|
|
В.А. Эльканович «Логика и философия интеллекта» (Хабаровск, 2006) |
|
||||
|
|
|
|||||
|
|
5.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ФИЛОСОФИИ ЛОГИКИ:
интерпретации, выводы, источники,
перспективы
(вместо заключения)
Такие цепочки экзистенциальных
умозаключений каждый человек проделывает ежедневно миллиарды раз. И каждый
раз при этом происходит обогащение содержания наших понятий. Всякий раз,
когда мы сталкиваемся с противоречием, происходит разрушение прежней
дедуктивной традиционно-логической системы, на «обломках» которой формируется
новая, более сложная дедуктивная традиционно-логическая система, обогащённая
новой переменной. Совершать такие
экзистенциально-логические «кульбиты» заставляют нас те самые законы и
принципы традиционной логики, которые в этот момент становятся самоочевидными
вследствие того, что противоречие, вступая в конфликт с законами и принципами
традиционной логики, вызывает дискомфорт в душе, и в результате оценки этого
противоречия возникает мобилизующая эмоция, включающая сознание. И теперь,
чтобы уложить «обломки» прежней системы в новую, непротиворечивую, нам не
обойтись без новой логической переменной, воплощённой в новом признаке
обогащенного содержания понятия. При этом само понятие подымается на новый
уровень абстракции. Новое, обогащённое, и теперь уже более
абстрактное понятие сохраняет прежнее имя, которое становится адекватным в
новой языковой игре, понятной всем, оказавшимся в одинаковой ситуации,
поскольку примерно одинаковая последовательность этапов взаимодействия Я и не-Я приводит примерно к одинаковым результатам мышления. Например, когда кондуктор рейсового
автобуса на очередной остановке обращается к пассажирам с вопросом: «Все вышли?!», притом, что автобус
остаётся битком набитым людьми, то это не значит, что кондуктор либо слепой,
либо сошёл с ума. В данной ситуации именем «Все» кондуктор называет не вообще всех людей (или хотя бы всех, находящихся в автобусе),
а всех тех, кому надо было выходить
именно на данной остановке. Такой усечённый объём понятия «Все» подразумевает так называемое выделяющее
общее суждение, произнести которое (в предпосылке вопроса) «полным текстом»
не позволяет ситуация. И, как ни странно, пассажиры принимают языковую игру
кондуктора, подразумевая, что содержание понятия «Все» обогащено новым (не произносимым) признаком: «те, кому надо было выходить именно на
данной остановке». Многие авторы (как отечественные, так
и, главным образом, зарубежные) отмечают, что мышление (включая строгое
научное) развивается посредством образования метафор с переносом на них более
абстрактных смыслов [1](см., к примеру, 9). В нашем предыдущем примере также использована метафора
для переноса смысла понятия, обозначаемого именем «Все», на другое понятие, обозначаемое этим же именем. При этом
применяется умственное действие экзистенциальной аналогии, наподобие той, о
которой было сказано выше: Понятие А,
имеющее в своём содержании признак Х, обозначается именем N. Понятие
В также имеет в своём содержании признак Х. Понятие В
также может обозначаться именем N. «Использование
языковых конструкций нетрадиционным образом представляет собой один из
типичных случаев метафоризации». [2](9, стр. 93). Здесь уместно ещё раз подчеркнуть
отличие языка от мышления. В реальном мышлении (в своей субъективной
реальности) человек оперирует отнюдь не знаками. Так называемое графическое
(звуковое) равенство имеет преимущественное значение разве только для несмышленых
детей, едва научившихся произносить знакомые словосочетания (см. выше пример
с моей малолетней дочерью), для филологов, анализирующих значения слов в
отрыве от их смыслов, а также для юмористов, намеренно создающих в своих
произведениях курьёзные ситуации, возникающие при разном понимании омонимических
и, главным образом, паронимических выражений, а также выражений, где
буквальный смысл подменяет переносный либо где в одном контексте намеренно не
различаются язык-объект и метаязык. Раньше подобные приёмы любили применять в
своих пикировках софисты младшей группы. В реальном мышлении при восприятии
одних и тех же словосочетаний в разных ситуациях (в том числе и в так
называемых «переносных» смыслах) наш
«поисковик» подбрасывает нашему сознанию разные ассоциации – соответствующие
содержания и объёмы понятий. Так, например, когда говорят: «Женщина всегда должна оставаться
женщиной», то это отнюдь не тавтология (с точки зрения
формально-знакового инварианта), поскольку в начале и в конце предложения одним
и тем же именем называют разные понятия, так как они имеют разное содержание.
