Д.И. Дубровский "Обман. Философско-психологический анализ" Глава 1

Каждый человек в принципе знает, что такое обман; он постигает его многоликость на собственном опыте. Различные проявления обмана постоянно обнаруживаются в межличностных коммуникациях, в социальных отношениях, в действиях государства и всевозможных институциональных субъектов. Человек опасается обмана, постоянно контролирует – сознательно или бессознательно – поступающие сообщения с точки зрения их правдивости, правильности, истинности.

В принципе, обман – это ложное, неверное сообщение, способное ввести в заблуждение того, кому оно адресовано. Однако следует различать обман как действие субъекта, преследующего определенные интересы, и обман как результат, т.е. как действие, достигшее своей цели, ибо нередко это действие оказывается неэффек-тивным: обман распознается, разоблачается (ср. две формы глагола – «обманывать» и «обмануть»).

В нашей культуре, в любой системе отношений цивилизованного общества, на всех его исторических этапах, во всех сферах коллективной и личной жизни обман был и остается настолько существенным фактором, что без его учета и анализа вряд ли можно составить основательное представление о взаимоотно-шениях людей, о конкретных социальных событиях и процессах. Выдающиеся историки – от Тацита до Тарле – прекрасно понимали это, и в их трудах мы найдем богатейший материал, касающийся природы обмана и его роли в деятельности личностей, групп, сообществ и государств. Наиболее конкретно и полнокровно этот феномен отображен средствами искусства, особенно в художественной литературе и на театральных подмостках. Вряд ли кто-нибудь станет отрицать, что обман составляет своего рода атрибутивную черту человеческой коммуникации. В недавно изданной «Большой Энциклопедии» по поводу термина «ложь» читаем: «Ложь укоренена в повседневной и социальной жизни, имеется всюду, где взаимодействуют люди, она есть функция любых человеческих коммуникаций, при которых осуществляется встреча «интересов» индивидов и социальных групп» [1]. В переведенной на русский язык «Психологической энциклопедии», созданной учеными из США и Канады, приводятся результаты анализа «национальных опросов», которые показывают, что «свыше 90% американцев признаются в регулярной лжи» [2]. Сходные данные приводились и в нашей литературе.

Некоторые мыслители заявляли, что человек – единственное существо, способное лгать [3]. Известны слова Ф. Достоевского о животных: «Они никогда не притворяются и никогда не лгут» [4].

Хотя это мнение и содержит рациональный момент, оно противоречит фактам. Зоопсихология располагает многочисленными данными об элементах и проявлениях намеренного обмана в поведении животных, особенно у приматов [5]. Обращая внимание на эти факты, В.И. Свинцов характеризует их как «дезинформационное поведение» и справедливо усматривает в последнем эволюционные корни обмана [6]. Все это свидетельствует о важности широкого подхода к исследованию феномена обмана, включающего и его эволюционный аспект, который далеко не безразличен для понимания указанного феномена, взятого в его социальном качестве.

Феномен обмана должен основательно рассматриваться в этическом, социологическом и юридическом планах и при этом исследоваться не только в индивидуально-психологическом, но и в социально-психологическом отношениях. Однако и этим дело не ограничивается. Обман должен рассматриваться также и в широком философском плане, включающем его анализ в таких «измерениях», как онтологическое, гносеологическое, аксиологическое и праксеологическое. Здесь одно из главных мест занимает проблема самообмана, которая стала ныне чрезвычайно актуальной.

Как видим, теоретическая реконструкция такого объекта, как обман, является довольно сложной задачей, предполагающей специальное и многоплановое исследование. Не претендуя на решение этой задачи, отмечу лишь некоторые концептуальные условия ее разработки. Различные планы исследования обмана (правовой, этический, социологический и т.д.) могут быть относительно автономными, но это не исключает единства проблемы. Общая для разных планов исследования суть обмана должна четко фиксироваться. Результаты различных планов исследования требуют соотнесения друг с другом и их результаты по возможности должны интегрироваться.

В самом общем виде, как уже отмечалось, обман есть дезинформация, ложное сообщение, передаваемое определенному субъекту. Будучи обманутым, субъект принимает за истинное, подлинное, верное, справедливое, правильное, прекрасное (и наоборот) то, что таковым не является. Понятие обмана логически противостоит понятию правды. Последнее же нельзя отождествлять с понятием истины, сводить к сугубо гносеологическому содержанию. Правда означает не только истинное, но также правильное, верное, подлинное, должное, справедливое, соответствующее высшим ценностям и целям, идеалам человечности. Неправда есть намеренная ложь, но вместе с тем она может быть и непреднамеренным заблуждением, и хитроумной фальсификацией, и утонченным лицемерием, и ханжеством окультуренного обывателя, и «правдой» предыдущего исторического этапа.

1.2 правда как высшая ценность

В каждом конкретно взятом соотношении обман и правда решительно исключают друг друга. Правда противостоит обману, неправде как экзистенциальная (смысложизненная) ценность высшего ранга, удостоверяющая подлинность нашего существования. Попрание правды ведет к распаду ценностных устоев человеческого общежития, к умножению абсурда, бессмысленности бытия, ибо правда выражает саму суть социальности, единение с другими, со всеми, кому несут весть, доверие к другим, общность или согласуемость интересов.

Наоборот, обман как намеренное действие чаще всего выражает эгоистическое обособление, разрыв, нарушение общности, недоверие, враждебное отношение к другим или неподлинное общение, в котором доминируют прагмати-ческие цели. Как полагал Монтень, «правдивость лежит в основе всякой добродетели» [7]. Поэтому лживость есть порок, разрушительно влияющий на всякую добродетель.

Обман – испытанное орудие несправедливости, а по словам Канта, «ничто не возмущает нас больше, чем несправедливость; все другие виды зла ничто по сравнению с ней» [8]. Соответственно правда выступает как антипод несправедливости. Это показывает, что правда находится в ряду фундаментальных ценностей.

Неправда знаменует конфликт, разлад между доминирующей ценностью у данного субъекта и истиной, справедливостью, нормами морали. Этот столь типичный для социального субъекта внутренний конфликт часто разрешается наиболее доступным способом: путем обмана других или путем обмана самого себя, а точнее – обоими путями одновременно, ибо нельзя обманывать другого, не обманывая себя (в частности, не оправдывая своего намерения обманывать других). А тем самым обман демонстрирует приоритет низших ценностей над высшими – такими, кик истина, справедливость, принципы морали.

За немногими исключениями (о которых будет сказано особо) обман – безнравственная форма защиты собственных интересов. При этом, однако, создается видимость соблюдения нравственных и других социальных норм (принципов честности, справедливости и т. п.), что как бы удваивает обман, обусловливает двуплановость всякого акта обмана. без создания такой видимости, без тщательного камуфляжа своих действительных устремлений обманывающий не может рассчитывать на успех. Поэтому тот, кто стремится достигнуть своей практической цели ценой обмана, выступает, как правило, под личиной защитника истины, добра и справедливости.

