|
Секция “Теория
знания” Истина между мнением и знанием. От Платона до постмодернизма Билалов Мустафа Исаевич д.ф.н., профессор Махачкала, Россия |
|
|
Переосмысление философии – это и
переосмысление наиболее значимых страниц ее истории. Одной из таких предстает
гносеология Платона, в которой особое место отводится соотношению мнения и
знания. На пороге постмодернистской философии, этот вопрос актуализируется в
контексте превращения мнения в основную единицу интеллектуального творчества.
В многочисленных осмыслениях платоновской гносеологии устоялись различные толкования
понятия мнения – то, как прообраза представления об эмпирическом знании, то,
как результата чувственной деятельности, то, как элемента обыденного знания,
противостоящего теоретическому. Смысл платоновской трактовки мнения уточняют,
на наш взгляд, его размышления о соотношении истинного мнения и знания.
Платон доказывает следующие утверждения: 1) знание не есть истинное
(правильное) мнение, 2) знание не есть истинное мнение со смыслом, 3) знание
выше истинного мнения. Рассматривая истинное мнение в качестве истины (а
Платон это делает очень часто), представляется возможным использовать
платоново сопоставление истинного мнения и знания для уяснения соотношения
истины и знания. Из утверждений Платона логично заключить: 1.Истину можно
рассматривать как важнейшую атрибутивную часть знания, которой нельзя объять
все богатое содержание понятия «знание», но которая появляется лишь в связи с
знанием и, следовательно, тогда представление, которое содержит истину,
всегда оказывается знанием. 2.Истина может функционировать и самостоятельно,
независимо от знания, вне знания и в последующем стать знанием, т.е.
представление, которое истинно и является истиной, не всегда оказывается
знанием, т.е. не всегда (или не всякая) истина есть знание. Платон
придерживается второго варианта. Им подчеркивается такая ситуация в
познавательном процессе, когда определенное субъективное отношение к истине
еще не позволяет говорить о ней как об истине знания «для нас», а не «самой
по себе». Формирование истины может сводиться к установлению адекватного отношения
между идеальным образом и объектом познания, но знание предполагает также
некое отношение субъекта к этому сформировавшемуся образу. Отношение, которое
не ограничивается функциями формулирования истинного образа и обладания им. Что же способствует
становлению знания из истины? Какие усилия с этой целью должен предпринять
субъект познания? Иногда объяснения Платона просты: в че-ловеке «…должны жить
истинные мнения, которые, если их разбудить вопросами, становятся знаниями…»[1].
Платон подчеркивает и роль убеждения в этом процессе: «…ум рождается в нас от
наставления, а истинное мнение – от убеждений; первый всегда способен отдать
себе во всем правильный отчет, второе – безотчетно; первый не может быть
сдвинут с места убеждением, второе подвластно переубеждению…»[2]. В конкретизации
диалектики перехода истины в знание важны и следующие утверждения Платона.
«…Если кто составляет себе истинное мнение о чем-то без объяснения, его душа владеет
истиной, но не знанием этой вещи; ведь, кто не может дать или получить
объяснение чего-то, тот этого не знает»[3].
«…Правильное, но не подкрепленное объяснением мнение нельзя назвать знанием.…
Если нет объяснения, какое же это знание?»[4].
Платон усиливает требования к знанию, приближаясь к одному из своих основных
ответов на вопрос о превращении истины в знание. «Будучи связанными, мнения
становятся, во-первых, знаниями и, во-вторых, устойчивыми. Поэтому-то знание
ценнее правильного мнения и отличается от правильного мнения тем, что оно
связано»[5].В
отличие от смутного, текучего чувственного чистое знание устойчиво; в то же
время такое разделение Платон «производит только для того, чтобы тут же
показать, как эмпирически-чувственное организуется и оформляется при помощи
точного знания». «Связывание» чувственности, как показано в «Теэтете»,
означает синтез истинного мнения с чувственностью, происходящий в знании в
процессе его формирования. Этот синтез позволяет знанию быть практически
полезным, признать его «утилитарную значимость» (А.Ф. Лосев). Доказываемое
Платоном в ряде положений тождество (или единство) знания и прекрасного,
знания и мудрости, знания и смелости, знания и мужества, представление знания
определенной способностью, умением также сближают его с элементами
опытно-практических человеческих действий. Термин «связывание истины с
чувственностью» напоминает сопоставление (связывание) истины при помощи ее
критерия (опыта, эксперимента, практики) с действительностью
(чувственностью), необходимое, как считается в современной диалектической
методологии, для получения истинного знания. Можно согласиться с
тем, что по существу уже в «Меноне» формируются стандарты истины, к которым
апеллировали все последующие «искатели истины», и все проекты «разрушения
иллюзии достижения объективности», непререкаемых требований «на наши системы
мысли» «на деле дают лицензию на скатывание в некоторую форму релятивизма»[6],
на которую ныне претендует постмодернистская доктрина истины. Даже Жиль
Делёз, метафизик бытия и основания, вольный или невольный платоник, «никогда
не чувствовал ни необходимости в таком понятии, ни вкуса к нему»[7].