И, как ни странно, это прекрасно понимают даже самые отъявленные буквоеды и
формалисты. Если бы не было таких столкновений
смыслов, приводящих к противоречиям в мышлении (со всеми вытекающими
последствиями, описанными выше), то не было бы и процесса развития
человеческого мышления. «Погружение
используемых ранее понятий в необычные контексты позволяет выходить за
пределы привычных представлений». [3](9, стр. 93). То есть за счёт
обозначения абстрактных понятий именами конкретных понятий достигается их
осмысливание – включение в собственную систему представлений. Вот простой наглядный пример из истории
науки. В современной физике давно применяются такие термины как «теплоёмкость»
и «электроёмкость». Все настолько прочно свыклись с ними (со школьной
скамьи), что не замечают былого несоответствия: теплоёмкость – это ёмкость
для тепла, электроёмкость – это ёмкость для электричества. Доказано, что
теплота и электричество – это не жидкости, а твёрдые тела – это не ёмкости
для тепла и электричества. В современной науке «теплоёмкость» и
«электроёмкость» – абстрактные понятия, отражающие некоторые отношения
физических величин. Однако бывает и по-другому: чувственные
образы служат для иллюстрации нечувственных абстракций. Так, геометрическую
точку (не имеющую размеров) мы обозначаем пятном (имеющим размеры),
геометрическую линию обозначаем полосой, хотя, не задумываясь, называем
изображённое точкой, линией и т.д. Таким образом, с помощью языка
нечувственное не просто представляется чувственным – оно конструируется
таковым. Конструирование абстракций – оборотная сторона логической
феноменологии. Это такое же опережающее отражение, но на высшем, разумном
уровне. Из этого вытекают далеко идущие последствия: «Теоретическая
деятельность мотивирована
стремлением к Истине и использует язык как орудие получения нового истинного
знания. Для этого используется свойство языка к конструктивному изображению
предметного мира, причём на уровне сущностей. Можно сказать, что
теоретическое познание приспосабливает язык к изображению сущностей». [4](32, стр. 16). Кстати, в связи со всем выше сказанным,
вот ещё о чём. Как-то в средствах массовой информации сообщалось об
интересном открытии английских психологов. Был найден наиболее эффективный и
при этом весьма простой способ быстро и намного улучшить свои умственные
способности. Надо всего-навсего... делать всё наоборот. Так, если вы
надеваете пиджак, начиная с правого рукава, то попробуйте это делать, начиная
с левого. Или если вы привыкли чистить зубы, держа зубную щётку в правой
руке, то попробуйте держать её в левой руке. И т.д. При этом вы неизбежно
сталкиваетесь с противоречием, вследствие чего возникает сильная мобилизующая
эмоция, приводящая в активное состояние множество «спящих» участков головного
мозга. Понятно, что в подобных ситуациях устоявшиеся понятия приобретают
новый, обобщённый смысл. *** Коль скоро обогащение содержания
понятия вызвано противоречием, с которым столкнулось мышление, то
экзистенциальная логика оказывается диалектической. Из этого обстоятельства
необходимо сделать определённые выводы. Прежде всего, диалектическая логика не
может рассматривать традиционную логику как свою часть (как зачастую понимали
соотношение этих двух логик). Во-первых, это означало бы, что диалектическую
логику пришлось бы истолковывать точно так же, как и традиционную (разве
только в несколько более широком смысле), – это была бы статичная
формально-логическая система с
устойчивыми отношениями между различными, но одновременно сосуществующими
суждениями, которые (отношения) и позволяют делать традиционно-логические
(аналитические – по Аристотелю) умозаключения, в которых заключение мыслится
только одновременно с посылками. А во-вторых, такое понимание приводит к контрадикторному
отношению (противоречию) внутри самого себя (внутри такого понимания),
поскольку более общая диалектическая логика утверждает необходимость
противоречий в мышлении, а традиционная логика (которую мы допустили как
часть диалектической), наоборот, запрещает противоречия в мышлении. С другой стороны, как мы убедились,
абсолютное противопоставление этих двух логик столь же бесперспективно, как и