Сколько paз нам читали высокую мораль творцы подлого обмана! Сколько paз под покровом выспренных речей торжествовала ложь, хитроумная, уводящая от истины и ответственности полуправда!

Для оценки правды существует лишь масштаб общечеловеческих ценностей и смыслов, которые имеют, конечно, конкретно-исторический характер. Отсюда вытекает необходимость их интерпретации, допускающей расхождения. Одно дело – абстрактный идеал правды, другое – конкретное установление ее в каждом отдельном случае и к тому же в полном, неурезанном виде. Тут нередко возникают серьезные трудности. Однако они не должны вести к релятивизму и расшатывать веру в возможность установления подлинной правды в ее объективном содержании, не должны подавлять волю к правде – этот важнейший источник жизненной энергии социального существа и, без преувеличения, основу духовности человека.

Всякое принижение ценностного статуса правды неминуемо ведет к ее постепенному превращению в свою противоположность. Ведет к тому, что за правду начинают с легкостью выдавать ее проституированное подобие. Как часто история демонстрирует нам одну и ту же картину: власть имущие лица, организации, социальные группы и государства стремятся низвести правду до прислужницы своих интересов.

Ущемление правды, тем более наглое господство неправды, резко сказывается на всей системе высших ценностей, рождая цепную реакцию скепсиса, безверия и цинизма. Это значит, что правда выступает необходимым звеном в системе высших ценностей, образующих духовный остов социальности и человечности.

Как экзистенциальная ценность правда служит неустранимым основанием совести, достоинства, свободы человека. Монтень отмечает, что «слово “лгать” на латыни... означает почти то же самое, что “идти против совести”» [9]. Ложь противостоит не только совести, но и чести, влечет нечестность, бесчестье. Ложь угнетает достоинство человека, если он не сопротивляется ей. Примирение с неправдой, с привычным общественным обманом притупляет и деформирует механизмы моральной саморегуляции и самооценки. Нарушение же этих фундаментальных механизмов самоорганизации личности чревато ее деградацией. Нередко оно вызывает острые формы борьбы с самим собой, острые внутренние конфликты, способные разрешаться как нравственным падением, так и нравственным возвышением.

Следование правде обеспечивает личности сохранение, восстановление чувства социальной самоценности, без которого нет элементарного самоуважения, веры в оправданность своей социальной деятельности. Восставая против неправды, человек часто теряет ряд житейских преимуществ и выгод, но обретает более высокие ценности и прежде всего утверждает свое подлинное личностное достоинство.

Исторический опыт показывает чрезвычайную «живучесть» в человеке механизмов ценностной саморегуляции. Систематически подавляемые долгое время и, казалось бы, необратимо пораженные, они способны возрождаться словно Феникс из пепла; это возрождение приобретает массовые масштабы даже при малейшем торжестве общественной правды, даже при малых победах над укоренившейся в общественной жизни ложью.

Но и в самые тяжкие времена всегда были в народе правдоискатели и правдоборцы, которые говорили правду, боролись за правду, несмотря ни на что, шли за нее на плаху. Это – особая тема, требующая основательного анализа и освещения. Мы затрагиваем ее, чтобы оттенить еще одну грань в понимании правды как высшей ценности, подчеркнуть ее фундаментальную роль в социальной саморегуляции. Правдоискатели и правдоборцы – укор обществу, раздражающие своим максимализмом и неальтернативностью, пробуждающие совесть и честь, юродивые и святые, мелкотравчатые и великие, пророки и первооткрыватели научных истин, политические революционеры, удачливые и бесславные дон-кихоты. Их неистребимость – залог реального существования в обществе высших ценностей и важнейший фактор поддержания веры в гуманистические идеалы.

Приверженность правде есть правдивость. Это качество предполагается в актах подлинной коммуникации; оно противостоит лживости. Правдивость как свойство социального субъекта составляет своего рода презумпцию общения и потому выражает фундаментальную ценностную характеристику личности. Тот, кто утратил это свойство, теряет и право быть полноценной личностью, обесценивает себя как партнера по общению и совместной деятельности. Лживость позорна. Вот почему обвинение во лжи есть тяжкое оскорбление. Оно перечеркивает честь и достоинство человека. Такое обвинение, кстати, само зачастую бывает ложным, выступая излюбленным способом клеветы и дискредитации.

Но состояние оскорбленности и обиды испытывает и тот, кто действительно уличен в обмане, ибо такой человек сознает свою фрагментарность, амбивалентность, сосущест-вование в себе различных, иногда взаимоисключающих ценностей, а потому дорожит своей «частичной» честностью, «частичной» честью, которая отрицается, аннулируется актом уличения во лжи.

Правдивость есть необходимое условие и даже своего рода эквивалент аутентичности личности. Сохранение аутентичности предполагает сохранение правдивости при исполнении личностью любых социальных ролей. Здесь правдивость равнозначна подлинности, утрата которой проявляется в потере собственного лица (как говорят японцы), во всевозможных формах лицедейства, которыми пропитана наша культура. Даже если лицедейство творится из лучших побуждений, оно не отменяет факта измены собственной самости. Именно этот факт служил поводом для тех древних римлян, которые резко относились к актерству и мимам, полагая, что только чуждый лицедейства может быть надежной опорой друзьям, обществу и государству.

Правдивость есть ценностная характеристика не только личности, но и должностной фигуры, правительства и правителя, официального (государственного или общественного) органа, средства массовой информации (газеты, журнала, радиовещания и т.д.) [10]. Но им, конечно, слишком часто свойственна и лживость.

Правда как высшая ценность утверждает себя в качестве социальной и психологической реальности лишь в противостоянии неправде, в борьбе с ней, в противодействии всевозможным формам неподлинности и убожества. Правда есть выражение активности духа, стремящегося возвыситься над низменным, суетливым, сиюминутным. Это не только акт истины, но и акт воли. Отношение между правдой и неправдой логически сходно с отношением добра и зла. Добро утверждает себя и осуществляет себя только в постоянном противодействии злу и в преодолении зла. Можно сказать поэтому, что реальность правды, ее осуществленность (в отличие от идеала правды) есть явление актуальное, достигаемое «здесь и сейчас», в борьбе человека с собой и с другими. Спустя некоторое время она может стать неправдой, к тому же еще и особенно опасной, коварной, злонамеренной. Правда всегда конкретна. Это значит, что она должна прежде всего оцениваться в категориальной структуре прошлого, настоящего и будущего.

Мы видим, что понятие правды органически сочетает в себе аксиологический и праксеологический аспекты. Правда есть ценность, но она осуществляется лишь в деянии и, в свою очередь, действенна, т.е. обусловливает интенции, цели, волеизъявление, служит источником духовной энергии.

