Перефразировав известное выражение, можно сформулировать ее так: наука дело рук человеческих. Да, ученные в своих исследованиях, конструируя схемы эксперимента, делая обобщения, формулируя аксиомы и законы, руководствуются некими нормативами, регулятивами и дисциплинарными ограничениями. Они действительно стараются следовать им, хотя данные нормативы и регулятивы никогда не представляют собой рецепты или инструкции, как и сама активность исследователей никогда не упрощается до уровня использования прибора или бытовой техники. Поэтому их деятельность не только не определяется содержанием той или иной эпистемологической доктрины, но и не объясняется ею. 

Установить, чем на самом деле определяется та или иная рациональная инициатива, можно лишь обратившись к той реальности, которая ретроспективно открывается в ходе историко-научных реконструкций. И вот в объяснении рациональность действий исследователя становится существенно иной, нежели это прописано в методологических инструкциях или формально-логических нормативах. Речь здесь может идти и об интересах, и о прежнем опыте и многом другом, что характеризует ученого как рациональное существо, но не слепого исполнителя картиезианских девизов. Более того, к рациональности добавляется много чего, от предрассудков эпохи (в том числе и тех самых нравов), до предрасположенностей индивида (включая психологические и посихоаналитические портреты).  

Моральная философия и юриспруденция подробно изучили вопросы того, что делать должно, что можно и чего делать нельзя. И все это знание по сей день составляет основу действий индивида, во многом определяет характер социальной жизни. Различия в праве и моральных нормах также служат основанием для сравнения разных обществ. Но во XIX веке возникают такие науки как социология и психология. Даваемые ими сведения, теории и модели объяснения придают знанию о человеке и его действиях совершенно иное качество.

Основное отличие морального и правового рассмотрения человеческих действий от социологического и психологического не только и не столько в том, что мораль и право содержат оценочные суждения и апеллируют к понятию идеального, тогда как социология и психология могут быть отнесены к позитивным наукам, опирающимся на факты и эксперимент. Вопрос здесь в том, что важнее идеальное или реальное, фактичность или значимость. В юриспруденции и морали важно понять, что должно делать для того, чтобы быть истинным, тогда как в социологии и психологии истинным является такое описание или объяснение факта, которое соответствовало бы этому факту, позволяло ретроспективно его реконструировать или, с известными оговорками, его воспроизвести. Для юриспруденции и морали крайне важна истина нормы, тогда как социологов и психологов интересует истина факта. И они не будут давать оценки, правильны или неправильны поступки индивида, даже если рассуждение идет в терминах нормы и девиации. Хотя возникновение понятий социальных и психических норм в социологии, психологии или криминологии генетически связано с юриспруденцией и моралью, но эти понятия переосмыслены в контексте отказа от поиска неких социальных истин.

Социолог исследует социальную реальность и ищет причины событий, среди которых могут быть и внешние воздействия и внутреннее целеполагание и стремление следовать моральным или юридическим норма. Юриста же интересует сфера должного как сфера истинного, он вводит понятия правильного, противоправного и т.п.  Все это хорошо известно, но подобное различие существует и между эпистемологией и философией науки.

Философия науки возникла как реакция на неудовлетворенность теорией науки. Уже у Канта можно обнаружить эту неудовлетворенность, выразившуюся в самой идее критики, в кантовском виде критицизма. Но Канту же принадлежит честь считаться главным создателем теории науки, его гносеология возвышается даже над учением о методе Декарта и эпистемологией Юма, не говоря о менее значительных инициативах в этой сфере философствования. Радикальным отличием философии науки, возникшей как особая область знания в конце XIX века, явился ее нетеоретический или постеторетический характер.

Для философии науки с самого начала были характерны историзм и критицизм, естественные при сравнении проекта с действительностью, то есть замысла со смыслом. Еще одним интересным обстоятельством можно считать генетическую связь философии науки с научно-популярной литературой и различными книгами размышлений, воспоминаний и рассуждений, написанных известными учеными, совершившими собственные научные открытия. Зачастую именно в них рисовалась картина реальной науки, создававшая массу вопросов при сопоставлении с «теорией науки».

Теория познания также учитывает расхождения проекта и действительности, но ее адепты видят в этом факте основание для дальнейшего совершенствования теоретических конструкций вплоть до их радикальной перестройки. Она с самого начала выступала как философский проект, то есть проект, имевший философские предпосылки, философские же импликации, да и выполнен он был с использованием сугубо философских средств. Разумеется, сама галилеевская наука не может быть отнесена исключительно к пространству философской мысли, но философская составляющая в ней была и этой составляющей являлась та самая теория познания или «теория науки», придававшая теоретическую легитимность математической механике и всем остальным наукам нового времени.

Нужна ли науке своя собственная теория? Если да, то кто может возвыситься над наукой чтобы задать для нее теорию? Кто может предписывать науке, не являясь при этом наукой? Или наука рождает не только множество обычных теорий, таких как теория твердого тела, теория государства и права или теория грамматики, но и одну необычную теорию – теорию себя самой? Не возникает ли при этом эффект автореференции, столь долго мучивший логиков и языковедов? Отвечая на этот вопрос, необходимо вернуться к проблеме оснований или к поиску независимой экспертизы. Но что может выполнить данную роль так, чтобы с этим согласились сами ученые?