И дело возможно не в том, что платоновская истина схватывает сущности Идеи,
тогда как постмодернизм познание направляет и на Бытие-становление, и на
симулякры, основой истины предполагает виртуальное…Коллизии со схемами
пла-тонизма возникают и потому, что актуальность истин классической философии
вне-временна, а Делёз настаивает на неразрывной и сложной связи истины и времени…
Думается, такое расширение функций истины, совмещение ее назначения со
смыслом, не проходит даром как для чистоты самой истины, так и для чистоты
знания… Главное достижение
теории познания Платона – понятие чистого знания, не только безусловно истинного,
исключающего из науки «ложное знание», но и несовпадающего с понятием истины
продукта духовной деятельности человека. Истина «появляется на свет»,
формируется, как правило, как этап на пути становления знания (хотя позже,
после этого этапа, она может функционировать и как зрелое знание).
Развиваясь, трансформируясь в знание, истина «не только ничего не теряет, -
говоря словами Гегеля, - от своего диалектического движения вперед, не только
ничего не оставляет позади себя, но несет с собой все приобретенное и
обогащается и сгущается внутри себя»[8].
В результате такой диалектики всякое знание оказывается истиной; но не всякая
истина, а диалектически развитая, – знанием. Что же касается конкретных
результатов познавательного процесса, то все то, что признается Платоном в
качестве знания – истина в то же время, тогда как в совокупности всех истин
есть представления, мысли, суждения и т.п., которые еще не обладают статусом знания.
Использование термина «мнение» у Платона, на наш взгляд, имеет (в том числе)
такую же подоплеку, какую впоследствии предположил Декарт в понятии
«представление». По Декарту, представление – воспринимаемое в вещах, в том
числе не только чувственное, но род мышления, образы воображения и т.п.,
которые после удостоверенности становятся истиной, сущим, достоверным,
несомненным…[9] Иногда считают, что
Платон в отличие от элеатов, считавших мнение незнанием, «был вынужден
признать, что мнение нельзя отнести ни к знанию, ни к незнанию. По его
представлениям, оно находится между знанием и незнанием. Поскольку же знание
отождествлялось с истиной, а незнание с ее противоположностью, то получалось
так, что оно занимает срединное положение между ними»(Б.Ерунов). Здесь
процитированный автор неявно соглашается с многочисленными заявлениями
античного философа о существовании истинных мнений, которые не являются
знаниями. Но он, вопреки положениям Платона, отождествляет истину и знание;
отождествляет он и незнание с ложью или
заблуждением, как с противоположностью истины. Однако позиция Платона
отличается большей гибкостью, рассуждения - тоньше. В современной
терминологии, но придерживаясь духа Платона о различии мнения и знания, можно
утверждать следующее. 1)Нельзя данное различие сводить к различиям в
когнитивных нагрузках понятий – они оба одновременно могут быть истинными. 2)
Невозможно также, по Платону, строгое их разведение по ступеням познания и по
уровням научного познания. 3)Мнение, отражая определенный, в том числе и
эмпирический, этап в сложной диалектике становления знания, определенно отличается от знания только неустановленностью своей
истинности или ложности, или же, недостаточной обоснованностью,
недоказанностью своей истинности. Термин же «истинное мнение», столь
популярный в философии Платона (и Аристотеля), - собирательный, обозначающий
элементы множества всех истинных результатов человеческого познания, истин,
не ставших еще знанием именно в силу их недостаточной объективной
обоснованности. Платон и Аристотель исключают из науки
понятие «ложное знание»; множество же всех знаний оказывается подмножеством
множества всех истин. Только истина может трансформироваться в знание; ее
переход в знание требует дополнительных (сверх необходимых для становления
истины) усилий со стороны субъекта познания (Платон: воспоминание, разбужение
истин вопросами, связывание, подкрепление объяснением и т.п.; Аристотель:
уразумение истины, убежденность в ней, ее доказательство и т.п.).