Разоблачение укоренившегося обмана, завоеванная в тяжелой борьбе победа правды над ложью служат нравственному возвышению и общества и личности. Высокая ценность правды особенно остро и глубоко постигается, когда ей изменяют, уступая силе, угрозе или собственному корыстному побуждению, лености и слабости духа, ибо это аннулирует высокую ценность личности, означает ее падение: какие бы изощренные игры самооправдания она ни разыгрывала сама с собой, ей не удастся целиком избавиться от ощущения экзистенциального ущерба (ведь она подверглась насилию, купле-продаже, унижению). Но в еще большей степени подлинная ценность правды постигается личностью, когда она в борьбе с собой добивается сохранения верности правде, не поступается совестью, истиной, не идет на сделку с неправдой из-за выгоды, страха, необходимости угождать властителю.

Выдающийся представитель гуманисти-ческой психологии А. Маслоу относил правду к числу предельных, «бытийных» (по его выражению) ценностей. Они не могут быть сведены к другим или компенсированы другими и определяют в структуре личности то, что А. Маслоу называл метапотребностями. Подавление их ведет к метапатологии. «Это – заболевания души, которые происходят, например, от постоянного проживания среди лжецов и потери доверия к людям» [11].

Фундаментальная ценность правды проявляется и в том, что утрата правды (точнее, стойкое чувство ее утраты), сомнения в возможности ее существования или достижения порождают экзистенциальную тревогу, которая не может быть компенсирована и углубляет состояние отчуждения. В наибольшей степени подрывает веру в идеалы правды и справедливости общественно принятая, официально санкционированная ложь (в заявлениях государственных деятелей, общественных организаций, свидетельствах прессы и т.п.). Хроническая ложь, входя в общественное сознание, становясь привычным, обыденным ее атрибутом, вызывает роковой разлад в индивидуальном сознании. Достигнув «критической массы», ложь подрывает ценностные устои сознания и прежде всего веру в гуманистические идеалы (обычно вера является наиболее стойким образованием в структуре сознания); и тогда открывается путь тотального неверия и отрицания.

Это явление хорошо отображено в повести И. Грековой «Вдовий пароход», один из героев которой, Вадим Громов, еще с детства узнавший двуличие, повсеместную ложь, не устает повторять «Все врут!», не верит никому, ни в чем. Он, конечно, не оригинален. За сотни лет до него миллионы людей еще более остро переживали те же чувства и настроения; поэтическая мысль, расширяя диапазон этих чувств и настроений, не раз ставила под вопрос подлинность человеческой жизни и социального бытия.

Бегут за днями дни, как волны в океан,

Бесшумно небеса свершают путь извечный.

О, Смертный! Ты в своей гордыне

бесконечной

Не ведаешь, что жизнь твоя – сплошной

Обман [12].

«Все обман», – говорил великий Микеланджело Буонаротти [13]. Так до самой смерти:

И жизнь уйдет путем необратимым,

И станет все несбывшимся и мнимым,

Обман мечты замкнет железный круг [14].

Иногда чувство ложности, неподлинности социального бытия достигает такой степени, что обман представляется уже неким глобальным качеством, возводится на уровень атрибута всей природы.

И если правда ложью оказалась,

Зачем рыдать, когда и детям ясно,

Что все в природе – лицедейство сплошь,

И неба синь, что нас слепит всечасно,

Не небо и не синь. Какая жалость,

Что вся эта краса – всего лишь ложь [15].

Всякое прогрессивное изменение в жизни общества неизбежно предполагает восстановление правды, преодоление «привычной лжи» предыдущего этапа, разоблачение обманных действий государства и правителей, что требует восстановления доверия к руководителям и руководящим органам. Условием этого выступает правдивость, безупречное соблюдение норм нравственности в общении между людьми. Только правда способна объединять людей вокруг политического (и всякого иного) лидера в борьбе за прогрессивные преобразования.

Условием успешной борьбы с неправдой служит подлинная демократизация всех сторон общественной жизни. Бюрократическое тайнодейство, зажим свободного выражения мнений, засилье средств массовых коммуникаций, которые стоят на страже корыстных личных или групповых интересы (как мы это столь часто видим сегодня) – благодатная почва для процветания лжи и обмана.

1.3. Намеренный и

ненамеренный обман.

Голос совести

Тот, кто совершает обман, далеко не всегда руководствуется злым умыслом, личным интересом. Иногда же он просто не ведает, что творит. Однако благое намерение субъекта не гарантирует от передачи ложного сообщения и не освобождает его от ответственности. В то же время и намеренная дезинформация может производиться из самых благих побуждений и приводить не только к отрицательным последствиям. При анализе обмана в таком плане возникают существенные трудности, связанные со сложным переплетением интенциональных, когнитивных и нравственных аспектов проблемы.

Для рассмотрения этих трудностей воспользуемся результатами исследования В.И. Свинцова, в центре внимания которого находится явление дезинформации. Вслед за М. Мазуром [16] он именует антипод дезинформации «трансинформацией» (обозначая этим термином «адекватность оригинала и образа на входе и выходе «информационного процесса» [17]). Соответственно В.И. Свинцов различает дезинформационную и трансинформационную интенции, приводя такой пример: Яго, обманывая Отелло, руководствовался дезинформационной интенцией, в то время как Бобчинский и Добчинский, сообщая о приезде ревизора, выражали трансинформационную интенцию. В первом случае субъект обладает истинным знанием, но руководствуется злой волей, во втором – находится во власти заблуждения, но являет доброжелательное намерение. Однако оба случая представляют «передачу лжи, облеченной в форму истины» [18].

Учет интенции субъекта, как показывает В.И. Свинцов, затрудняет, а иногда и вовсе исключает убедительное определение дезинформации, приводит к парадоксам [19]. Действительно, возможны самые разнообразные противоречия и парадоксы в актах межличностных коммуникаций. Скажем, субъект, желая обмануть другого, сообщает ему истинные сведения, рассчитывая на то, что последний знает о дезинформационной интенции и поэтому не поверит этим сведениям; или возьмем еще более интересный вариант: стремясь обмануть, субъект сообщает истинную информацию, будучи убежден, что она ложна, ибо его самого обманули, но контрагент не верит ей и потому оказывается введенным в заблуждение.

Следует согласиться с В.И. Свинцовым, что в логико-гносеологическом плане допустимо абстрагироваться от интенции субъекта и что это позволяет четко отличать дезинформацию от трансинформации, а тем самым создавать непротиворечивые модели для исследования коммуникативных процессов. Однако в социально-психологическом плане анализа коммуникативных процессов (и соответственно при рассмотрении обмана в онтологическом, аксиологическом и праксеологическом аспектах) интенция субъекта оказывается настолько существенным фактором, что от нее нельзя абстрагироваться (достаточно указать на этический план рассмотрения обмана).

Различение намеренного и ненамеренного обмана исключительно важно в межличностных и иных социальных отношениях. Вера в то, что у субъекта, с которым мы общаемся, нет дезинформационной интенции, является обязательным условием нормальных человеческих отношений. Если такая интенция подозревается или устанавливается, это пресекает доверительность отношений и переводит коммуникацию в другое качество. Естественно, что речь идет о каком-то определенном измерении коммуникативного поля, ибо оно многомерно: доверительность отношений касается, как правило, лишь некоторых актуальных измерений наличного коммуникативного поля.