их отождествление (либо включение одной в другую). Законы и принципы традиционной
логики (аналитики) позволяют проверять непротиворечивость строящейся системы
(теории – в методологии науки). Если бы этих законов и принципов не было, мы
никогда не увидели бы никаких проблем, и нам нечего было бы делать в
мышлении. Именно благодаря законам и принципам традиционной логики мы
увидели, что новые факты противоречат устоявшейся системе (предвзятости,
парадигме). Но это отнюдь не означает, что противоречие должно быть
запрещено, – запрещена должна быть старая формально-логическая дедуктивная
система именно как противоречащая законам и принципам традиционной логики. Диалектическая логика со своими
специфическими законами, таким образом, отнюдь не отменяет законы и принципы
традиционной логики – каждые применимы на своём месте. Мышление протекает
отнюдь не по законам традиционной (тем более – математической) логики – если
бы это было так, тогда мышление было бы абсолютно непротиворечивым; но это
невозможно, поскольку видимое явление не тождественно его сущности. Часто можно было услышать (прочесть),
что традиционная логика якобы «говорит» о предмете, что он остаётся самим
собой, а вот диалектическая логика «говорит» о предмете, что он изменяется. Переход
же от одной логики к другой – это, стало быть, и есть переход от рассудочного
уровня к разумному. Более того, поскольку, дескать, невозможно в терминах
традиционной логики адекватно описать процессы взаимодействия, становления и
развития, так как в этом мире абсолютно все предметы находятся в постоянном
взаимодействии и потому постоянно пребывают в процессе становления и развития,
то выходит, что традиционная логика вообще ни на что не годится. Наверное, требуется лишний раз
разъяснить, что логика вообще – это
наука о формах мысли (традиционная)
и мышления (экзистенциальная). Она ничего не говорит ни о каком предмете, но
только о своём собственном – о формах мысли и мышления. Изменяется тот или
иной предмет или не изменяется – логику это не интересует. С формальной же
точки зрения, то есть с точки зрения собственного предмета логической науки, мысль как об изменяющемся предмете,
так и о неизменяющемся может быть
вполне адекватной и в этом качестве служить основой логического анализа. Например: «Иногда стекло бывает жидким, а иногда – твёрдым»; «Некоторые люди – юного возраста,
некоторые люди – взрослые, а некоторые – старики» и т.п. Всё это примеры
частных суждений, в которых разные предикаты соподчинены одному роду –
субъекту суждений, прошедшему стадию абстрагирования. Нет тут ничего особо хитроумного,
выходящего за рамки традиционной логики. «Человек
стареет»; «Стекло остывает» –
вот примеры адекватного отражения в непротиворечивых суждениях противоречивых
процессов, протекающих в объективной действительности. «Юноша старше младенца, но моложе старика» – обычное
непротиворечивое релятивное суждение, отражающее реальные отношения. Более
того, сам переход от одного уровня знаний к другому, более высокому, в
любом случае должен быть выражен какими-то предложениями, в каждом из которых
по меньшей мере должны присутствовать подлежащее и сказуемое. И всякая
попытка каким-либо «диалектическим» способом «преодолеть узкий горизонт»
(некогда весьма популярное словосочетание) формальной логики окажется столь
же «успешной» как и попытка щенка догнать свой хвост. Говоря вообще, различение рассудочного
и разумного уровня мышления относительно. Застой в развитии на том уровне,
который некогда развился как разумный, превращает последний в рассудочный, а
закосневшая формально-логическая система опять оказывается тривиальной
предвзятостью. Традиционная логика в процессе
логического движения познающего мышления выступает в трёх «ипостасях».
Во-первых, традиционная логика понимается как критерий истины, критерий соответствия наших представлений
объективной действительности, то есть критерий
тождества мышления и бытия. Во-вторых, и в связи с первым её значением,
традиционная логика понимается как некий
идеал правильного мышления, к которому стремится теоретизирующий ум
человека, как идеал тождества мышления
и бытия. И в-третьих, традиционная логика понимается как этап в развитии логических представлений.