Все вышесказанное свидетельствует не столько о реальном многообразии видов познания, изучаемых эпистемологией, сколько о том, что ученые и философы заинтересовались теми традициями знания, которые существовали до галилеевской науки. Причем заинтересовались не в поисках вдохновения, а для полномасштабного «технологического» использования и для модернизации собственных оснований.  Научный разум достиг в своем развитии стадии, когда ему необходимо, в его же интересах, самоограничение, прочерчивание такой демаркационной линии, которая признавала бы права бедных соседей, сохраняла бы некоторые их права, но, не ставя под сомнение собственное господствующее положение, заставляла бы их служить на благо себе. Но каковы бы не были новые образы и новые основания неклассической теории познания, она остается теорией в философском смысле этого слова. Ее остов состоит из категорий, она построена, то есть, сконструирована как очередная дедуктивно-аксиоматическая система, служащая для создания методологического реквизита и дисциплинарных ограничений научной деятельности. Так, авторы предисловия к сборнику «Охфордских исследований по эпистемологии» отмечают, что «наряду с традиционными проблемами эпистемологии, такими как природа верования, объяснения и знания, а также статуса скептицизма, источника априорных знаний, обретают гражданство такие как феминистская, социальная и экспериментальная эпистемологии»[1]. Все эти виды традиционных (классических) и нетрадиционных (неклассических) вопросов эпистемологии характеризуют предметное поле исследований, направленных на то как эффективнее управлять исследования в отдельных науках

В свое время Я. Хакинг заявил, что для современной философии науки фундаментальными являются всего две проблемы: проблема рациональности и проблема реализма[2]. На самом же деле рациональность является ключевой темой для философии науки, тогда как проблема реализма характерна для эпистемологических штудий. Прежде всего, это конечно относится к англоязычной эпистемологии, но именно она является законодательницей мод в этой области. А там по-прежнему господствует идея изживания метафизики во всех ее видах. Совсем не так обсуждают представленную проблему эпистемологи. Они действительно попытаются вникнуть в суть полемики, взвешивая аргументы первых (реалистов) и вторых (антиреалистов). Так, например, А.С. Грейлинг утверждает, что «метафизические проблемы могут быть поставлены только в метафорических или картинных терминах, да и то при условии, что они встают в связи с этикой, математикой, будущим или подобными предметами»[3].

Для философа науки спор между реалистами и антиреалистами представляется столь же бессмысленным сколь мало смысла может иметь соизмерение теорий, принадлежащих к разным парадигмам. Так, Дж. Бенардет обнаруживает различие двух точек зрения уже на уровне целеполагания. «Разногласие между реалистами и антиреалистами, – пишет он, – заключается в том, что... задача первых в придании своей позиции убедительности (convincing), тогда как вторые стремятся достичь логической связности (cocherent)».[4]

Точно также ставит под сомнение каноническую трактовку полемики между сторонниками соизмеримости и ее противниками Анкерсмит, применяя к философии науки ее же методы. Так, «из-за различия используемых словарей дебаты между логическими позитивистами и Поппером, с одной стороны, и сторонниками Куна, – с другой, не были дебатами о закономерностях роста знания (как полагали их участники), но фактически обсуждением того, что нужно считать самым существенным в научных исследованиях. Согласно первым, характер дебатов, их сущность заключается в принципе верификации (логический позитивизм) или фальсификации (Поппер и его ученики) научных гипотез; согласно последним, содержание дебатов, их сущность – это природа научной риторики (то есть как ученые дискуссируют друг с другом и какие аргументы они в целом считают решающими в спорах)»[5]. 

Сегодня все больше оснований для того, чтобы представить себе науку как некое предприятие со своим планом и замыслом, а также с живым опытом, который позволяет не только вносить в план определенные коррективы, но и относиться «философски» к самому плану. Основанный на опыте и прецеденте научный поиск не требует отказа от метода, но лишает его статуса инструкции.

Философия науки возникает тогда, когда возникает потребность в критическом переосмыслении теории науки. Под сомнение ставятся методологические стандарты, признанные научным сообществом, вошедшие в повседневную исследовательскую практику и нашедшие воплощение в уже созданном знании. В результате разрушительной критики рождаются концепции, подобные методологическому анархизму П. Фейерабенда. Его выводы о том, что в методологическом плане «все позволено», вряд ли имели какое-либо значение для научных исследований в конкретных предметных областях. Но они были  основаны на сравнении проекта с действительностью, и это сравнение привело к очередном научному «открытию». Тогда «открытие» приобрело все признаки скандала, а сегодня, по прошествии времени, представляется совсем иным по своему смыслу событием. Фейерабенд просто показал, что реальное научное действие отличается от его самоописания, самопредставления и самообоснования членами профессионального сообщества.

 

 

 

 

 

 



[1] Gendler T.S., Hawthorne J. Oxford Studies in Epistemology. Vol 1. 2005. p.V.

[2] Хакинг Я. Представление и вмешательство. Введение в философию естественных наук. М.: Логос, 1998. С. 8.

[3] Grailing A.C. Truth, Meaning and Realism. London: 2008. p. 130.

[4] Benardete Jose A. Metaphysics: The Logical Approach.  N.Y., 1989. p. 188.

[5] Анкерсмит Ф.Р. История и тропология: взлет и падение метафоры. М.: Прогресс-Традиция, 2003. С. 216.