Характер интенции обусловлен мотивами, интересами, потребностями, целями, ценностями субъекта, которые подлежат диагностике для того, чтобы можно было установить подлинный личностный (или социальный) смысл данной интенции.

Ненамеренный обман основывается на трансинформационной интенции и не осознается субъектом как действие, вводящее другого в заблуждение. Постфактум трудно доказать ненамеренный характер произведенного обмана, хотя такое доказательство зачастую крайне важно прежде всего в этических и юридических целях.

Намеренный обман всегда осознан в той или иной степени и основывается на ясной дезинформационной интенции. Независимо от того, какой целью руководствуется субъект, он сознательно вводит в заблуждение другого, рассчитывая на соответствующее изменение (или сохранение) состояний, мыслей, оценок, действий последнего. И все же важно отличать намеренный обман, производимый в корыстных и низменных целях, от таких обманных действий, которые бескорыстны, продиктованы соображениями долга, тактичности, поддержания надежды или вызваны принуждением, шантажом и т.п. Конечно, наиболее распространенными являются случаи, когда субъект непосредственно заинтересован в обмане, желает извлечь для себя пользу (материальную, амбициозную и т.п.) и когда он совершает обманные действия по собственной инициативе.

Однако повсеместны и иные явления, резко отличающиеся от обмана, творимого жуликом, карьеристом, лицемером или просто обывателем, соблюдающим свой интерес ценой повседневной мелкой лжи или примирения с большой неправдой. Речь идет прежде всего о случаях намеренного обмана в производственной деятельности (как и в других сферах общественной жизни), когда определенные виды и способы обмана становятся своего рода нормой, привычным атрибутом данного вида деятельности, оправдываются «производственной необходимостью», покрываются начальством и коллективом. Люди, творящие такие обманные действия, преследуют как бы не свои личные интересы, а интересы предприятия, коллектива и потому как бы не обязаны нести за них личную моральную ответственность (не говоря уже о юридической). Да, они совершают их сознательно, но не по своей инициативе, а по установившемуся правилу или по воле руководителя. Это способствует усыплению совести и чувства ответственности.

Однако обман остается обманом. И даже если его творят по принуждению, по сложившейся привычной схеме служебных действий, это не проходит для личности даром, ибо углубляет ее внутренний разлад, ставит под вопрос чувство собственного достоинства.

Общественные перемены в нашей стране, совершившиеся за два последних десятилетия пробудили, обострили чувство собственного достоинства у многих. Это чувство, столь необходимое человеку для поддержания его аутентичности, подавляется обманом. Однако творить обман побуждает и принуждает сложившаяся система экономической деятельности, система взаимоотношений чиновничьей бюрократии и бизнеса. И значит, эта система попирает достоинство вовлеченных в нее людей и бросает вызов их совести. Но ведь тем самым оттесняются на задний план люди честные, совестливые, бескорыстно преданные делу; к руководящим рычагам получают преимущественный доступ те, кто способен терпеть обман, поддерживать его и поощрять или искусно оправдывать «высшими соображениями».

В какую бы позу ни становились благонамеренные и злонамеренные творцы, защитники и покровители обмана в общественной, административной и экономической деятельности, невозможно компенсировать наносимый ими нравственный и, добавим, экзистенциальный ущерб. При этом в числе тех, кто терпит невосполнимый ущерб, оказываются и производители, и покровители обмана. Общественно принятый обман (включая и санкционированный официальными лицами) нарушает нравственную саморегуляцию, без которой нельзя поддерживать и развивать целостность, принципиальность, добропоря-дочность личности, верность себе, умение следовать голосу совести. Нарушение же нравственной саморегуляции влечет редукцию ценностей и атрофию высших ценностных ориентаций.

Общественно принятый обман вызывает у человека эрозию совести, нарастающий внутренний разлад, компенсируемый различными формами самообмана, усиливает чувство неподлинности своих коммуникаций, а тем самым и неподлинности своего социального бытия. А это влечет, в свою очередь, многие, в том числе и непредсказуемые, последствия негативного характера как на личностном, так и на общественном уровнях жизнедеятельности. Не вызывает сомнения, что именно стойкое чувство неподлинности социального бытия является одним из существенных факторов роста апатии, скепсиса, бездушия, жестокости, морального релятивизма, неверия в социальные институты, а вместе с тем – алкоголизма, наркомании, проституции, преступности.

1.4. Структура обмана. Взаимоотношения «обманывающего», «обманываемого» и «обманутого»

Обман есть феномен коммуникации и потому может рассматриваться прежде всего в рамках структуры и функций коммуникативных актов.

Как уже отмечалось, анализируя обман, следует различать действие и результат, а тем самым производителя, объект и жертву обманного действия. Обман как действие всегда имеет автора и исполнителя, которые могут, правда, сохранять анонимность (в ряде случаев лишь при соблюдении этого условия обман может достигнуть своей цели).

Тот, кто обманывает (т.е. «обманывающий»), производит дезинформирующее действие. Чаще всего это устное или письменное сообщение, которое воспринимает тот, кого рассчитывают обмануть (т.е. «обманываемый»). Однако «обманываемый» далеко не всегда оказывается «обманутым». «Обманываемый» – это тот, кто пока еще не обманут или уже разоблачил обман, кто занимает выжидательную или скептическую позицию либо знает, что воспринятое им сообщение является по своему содержанию ложным, неправильным, несправедливым и т.п. «Обманутый» же верит в его подлинность, принимает его как истинное, правильное, справедливое и т.п., а постольку сообразует с ним свои мнения, оценки, решения, действия.

Учитывая все это, первый шаг в анализе структуры обмана предполагает выделение и описание трех качеств: 1) «обманывающего», 2) «обманываемого», 3) «обманутого». Разумеется, конкретный социальный субъект, скажем, данная личность или данный коллектив, способен совмещать в себе одновременно и в самых разных отношениях качества «обманывающего», «обманываемого» и «обманутого». Более того, эти качества могут определяться не только относительно другого субъекта, но и относительно самого себя (например, данный человек выступает как обманывающий себя, а значит, является и обманываемым, и он же может осуществить самообман, т.е. стать обманутым собой).

Теперь следует определить, какие именно социальные субъекты способны выступать носителями указанных качеств и как эти субъекты взаимодействуют между собой. Не претендуя на строгую классификацию, попытаемся обозначить их основные типы, следуя сложившейся традиции: 1) индивидуальный субъект (отдельный человек, личность); 2) коллективный субъект (образующие коллектив лица, связанные между собой различными, нередко весьма тесными отношениями – родственными, деловыми, идейными и т.п.; большей частью они составляют определенную организацию с разной степенью сплоченности ее членов – от того, что именуют «мафией», до обычного производственного коллектива или добровольного объединения по интересам); 3) массовый субъект; (определенные слои общества, большие социальные группы, классы, народы).

К этому следует сделать одно уточнение. В рамках коллективного и массового субъектов желательно выделить понятие институционального субъекта, поскольку оно призвано выразить специфический случай организации коллективного и массового субъектов. Сюда относятся государственные органы и учреждения, партии, церковные, общественные и производственные организации, банки, фирмы, структуры средств массовых коммуникаций – все, что подходит под категорию социального института.