Но это скорее относится не к логике как таковой, а к принятой на данном этапе
формально-логической дедуктивной системе, то есть к форме (структуре) имеющихся на данном этапе
умственного (теоретического, научного) развития представлений, знаний, научной
теории (парадигмы). Следовательно, законы и принципы традиционной логики суть законы и принципы
тождества мышления и бытия. Познавая, мы строим здание наших
знаний. Абсолютная истина – его проект. Но так как всякая относительная
истина есть лишь более или менее точное приближение к этому проекту, то наше
здание никогда не может быть выстроено до конца. Оно систематически
разрушается до самого основания, и начинается новое строительством с более
мощным (более абстрактным) фундаментом – основанием. Новое здание знаний строится по
принципу аксиоматической дедуктивной логической системы. Поэтому для данной
системы её основание служит аксиомой. Всё остальное выводится как теоремы из
этого основания по правилам традиционной логики. Но в отличие от первых
наивных аксиом, новое основание теперь слишком абстрактно и далеко не
самоочевидно, то есть это уже не аксиома в обычном понимании. И в то же время
эта не-аксиома не может быть выведена как обычная теорема, поскольку она сама
взята теперь в качестве основания. Следовательно, новое основание, не будучи
ни аксиомой, ни теоремой, есть постулат. Разумеется, с точки зрения
традиционной логики, нет никакого различия между аксиомой и постулатом. Но,
как мы неоднократно убеждались, постулат,
являясь абстракцией частных случаев, сам становится на место определяющего
понятия, из которого потом уже выводятся эти частные случаи, как из
своего основания. Например, одна из аксиом Евклида
гласит: «Если к равным прибавить
равные, получим равные». Нам, образованным людям, такое утверждение представляется
самоочевидным. На самом же деле, чтобы его понимать, необходим некоторый
навык арифметических вычислений. Детей начинают учить считать, конечно же, не
с этого «самоочевидного» основания. И даже тогда, когда начинают более
старших детей учить азам алгебраических методов, когда без этого
теоретического основания не обойтись в решении даже простеньких уравнений,
само это основание заранее не оговаривается – оно слишком абстрактно, чтобы
дети его сразу смогли понять. Короче говоря, происходит та самая метаморфоза порочного круга, который запрещён в традиционной логике, но без которого формально-логическая
дедуктивная система не может быть выстроена. Метод оборачивается. Говоря
по-другому, историческое снимается логическим. Но такая метаморфоза не проходит
безболезненно для человеческого воображения, ибо «мы при помощи своей головы сперва создаём себе абстракции, отвлекая
их от действительного мира, а потом оказываемся не в состоянии познать эти
нами самими созданные абстракции, потому что они умственные, а не чувственные
вещи...». [5](30, стр. 203). К примеру, вокруг таких предельно
абстрактных понятий, как точка, линия, прямая, фигура, плоскость, тело, пространство, время тысячелетиями ведутся споры.
Проблемы, впервые во всей своей остроте чётко сформулированные гениальными
основоположниками элейской школы, наверное, никогда не потеряют своей
актуальности. Тем не менее, абстрактные понятия,
образовавшись, дают человеку практически неограниченные преимущества по
сравнению с мышлением животных – только с их помощью и при их посредстве
возможно произвольное действие: «Формальная
черта схемы понятия как схемы развития (становления) – это обратимость, т.е.
она позволяет каждому новому определению снимать предыдущие, включать их содержательно
в себя. Обратим внимание на одну структурную черту процесса диалектического
снятия. С формальной стороны, всякое новообразование не только движение
куда-то вперёд, но и постоянное обращение
назад, к прежнему состоянию. Обратимость становления означает, что результат
(продукт) развития обращён на породивший его процесс, уходит в его основания,
становится базой нового витка процесса». [6](32, стр. 58 – 59). *** Каковы же источники, обусловливающие
возможность развития сознания у человека? Ведь высшие животные, встречаясь с
противоречием в мышлении, не преодолевают его посредством диалектических
умозаключений. Человек же не может обойтись без этого, поскольку он
использует орудия труда – постоянно действующий источник противоречия в
мышлении, превращающее само орудие в глазах его хозяина (пользователя) в
конкретно-всеобщее. Дело в том, что «действуя по логике орудия, субъект овладевает заложенным в нём
диалектическим противоречием. В
любом орудии деятельности, начиная от древнейших каменных инструментов и
заканчивая современной техникой, включая сюда как знаки человеческого языка,
так и сложные символические структуры, мы всегда обнаружим в качестве
инварианта наличие двух диаметрально противоположных частей и функций. В
общем случае такими частями и функциями будут – операциональная и предметная.