Совокупность подобных усилий субъекта сопоставима с функциями и результатами
воздействия критерия истины в познавательном процессе. Значимость этих усилий
субъекта гарантирует платоно-аристотелевскую теорию познания от подозрений
постструктуралистов и постмодернистов в «децентрации, «смерти» субъекта».
Платоновский субъект познания не дает оснований обнаружить «иллюзорность,
виртуальность, а также историчность феномена субъекта и в целом «мифический»
характер субъектно-объектного отношения традиционной теории
познания»(Л.Микешина), начало которой заложил Декарт. Думается, Платон и
Аристотель стояли у истоков той философии познания, за дальнейшее развитие
которой «на основе синтеза когнитивных практик, а также диалога двух традиций
– рассудочно-рациональной (картезианской) в ее современном виде и
экзистенциально-антропологической» выступает Л.Микешина. Означают
ли все эти рассуждения (от Платона до наших дней) элиминацию денотата понятия
«ложного знания» вовсе из сознания и познания? Нам думается, что его
эмпирическое поле неоправданно расширено сложившейся в гносеологии традицией,
хотя «ложное знание» чаще всего ассоциируется с исторически изжившим себя,
своеобразным реликтовым знанием. В этой связи целесообразнее говорить о
проблеме мнимого знания, отражающей
недееспособность бывших в свое время истинными утверждений, функционировать в
качестве истин в новом социокультурном контексте. Эти утверждения, вообще
говоря, никогда не теряют свою относительную истинность, но меняются их
реципиенты, духовная среда последних вместе с познавательными нормами,
идеалами, принципами, и самое главное, меняется соответствующий фрагмент
онтологии и практики. Для анализа прошлого знания надо его или
инкорпорировать в новую познавательную систему, но тогда изменится искомое
знание - его объект, понятийный аппарат и т.д., или - оценить его глазами
современника знания, что архисложно, если вообще возможно. Это противоречие,
как правило, разрешается (на всех уровнях - и в повседневной познавательной
культуре, и в гносеологии, обремененной наукоцентризмом и фундаментализмом, и
в методологии) некорректно, предпочтение отдается первому подходу; в
результате реликтовое знание, подвергаемое испытаниям в новой «познавательной
атмосфере», не выдерживает, естественно, «озонового пресыщения»
рациональностью. Оно не трансформируется в ложное, но становится
недействительным как конкретно-истинное - неспособным выполнять знаниевые
функции в новых условиях, что порождает распространенную иллюзию о ложности
множества различных, в том числе и научных знаний. Разрешение и этого
противоречия, на наш взгляд, входило в планы релятивистов от Витгенштейна до
постмодернистов, отождествляющих (в частности, упоминавшийся выше Делёз)
истину и время, «временную власть лжи» - с «вечностью правды». Обосновываемое
в данной статье соотношение истины и знания в той или иной степени отражает
метаморфозы истины, которые в постмодернизме обозначены как «игры
истины».Произведенное им расширение предмета гносеологии от «истории истин в
знаниях» до «игр истин самих по себе», где и «мнение», и даже «ложное» -
значимые результаты познания, предполагающего процессуальность движения истины,
отнюдь не предстает как нечто чуждое конституирующему себя бытию и не
совместимое с классической гносеологической традицией, идущей от Платона и
Аристотеля. |
|
[1] Платон. Менон //Соч. в трех томах. Т.1. С. 392.
[2] Платон. Тимей //Соч. в трех томах. Т.3, ч.1. М.,
1971. С. 493.
[3] Платон. Теэтет// Соч. в трех томах. Т.2. М., 1970.
С. 306.
[4] Платон. Пир //Там же. С. 131.
[5] Платон. Менон // Соч. в трех томах. Т.1. С.408.
[6] Денет Д. Постмодернизм и истина. Почему нам важно
понимать это правильно//Вопросы философии, 2001, №8. С.96.
[7] Бадью А. Делёз «Шум бытия». М., 2004. С.76.
[8] Гегель. Наука логики. Т.3. М., 1972. С. 306-307.
[9] Хайдеггер М. Европейский нигилизм//Хайдеггер М.Время
и бытие. М.,1993. С.126.