Каждый из трех выделенных субъектов способен выступать в роли «обманывающего», «обманываемого» и «обманутого» и, как уже отмечалось, может фактически одновременно совмещать в себе эти качества в самых разнообразных отношениях. Разумеется, тут требуется конкретно-исторический подход. Но в общетеоретическом плане для анализа обмана как социального феномена надо рассмотреть следующие вопросы: «кто обманывает?», «кого?», «как?» и «зачем?». Четкий ответ, по крайней мере, на первые два вопроса обязателен при попытках осмыслить структуру обмана.

Поскольку выделенные субъекты характеризуют разновидности «обманывающих», «обманываемых» и «обманутых», отношения между ними выражают в общих чертах многомерную структуру обмана в социуме. Зафиксируем эти очень простые, но весьма существенные и типичные отношения.

1. Индивидуальный субъект может высту-пать как «обманывающий», «обманываемый» и «обманутый». Он может обманывать другого индивидуального, коллективного, массового (в том числе институционального) субъекта и, наконец, самого себя. Соответственно он может быть обманываемым и обманутым со стороны другого индивидуального, коллективного, массового (в том числе институционального) субъекта и, наконец, самого себя.

2. Коллективный субъект также способен быть «обманывающим», «обманываемым» и «обманутым». Он может обманывать индиви-дуального, другого коллективного, массового (в том числе институционального) субъекта и самого себя. Соответственно он может быть обманываемым и обманутым со стороны индивидуального, другого коллективного, массового (в том числе институционального) субъекта и самого себя.

3. Массовый субъект тоже может выступать в роли «обманывающего», «обманываемого» и «обманутого». И он тоже способен обманывать индивидуального, коллективного, другого массового субъекта и самого себя. Вместе с тем он может быть обманываемым и обманутым со стороны индивидуального, коллективного, другого массового субъекта и самого себя. Здесь нужно отметить один существенный момент. Когда речь идет о массовом субъекте, вряд ли возможно приписывать ему способность производить намеренный обман. Последняя присуща индивидуальному, коллективному и институциональному субъекту.

4. Следует специально учесть и те случаи, когда институциональный субъект обманывает другого институционального субъекта, массового субъекта и самого себя.

Мы намеренно перечислили все мыслимые отношения, характеризующие социальную структуру обмана (т.е. все варианты отношений, вытекающие из принятых посылок). Это, конечно, не более чем формальная операция, довольно простая модель того, что мы называем отношениями обмана в человеческом обществе. Но она позволяет упорядочить множество этих отношений, которые в наблюдаемой реальности переплетаются и сливаются друг с другом. Повышается возможность систематического анализа этих отношений, облегчается выдвижение альтернативных и вообще иных подходов к концептуальному описанию и систематическому исследованию многоликого и многомерного феномена социального обмана.

Отношения обмана связаны прежде всего с защитой интересов – личных, групповых, институциональных, классовых, национальных, государственных, континентальных (например, когда речь идет об интересах жителей Австралии), общечеловеческих. Даже если учесть упрощенность приведенного перечня интересов, то и тогда их связи, переплетения демонстрируют большие трудности для систематического анализа всех форм и проявлений обмана (насколько нам известно, такой анализ в нашей литературе еще не производился).

Предложенная модель (схема) позволяет четко выделить и поставить фокус исследования отдельные отношения. Вместе с тем она дает своего рода общую панораму многомерного объекта, ибо зафиксированное в ней множество отношений допустимо рассматривать в целом, как отношения, существующие одновременно. К этому следует добавить, что в ней указаны не только тривиальные, эмпирически очевидные отношения, но и не вполне очевидные и даже вовсе не очевидные.

Возьмем, например, те отношения, когда индивидуальный субъект выступает как «обманываемый» или «обманутый» со стороны массового субъекта. Это можно интерпретировать в довольно широком диапазоне вариантов. Вот один из них: принято рассуждать в том смысле, что класс, социальная группа способны обманывать своего представителя или индивида, принадлежащего к другому классу, социальной группе. В самом деле, если классу как субъекту приписываются иллюзии, мифологические образования, ложные идеологические клише и если в их власти оказывается сознание индивидуального субъекта, то допустимо говорить о наличии здесь феномена социального обмана.

Перед нами – типичный путь формирования заблуждений, ложных символов веры: от общественного сознания к индивидуальному. Вспомним не только наших соотечественников в период советской власти, но и обманутых фашистской идеологией [20], многие аналогичные явления формирования ложной веры в условиях тоталитарных режимов. Конечно, тут перед нами особый случай, требующий специального анализа механизма обмана, хорошо отлаженного и постоянно совершенствуемого государственными органами, анализа тех форм идеологической деятельности, благодаря которым ложные идеи и оценки внедряются в индивидуальное сознание (первостепенный интерес представляют также способы поддержания правдоподобия ложных идей и оценок, ложных символов веры, в которых заинтересован господствующий социальный субъект).

Более сложным вариантом рассматриваемого отношения является обман индивидуального субъекта со стороны такого «великого» субъекта, четкие определения которого затруднительны. Его обозначают обычно; терминами «народ», «общество» и нередко олицетворяют в виде «судьбы», «надежды», «жизни» и т.п. Этот неопределенный субъект, наделенный стихийными силами общественной жизни, есть нечто великое, своевольное, противостоящее отдельному человеку, властвующее над ним и потому виновное в его разочарованиях, несбывшихся надеждах, мечтах и ожиданиях, в горьких прозрениях, перечеркивающих прошлое как неподлинное, плохое, полное заблуждений, обмана, а отсюда ощущение или подозрение, что и настоящее лживо, неподлинно. Эти мотивы пронизывают всю историю цивилизации. Вот пример из древнеримских эпитафий:

Вырвался я, убежал. Судьба и Надежда, прощайте!

Нет мне дела до вас, вы надувайте других! [21]

А это слова великого поэта Андреаса Грифиуса:

Вы бродите впотьмах, во власти

заблужденья.

Неверен каждый шаг, цель также неверна.

Во всем бессмыслица, а смысла – ни зерна.

Несбыточны мечты, нелепы убежденья,

И отрицания смешны и утвержденья [22].

Подобные настроения индивидуальных субъектов, наблюдаемые во все эпохи (включая современную), обусловлены не только личными проблемами, но и состоянием общественной жизни; в ней усматривается обычно источник пессимистического сознания. Поскольку Богу нельзя приписывать злонамеренность, его замещает великий анонимный социальный субъект. И в этом – еще один вариант интерпретации рассматриваемого отношения.

Возвратимся к общей характеристике перечня отношений, образующих структуру обмана. Возникает впечатление, что в нем содержатся повторения, когда в одном пункте, например, речь идет о том, что индивидуальный субъект является «обманывающим» по отношению к коллективному субъекту, а в другом пункте – о том, что коллективный субъект выступает как «обманываемый» или «обманутый» со стороны индивидуального субъекта.