Простейший пример – это лезвие (предметная часть) и ручка (операциональная)
ножа. Как бы ни усложнялось орудие, в какой бы материи ни воплощалось –
операционально-предметная структура остаётся инвариантной».[7]
(32, стр. 28). Используя орудие, человек преднамеренно
вгоняет себя в дискомфорт противоречия именно потому, что «между частями и функциями орудия нет естественной связи, пространство
этого отношения функционально не заполнено. Связь между частями и функциями орудия устанавливается только в
пространстве живого действия. В этом прежде всего и состоит
онтологическое значение сознания. Субъект, действуя орудийно, поставлен перед
необходимостью в едином живом действии скоординировать, связать в целое те
противоположные функции, которые овеществлены в орудии. По сути каждый
сознательный (не автоматический) акт использования орудия есть акт его
воспроизводства. Орудие, которым не пользуются, есть лишь потенциальная
возможность проявления собственной социальной сущности. Чтобы стать
действительным (чтобы сущность могла проявить себя целиком вовне), орудие
должно «встретиться» с живым субъектом. Сознание есть результат, продукт и
участник этой встречи». [8](32, стр. 29). И далее: «Уже
в элементарном орудийном акте противоположные функции, структурно
закреплённые в орудии, разворачиваясь во временном континууме действия (как
временная последовательность операций), образуют взаимообразные циклы.
Пользоваться орудием можно только посредством удержания во внимании
противоположного полюса орудия: предметный эффект сообразовывать с движением
рабочего органа (руки), операциональную связь актов – с предметным эффектом.
Обратим также внимание на простейшие предметные навыки человека, которые в
онтогенезе усваиваются прежде всего, на навыки самообслуживания. Все они
строятся на принципах обратимости и сохранения, служат тому, чтобы путём
обратимости операций сохранить устойчивое положение вещей, порядок. Каждая
операция уже в момент своего совершения актуально предполагает, что есть обратная:
одеться – раздеться, поставить – убрать, разбросать – собрать и т.д. Между
этими операциями (как и между функциями орудия) нет естественной связи, эта связь имеет чисто социокультурный
характер. Выступая первоначально как внешнее принуждение для индивида, эта
связь затем интериоризируется и превращается в самосознание и волю». [9](32, стр. 59 – 60). Человек привык пользоваться орудиями,
не замечая этого. Даже просто общаясь с себе подобным, человек использует для
этого такое универсальное орудие как язык (см. выше). «Достаточно очевидно, что специфика человеческого языка
заключается в орудийном использовании знаков. Ясно, соответственно, что
способность к членораздельной речи могла возникнуть только на базе
инструментальной орудийной деятельности, путём подчинения орудийной логикой
естественных форм коммуникации палеоантропов. Знак
(слово) в человеческом языке имеет такую же операционально-предметную
обратимую структуру, которой обладает вещное орудие. Фундаментальное
обстоятельство состоит в том, что в процессе речи субъект вынужден
устанавливать взаимообратимое отношение между предметными (корневыми) и
операциональными (фиксированными аффиксами) составляющими слов. Далее эта
обратимость проявляется в структуре любого суждения, форма которого «S есть Р» одновременно предполагает прямо обратное: S не есть Р. По этой же схеме строятся связи
определяемого и определяющего слова, дополнительных предложений и основных,
т.е. вся грамматическая структура языка предназначена и приспособлена к тому,
чтобы фиксировать обратное временному
потоку речи смысловое движение, что предоставляет субъекту чрезвычайно
широкие возможности для конструктивного изображения. Принцип
конструктивного изображения в своём истоке предшествует языку, но
непосредственно связан с особой изобразительной деятельностью ранних
гоминид...» [10](32, стр. 14 – 15). *** Описанные в настоящем исследовании
экзистенциальные (диалектические) умозаключения не могут, очевидно, охватить
всей полноты логического движения мышления, которое выявляет не только
отношения типа род – вид, но вообще всякие отношения, существующие
объективно. Пусть, к примеру, в ходе
диалектического решения логического противоречия мы совершаем диалектическое
