Главная страница сайта

Карта сайта

Копировать книгу целиком в формате pdf

Библиотека сайта

Написать автору

Рудольф Лившиц <rudliv@mail.ru>

 

 

 

В начало книги

 

II.3 Д1: Глава 2

Глава начинается с заявления, что у власти есть «пространственный ресурс» (с. 87). Таким ресурсом являются территории, «в пределах которых распространение властных отношений будет считаться легитимным» (там же). Если не считать того, что автор опять всуе помянул пространство, тезис не вызывает возражений. Да, каждое государство имеет территорию, и его законы действуют только на ней. Кому это не известно? Дальше говорится следующее: «В рамках такого пространства существует единый экономический эквивалент материальных и нематериальных объектов, наделенный общими для субъекта и объекта власти смыслами...» (там же). Читатель заинтригован: что это за эквивалент? Один такой всеобщий эквивалент материальных и нематериальных ценностей всем известен - деньги. И все их смысл понимают одинаково. Неужели существует еще какой-то? Но автор нам этой тайны так и не открыл.

Последующие рассуждения автор строит таким образом. На одной и той же территории (извините, в одних и тех же «границах пространства власти») могут происходить коренные политические и экономические изменения. В результате этих изменений «границы пространства власти» порой меняются. В качестве примера приводится история перестройки в Советском Союзе и российских реформ. «Переставая контролировать, или не начав контролировать определенные виды деятельности, - пишет автор, - государство сужает свое пространство властного воздействия на граждан, зато формируется пространство асоциальных и агосударственных[77] структур» (с. 88). Из приведенного высказывания видно, что Г.Э. Говорухин подменил понятие пространства как территории понятием пространства как сферы влияния. Потом (надо полагать, после октября 1993 года) государство спохватывается и «начинает интересоваться налогами» (там же). Такое изменение означает, что «увеличивается властное пространство государства и сокращается властное пространство криминальных структур»[78] (там же).

Оставив эту тему, Г.Э. Говорухин переходит к вопросу о взаимоотношениях центральной власти с регионами. Ситуацию начала 1990-х в России он описывает следующими словами: «...Пространство государственного управления[79] и критерии легитимного воздействия централизованной власти формально существуют, но они сдвинуты в область номинального присутствия» (с. 89). Автор по своему обыкновению спутал слова «централизованный» и «центральный»[80], но смысл понятен: в тот период власть Кремля над регионами была в большей степени номинальной, чем реальной. Далее идет следующий пассаж: «По мере создания вертикали власти <...> предполагается, что центральная, строго говоря, государственная, федеральная власть вытеснит власть сепаративных регионов» (там же). В одной фразе - два открытия. Оказывается, центральная и государственная власть - одно и то же. Интересная идея, вы не находите? Автор также открыл существование «сепаративных регионов» и тем самым внес крупный вклад в политологию.

Борьба между различными социальными группами ведется с переменным успехом, в результате возникает «пульсация» «властного пространства». Так происходит в том случае, если «система власти состоит из множества очень часто связанных между собой, но самостоятельных сегментов, например, криминальная власть, федеральная власть с центральной вертикалью и региональная власть с местной вертикалью» (там же). Таким образом, уголовники, государство и регион - это «самостоятельные сегменты системы власти». И у каждого такого «сегмента» есть свое пространство, которое «то увеличивается, то уменьшается» (с. 89). Читателю остается только оценить глубину и остроумие этой теории. Надо воспринимать уголовное отребье не как враждебную обществу силу, деструктивный фактор, представляющий опасность для народа и государства, а как самостоятельный субъект власти, наряду с государством.

Первый абзац на с. 90 - корявое и многословное изложение простой мысли: государство на своей территории обладает всей полнотой власти[81].