Однако здесь есть тонкость, учет которой ослабляет указанное впечатление. Ведь от того, что, скажем, X обманывает Y, вовсе не следует, что Y является «обманываемым» и тем более «обманутым» со стороны X. Утверждение «X является “обманывающим” по отношению к Y» (т.е. «X обманывает Y») означает, что X совершает ряд действий (передает сообщения и т.п.), целью которых является введение в заблуждение Y. В свою очередь, чтобы быть «обманываемым», Y должен испытать некоторые воздействия со стороны X (воспринять исходящую от него информацию и т.д.). Качество «обманываемого» определяется произведенными изменениями в состоянии субъекта благодаря оказанному воздействию со стороны «обманывающего», а не просто тем, что этот субъект является целью его действий. Не так уж редки случаи, когда X желает обмануть Y, производит соответствующие действия, но они не доходят до Y, не производят в нем изменений (скажем, переданное ему дезинформирующее сообщение задержано кем-то, не получено адресатом, хотя X может считать, что оно получено Y). Таким образом, X выступает как «обманывающий» Y, но Y не является «обманываемым» со стороны X.

Как видим, есть основания различать описанные ситуации, а, следовательно, и соответствующие отношения, занимающие своеобразное место в структуре социального обмана.

Аналогичные уточнения надо сделать и в описаниях того, кто именуется «обманутым». Уже отмечалось, что «обманутый» – это поверивший ложному, неправильному сообщению. Но если X обманывает Y и последний оказывается «обманутым», то отсюда еще не следует, что он обманут со стороны X, ибо в том же интервале Y может находиться под воздействием не X, a Z, и быть жертвой обманных действий последнего. Качество обманутого определяется принятием дезинформирующего сообщения как достоверного, правдивого, точного и т.п., что чаще всего удостоверяется неадекватными действиями «обманутого», которые желательны для «обманывающего» и проектируются им. Однако эти действия еще не составляют необходимый признак «обманутого». Последний может совершенно не знать, что обманут, но может вместе с тем подозревать и даже точно знать, что обманут (зная же это, он может знать или не знать, кем он обманут).

Раскрытие обмана, будучи часто чрезвычайно важным социальным актом, способно предохранить от дальнейших неверных действий, но не отменяет качества «обманутого» (теоретически это качество допустимо относить не только к настоящему, но и к прошлому и будущему, хотя для определенных целей, конечно, важно различать временной индекс; например, «обманутый» в прошлом, осознавший и осмысливший этот факт, развивает в себе свойства, помогающие ему не стать жертвой обмана такого же типа в настоящем или в будущем). Не отменяет качества «обманутого» и то обстоятельство, что данный субъект является одновременно «обманываемым» (в другом плане) и выступает в роли успешно «обманывающего» (имеет «свои» жертвы обмана).

Остается сделать некоторые уточнения в характеристике «обманывающего». Конкретное рассмотрение структуры обмана во всех ее измерениях требует ответа не только на вопросы «кто обманывает?», «кого?» и «зачем?», но и на вопрос «как?». Анализ последнего вопроса предполагает описание в общем виде тех условий, способов и приемов, благодаря которым вершится обманное действие и производится качество «обманутого»; для этого нужно прежде всего выяснить типичные свойства «обманывающего» (речь пойдет только о намеренном обмане).

Прежде всего «обманывающий» – это субъект, решивший произвести дезинфор-мирующее действие (передать ложное сообщение, скрыть подлинные факты, солгать, нарушить данное слово, обещание, оправдать бесчестный поступок, несправедливость и т.п.). Подобная решимость, независимо от вызвавших ее мотивов, ставит субъекта в особую позицию «закрытого коммуниканта», у которого подлинные цели действий тщательно скрываются, маскируются.

Решившись на обманное действие, субъект рассчитывает на его успех. Достижение успеха зависит, конечно, не только от свойств «обманывающего», но и от свойств «обманываемого». Однако важно выделить такие свойства «обманывающего», которые существенно содействуют его успеху.

Одним из наиболее благоприятных условий успешного обмана служит авторитетность «обманывающего» для «обманываемого». Благодаря этому свойству исходящее от первого сообщение принимается на веру либо, по крайней мере, ослабляется его критическая оценка, оправдывается расхождение между смыслом сообщения и наблюдаемыми явлениями.

Я отвлекаюсь от вопроса о качестве авторитета, но важно все же заметить, что он бывает фальшивым, «дутым», созданным опять-таки путем обманных действий. Наибольшие возможности для создания подобной авторитетности, естественно, у тех, кто располагает наибольшей властью, ибо, пользуясь ею, они пускают в ход мощные средства массовых коммуникаций, внушая то, что им выгодно. И здесь трудно обойти одну психологическую особенность: у людей явно или неявно действует потребность в абсолюте, в некой инстанции, располагающей непререкаемой истиной. Эта инстанция, олицетворяющая высший авторитет («бог», «царь», «великий вождь», «народ», «партия» и т.п.), и служит основанием для поддержания авторитета вершителя власти, ибо он присваивает себе право вещать и решать от ее имени.

Характерными свойствами «обманываю-щего» на уровне индивидуального субъекта являются хитрость, притворство, лицемерие, дипломатическая обходительность, позволяющая ускользать от определенных ответов и достигать дезинформирующего эффекта за счет полуправдивых, не вполне определенных утверждений. Нередко же обманные действия совершаются в форме фальсификаций, клеветы, сплетни, ложного доноса, демагогии, вероломных поступков. Однако подлинная суть этих действий тщательно скрывается, их субъект имитирует доброжелательные намерения, выступает под личиной честности, правдивости, искренности. Поэтому, как уже отмечалось, акт обмана является двухслойным: он несет и ложное, неверное по своему содержанию сообщение, и ложную, превратную, часто противоположную по своему действительному ценностному знаку форму действия. Лицемерие тоже может быть искусным, изысканно-утонченным, творческим. Талантливое лицедейство не раз состояло на службе у зла. Нам известны выдающиеся мастера коварства и обмана, деяния которых хорошо описаны (например, Эприй Марцелл, Талейран, Фуше, Сталин и др.).

1.5. Социальные функции обмана

Как уже отмечалось, обман есть средство защиты и реализации интересов отдельных личностей, групп, классов, народов, государств. Допустимо рассматривать обман и в качестве функции социального института (государственного органа, ведомства, общественной организации, промышленного предприятия, финансово-экономической струк-туры, учебного или научного учреждения и т.п.). Обман служит одной из форм проявления социальных противоречий, выражает эгоистическое обособление, конкуренцию, неподлинное объединение, всевозможные способы достижения интересов и целей за счет других или вопреки желаниям других. Одна из важнейших социальных функций обмана состоит в том, что он способен обеспечивать возможность сохранения наличных коммуникативных структур в условиях расходящихся или практически несовместимых интересов.