обращение: Все M суть N. Все N суть M. Это означает, что если прежде мы
полагали, что понятие N является
родовым по отношению к понятию M, то
теперь мы полагаем, что, наоборот, понятие M есть род по отношению к понятию N. К такому выводу нас принуждает логическая
феноменология. Но объективно предмет нашего
исследования оказался сложнее – мы вновь обнаруживаем противоположный
феномен: Некоторые N не суть M. Но теперь уже простое диалектическое
обращение заведомо невозможно. Таким образом, на очередном этапе мы получаем
истинную конъюнкцию результатов двух последовательных диалектических
превращений, рождённых противоречиями: (Некоторые
M
суть N) И (Некоторые N суть M). Но в то же время аналогичные (по
качеству) общие суждения оказались ложными. Такое сочетание в логическом
квадрате традиционная логика вполне допускает. И поэтому теперь мы можем,
наконец, сделать вывод о том, что объёмы понятий M и N как множества «входят» друг в друга, то есть
пересекаются. Подобным образом наше мышление
устанавливает все другие традиционно-логические отношения. Выявление
конкретных форм всех этих экзистенциально-логических умозаключений – слишком
грандиозная задача, чтобы с ней мог справиться один человек в одной
монографии. Здесь же следует сказать ещё вот о чём.
Попытки создать особые системы нормативной (деонтической) и вопросной
(интеррогативной) логики до сих пор ни к чему дельному не привели и вряд ли
приведут. Ни норма, ни вопрос не возникают произвольно, сами по себе – а
только в связи с проблемами в мышлении, происходящими «вокруг» суждений. К примеру, правило «школьной»
нормативной логики утверждает, что из необходимого следует действительное и
возможное. Ну, во-первых, это – путаница нормативных и алетических
модальностей (о последних, как отражении объективных отношений, в наши дни предпочитают почему-то «забывать»,
говоря в то же время о неких «логических» модальностях). Но главное в том,
что непонятно, из чего следует необходимое. Норма, как некое долженствование,
утверждается в мышлении в результате экзистенциально-логического обращения –
как на рассудочном, так и на разумном уровне. Оба эти процессы показаны выше.
Логика отношений между нормами и суждениями детально разработана учёными
юристами. И вместо того, чтобы напрасно тратить силы и время на разработку
математизированной деонтической логики, следовало бы разработать математический
аппарат для адекватного описания реально и успешно действующего. Что касается вопроса, то он возникает
при обнаружении так называемой познавательной неопределённости, когда
теряется тождество мышления и бытия. И опять-таки вопрос находится в логической
связи не с вопросом, а с суждением, вступившим в противоречие с другим
суждением. Зачастую норма и вопрос рождается
в одной единой интенции к абстракции, при этом сама норма
формулируется как вопрос, например: «Должно ли добро быть с кулаками?». Примерно те же соображения касаются и
таких форм высказывания мыслей как побуждение (пожелание) и оценка. *** Всё это ждёт своего адекватного
математического описания. В том числе формальное описание процесса
становления категорий, так называемых диспозиций (социальных установок),
вообще менталитета, мировоззрения и т.д. Коль скоро язык общения – орудие,
выступающее сущностным посредником в передаче мыслей, то задача описания всех
умозаключений, совершаемых при опредмечивании – распредмечивании, существенно
усложняется. Во-первых, человек преобразует богатство содержания и объёма
передаваемых понятий в многовариантную орудийно-языковую структуру.
Во-вторых, эта структура преобразуется в многовариантную последовательность
знаков. В-третьих, знаки материализуются для передачи их собеседнику, который,
чтобы понять обращённую к нему речь, должен все эти операции проделать в
обратном порядке (учитывая при этом все трудности понимания смыслов, о
которых было сказано выше)... Одно несомненно: если такие операции
научится делать машина, то мы получим подлинный искусственный интеллект.
Такая машина сможет познавать и программировать сама себя. Однако каков при
этом должен быть объём памяти в единицах «человеческой» информации и какой
мощности и структурной сложности должен быть «процессор» – трудно себе
представить. |
|
||||
|
|
|
|
||||