На всех исторических этапах нашей цивилизации обман служил оправданию эксплуатации, подчинению одной социальной группы другой, одних людей другим. Обман – непременное средство борьбы за власть, орудие амбиций, честолюбия, корысти. Однако, как свидетельствует исторический опыт, обман использовался и в качестве средства борьбы с различными формами зла. Все революционные организации, ставившие своей целью низвержение существующей власти, а, следовательно, и конкретные представители этих организаций изобретали изощренные способы конспирации и обмана своего противника. Первейшим долгом революционера или солдата во время войны, попавшего в руки врагов, всегда считалось сокрытие от них правды, подлинных фактов, представляющих интерес для противника. Аналогично этому ряд государственных органов, ведающих отношениями с другими государствами, выполняют функцию их дезинформации по определен-ным вопросам, разрабатывая тщательно совершенствуемую систему обманных действий (например, в деятельности разведывательных органов, дипломатических служб и т.п.).

Это относится и к тактическим приемам деятельности партий. Особенно характерны изощренные демагогические приемы для партий экстремистского типа. Так, В.И. Ленин, ставя задачу проникновения в профсоюзы, призывал «пойти на всяческие уловки, хитрости, нелегальные приемы, умолчания, сокрытие правды, лишь бы проникнуть в профсоюзы, остаться в них, вести в них во что бы то ни стало коммунистическую работу»[23]. Это довольно типичный пример политической деятельности.

Обман часто используется как способ сохранения тайны, секрета – причем на уровне как индивидуального, так и институционального субъекта. С другой стороны, секретность и вообще высокая степень «закрытости», различные формы бюрократического тайнодейства служат успешно-му обману с целью охраны групповых интересов, под-держания стабильности существующей системы политической власти или некоторой структуры социальных отно-шений.

Такого рода стабилизирующая функция обмана широко используется государственными органами, средствами массовой информации, причем в самых разнообразных формах – от тщательно продуманной дезинформации (хорошо застрахованной от разоблачения) до тонких манипулятивных действий над общественным сознанием, формирующих выгодное общественное мнение, поддерживающих нужные правительству, соответствующим структурам или отдельным лицам символы веры[24]. Сюда же должны быть отнесены те формы и способы обмана, которые имеют своей целью поддержание авторитета правителя или правящей группы или системы правления.

Суть таких действий, как это было в не столь давней истории нашего отечества, состояла, к примеру, в систематическом и убедительном для массового сознания прокламировании положительных качеств «вождя», постоянном «наращивании» этих качеств, что позволяло (при наличии соответствующих социокультурных условий) привести массовое сознание к вере в особые, граничащие со сверхъестественным («супергениальные»), качества вождя, которые отвечают всем высшим ценностям и идеалам – он абсолютно честен, добр, справедлив, все делает в интере-сах народа, обладает гениальной прозорливостью и мудростью, несгибаемой волей, не ошибается, беспощаден к врагам народа, корифей науки, величайший гений всех времен.

Естественно, если вождь обладает такими качествами, то авторитет его непререкаем, и тогда любые его правительственные действия – даже самые чудовищные с точки зрения «нормального» сознания, свободного от гипнотизирующей веры, – получают оправдание, расцениваются как действия совершенно необходимые, несомненно справедливые, осуществляемые вождем для блага народа.

Именно так в общих чертах обстояло дело с формированием авторитета Сталина. Только благодаря безраздельному авторитету Сталина (и безраздельной вере в него широких масс) стал возможным чудовищный, небывалый по своим масштабам, по своему гнусному коварству обман 30-х годов, унесший миллионы лучших представителей народа, роковой обман, утвердившийся, впрочем, гораздо раньше, тяжкие последствия которого наша страна переживает и поныне.

Чрезвычайно актуально тщательное исследование процесса формирования подобного суперавторитета, своеобразной мифологизации общественного сознания, способной быстро захватывать умы огромного множества людей и служить основанием для столь легкого обмана и самообмана. Отмечу только некоторые моменты.

Сталину удалось использовать энергию веры народа в революцию и социализм, сделать свое имя символом этой веры. Подобная операция, планомерно производившаяся на протяжении ряда лет, облегчалась тем, что в послереволюционное время резко упали акции церкви, широко распространилось безбожие и возник дефицит «абсолютного» в этой сфере ценностных регистров сознания. Но поскольку потребность в абсолютном неустранима, вакансию идеи Бога занял в сознании масс образ «сверхгениального», непогрешимого вождя.

Вместе с тем безграничная вера в то, что «наш вождь» непогрешим, обладает необыкновенными, сверхчеловеческими достоинствами, что он безошибочно ведет нас к светлым вершинам и т.п., отвечает некоей архетипической проекции в будущее, свойственной практически каждому человеку и выражающей его сокровенные чаяния и надежды, ибо наличие такого вождя сулит безопасность, благо народу (за таким вождем – как за каменной стеной и т.п.). Сама суть такого «вождя» – сверхчеловеческая, ибо он живет (по самому смыслу идеи «вождя») не для себя, не как автономная личность; он существует как интеграл массыи лишь ради нее; в более или менее человеческом варианте он – «отец народа». К тому же часть блеска его величия падает на массы и составляющих их индивидов, придает значимость их существованию, и это также способствует упрочению обмана и самообмана, постоянно поддерживаемого всей грандиозной системой средств массовой информации и пропаганды.

Хотелось бы отметить, что богатейший материал для анализа указанных социально-психологических процессов дает нам не только сталинский режим, но и история фашистской Германии, в которой благодаря искусной идеологической работе, великолепно отлаженной деятельности пропагандистской машины третьего рейха «среди населения в значительной мере было вовсе утеряно понимание его истинного бесправного положения и аморальности политики и действий фюрера»[25].

Здесь напрашиваются многочисленные аналогии с положением дел в нашей стране в то же время. Любопытны и методические приемы Гитлера, который умело использовал типичные свойства массового сознания в руководстве системой пропаганды. Он говорил, например, что «крупной лжи поверят скорее, чем мелкой... Люди и сами иногда лгут в мелочах, но чересчур большой лжи они стыдятся. Поэтому им не придет в голову, что их так нагло обманывают»[26]. Новейшая история показала, что большая ложь не раз торжествовала над правдой благодаря тому, что в ней были заинтересованы большие авторитеты, а ими оказывались те, кто имел большую власть.

Поскольку обман выступает как феномен социальной деятельности, рассмотрение его функций может производиться в плане анализа его роли в разных видах деятельности. По-видимому, есть основания говорить о специфических функциональных проявлениях обмана в производственной, финансово-экономической деятельности, в поли-тике, в торговле, в научной и педагогической деятельности, в искусстве, спорте и т.д. Нет такого вида социальной деятельности, где бы не встречался обман и где бы он не играл существенную функциональную роль.

Возьмем, к примеру, обман в научной деятельности, проявляющийся в разнообразнейших формах – от прямой фальсификации фактов (столь типичной для нашей исторической науки) до тонких передержек в изложении и оценках взглядов и концепций оппонентов, умолчаний и искусных деформаций смыслов. Обман в науке особенно нетерпим, ибо наука образует своего рода базис объективности во всей системе духовной культуры. Поэтому рост числа случаев обмана в этой сфере деятельности говорит о серьезном падении нравов, негативно сказывается на всей системе духовной деятельности. Но это, впрочем, должно быть отнесено и к обману в искусстве, где в нашем не столь давнем прошлом мы весьма часто встречали умелое и даже вдохновенное славословие в адрес руководящих чинов и соответствующую требованиям последних приукрашенную, «лакировочную» подачу действительности.

Особо следует упомянуть функцию обмана, которую можно было бы назвать «воодушевляющей». Речь идет о намеренной дезинформации социального субъекта, которая вызывает у него прилив сил, повышение уверенности в себе, веру в возможность достижения трудной цели, создает мобилизующий эффект. В критические моменты к подобным формам обмана не раз прибегали полководцы, распространяя ложные сообщения о приближающемся подкреплении, о несчастьях в стане противника и т.п., чтобы ободрить войска, укрепить их веру в победу.

Аналогичные формы обмана всегда широко использовались всевозможными институциональными субъектами, особенно правительствами и правителями. Большей частью это – «обещающий» обман, т.е. сулящий благо, внушающий надежду на осуществление заветных чаяний, сокровенных желаний, особо значимых целей. Поэтому «обещания» такого рода сравнительно легко принимаются на веру массами, формируют надежду, придают смысл повседневной жизнедеятельности и нередко одухотворяют ее. В данном случае обман выполняет функцию умиротворения масс, их активизации, упрочения существующего социального порядка, создания оптимистической перспективы, уверенности в будущем. «Обещающим» обманом насыщены практически все избирательные кампании. Кандидаты в депутаты не скупятся на обещания. С какой отвагой и наглостью это можно делать, показывали нам не раз некоторые кандидаты и даже лидеры партий во время кампаний по выборам в Государственную Думу.

Однако функциональная действенность «обещающего» обмана ограничена определенным сроком ожидания, своего рода периодом полураспада надежды и ее увядания, после чего распадается и веровательная установка, обнажается ошибочная, ложная суть «обещаний», а вместе с тем дискредитируется правящий субъект, который, правда, к этому времени чаще всего уже успевает сойти со сцены. «Обещающий» обман может иметь форму конкретных социальных проектов с установленными сроками их реализации, которые, однако, заведомо нереальны, хотя авторы этих проектов способны в них искренне верить. Они терпят полный провал, и это неизбежно влечет массовое разочарование, социальную апатию, утрату веры в соответствующие идеалы.

Исторический опыт свидетельствует, что правящие группы, правительства, правители широко использовали «защитную» функцию обмана, и не только путем производства тщательно продуманных обманных действий, исходящих от официальных органов и официальных лиц, но и путем инспирирования, поощрения некоторых видов обмана, исходящего от частных лиц. Примером может служить доносительство, поощрявшееся, как правило, в условиях деспотических режимов (наряду с лестью и славословием в адрес правителя).

Доносчики в императорском Риме играли важную политическую роль. Обычно содержание доноса составляло обвинение в «оскорблении величия» принцепса или в злоумышлении против него (подготовке заговора, организации злонамеренных действий и т.п., т.е. того, чего он больше всего боялся). Рвение доносчика, сообщавшего чаще всего ложные сведения, стремившегося сфабриковать ложное обвинение, вознаграждалось императором: он получал четвертую часть имущества обвиненного. За донос на Тразею Пэта (философа-стоика, одного из лидеров сенатской оппозиции) Эприй Марцелл получил от Нерона пять миллионов сестерциев. Другой гнусный доносчик, Марк Регул, был вознагражден тем же Нероном семью миллионами сестерциев. Эприй Марцелл и Вибий Крисп составили доносами гигантское состояние в 300 миллионов сестерциев. Мессалину Катулла – одного из главных доносчиков при Домициане – поэт Ювенал называл «смертоносным»[27]. Распространение «подлых доносов» Тацит считал «наиболее пагубным из всех бедствий, какие принесли с собой те времена»[28]. Доносчиков «поощряли обещанием наград»[29], «не знавшие ни отдыха, ни совести обвинители становились как бы неприкосновенными личностями»[30], именитые доносчики, «с их талантом, богатством, властью, с их изощренной способностью делать зло, внушали людям ужас»[31].

Подобная ситуация не раз повторялась в истории, была типична для многих деспотических режимов[32]. С какой легкостью верили самым гнусным, чудовищным наветам на честных людей в 1937 году! Даже анонимного доноса порой было достаточно, чтобы потерять жизнь или свободу[33]. Значит, этот способ обмана отвечал интересам властителя.

Как правило, и те, кто писал доносы, и те, кто использовал их в качестве средства для расправы, хорошо знали действительную истину и поэтому они обманывали народ, которому внушали, что разоблачают его врагов, что репрессии проводятся в его прямых интересах («врагов народа» уничтожают, конечно, ради блага народа). Самыми Изощренными приемами стимулировался мифотворческий образ «врага», разжигалась эйфория его разоблачения. Луч-ших представителей народа, реальных и потенциальных противников сталинского деспотического единовластия, выдавали за врагов народа – аналогично тому, как это не раз бывало уже в прошлом и как это делали еще в Риме почти две тысячи лет назад.

Важно подчеркнуть, что когда мы говорим о социальных функциях обмана, то это касается не только результатов действий институционального субъекта, официального лица или социальной группы, но и тех последствий, которые могут быть вызваны обманом со стороны любого отдельного человека и которые возникают в сфере межличностных отношений.

Одним из видов злонамеренного обмана является клевета. Ее субъект (клеветник) обычно преследует сугубо личные цели, стремясь опорочить своих соперников, конкурентов, тех, кто мешает достижению его целей, а иногда и просто из зависти или из «любви к искусству». Люди честные, порядочные, талантливые нередко оказываются жертвой клеветы, в результате чего на первые роли выходят те, кто компенсирует недостаток знаний, способностей и других социально ценных качеств своими клеветническими действиями (хотя известны случаи, когда клеветой не гнушались и люди высокоталантливые).

Приведем описание типичного примера: «он избрал легкий путь к почестям: стал клеветать на других командиров, отрицая те хорошие качества, которые у каждого из них были... и в результате благодаря своей ловкости и подлости добился превосходства над людьми порядочными и скромными»[34].

Знакомо, не правда ли? Этот случай вполне можно принять за современный, хотя тут речь идет об одном из приближенных императора Отона, и нас от него отделяет около двадцати веков. Вряд ли нужно доказывать, что подобные случаи чреваты негативными социальными последствиями. В свою очередь, наличные социальные условия бывают благоприятными или неблагоприятными для успешных действий клеветников, что способно служить важным показателем состояния нравственного здоровья конкретного общества. Клеветники и доносчики, захватившие руководящие позиции, обычно начинают «читать мораль», выступать в роли блюстителей нравственности, ибо им выгодно иметь дело с честными, порядочными людьми, добросовестно выполняющими свои обязанности. Эта двойная мораль – одна для себя, другая для управляемых – неизменный атрибут антидемократических режимов и бюрократически организованных учреждений, «закрытых» для свободного критического обсуждения.

Читать далее Глава 2

В начало Содержание