Затем автор пытается изложить некоторые идеи своей любимой теории символизации пространства. Ввиду важности этого вопроса придется цитировать. «Являясь частью символической реальности конкретного пространства, система властных отношений осуществляет процесс адаптации человека к территории. Власть конституирует социальные сети в конкретном пространстве и создает модель оптимальной или приемлемой формы социальных взаимодействий. Более того, власть, наряду с иными формами социального взаимодействия, осуществляет процесс символизации пространства. Власть в этом случае представляет собой референционное (информационное) воздействие на индивида и предлагает варианты интеграции в окружающую среду» (с. 90-91). Итак, существует «система властных отношений», она представляет собой «часть символической реальности конкретного пространства». «Система властных отношений» «осуществляет процесс адаптации человека к территории». С «системой властных отношений» разобрались. Теперь нужно разобраться с понятием власти. Согласно Г.Э. Говорухину, власть выполняет две функции: 1) «конституирует социальные сети в пространстве», 2) создает модель формы социальных взаимодействий. Понятие «референционное воздействие» здесь нужно как пятое колесо в телеге. Кроме того, «модель формы» звучит не очень-то по-русски, поскольку понятия «модель» и «форма» в значительной мере синонимичны, однако не будем «через меру» строги. В приведенном высказывании обращает на себя внимание тот факт, что автор в очередной раз подменил понятия. В первой части он ведет речь о «системе властных отношений», а во второй - о власти. А это, в соответствии со всей его конструкцией, - не одно и то же. К тому же нам не объяснено, что такое символическая реальность, но уже постулируется, что «система властных отношений» - ее часть.

Продолжим цитирование: «Примером такого рода отношений становится освоение новой территории, которое чаще всего происходит под воздействием принимаемых властных решений» (с. 91). Властные решения, как мы уже догадались, - решения государственных органов. Здесь частный случай выдается за некое общее правило («чаще всего»). Освоение Нового Света происходило совсем не так: поток переселенцев из Европы хлынул туда после открытия Америки стихийно. А уж потом в дело вмешалась власть. Как себе автор представляет сам механизм такого освоения? Читаем: «Так, осваивая территорию, власть в лице государства, министерства, чиновника и пр. рекрутирует людей для определенных видов работ, определяя освоение пространства в контурах конкретной хозяйственной деятельности. <.„>Таким образом, освоение территории начинает происходить в заданных символических границах рекрутируемых представителей конкретных социальных групп, а сама осваиваемая территория наделяется символикой, привнесенной именно этими людьми и социальными (профессиональными) группами» (там же). Автор сумел в двух недлинных фразах употребить 4 однокоренных слова; кроме того, противоестественный порядок слов заставляет предполагать, что существуют символические границы «рекрутируемых представителей социальных групп»; само слово «рекрутировать» здесь совершенно не к месту, следовало написать: «привлекать» или «нанимать». Три ошибки в двух предложениях - уровень безграмотности здесь ниже обычного. Да и по сути не всё верно. Наделение символикой (т. е., проще говоря, означивание) происходит разными путями. В одних случаях названия объектам действительно дают «обыватели», в других - государственные органы. Пример названия первого типа - река Силинка, протекающая через Комсомольск-на-Амуре. А вот проспект Сталина или улица Лермонтова - это уже названия второго типа.

Приведем заключительную часть абзаца: «Отсюда мы сталкиваемся с проблемой детерминируемости властью не только схемы освоения пространства, но и формирования социального узуса этого пространства» (там же). «Отсюда мы сталкиваемся» с косноязычием автора, не умеющего грамотно выразить элементарную мысль. Зачем потребовалось приплетать «детерминируемость», когда можно было бы написать просто: «власть осваивает пространство в соответствии с определенным планом (схемой)»? А социальный узус - это что за зверь такой? Смотрим в справочник: «Узус (от лат. usus — применение, обычай, правило) — общепринятое носителями данного языка употребление языковых единиц (слов, устойчивых оборотов, форм, конструкций)»[82]. Таким образом, понятие «узус» относится к сфере языковых явлений, употреблять его за пределами указанной сферы не следует. Не надо всем понятную «социальную норму» заменять экстравагантным «социальным узусом ».

Процитируем следующую фразу: «Говоря о пространстве и о географии в целом, необходимо вести речь о том, что вид символа приобретает все, в том числе и физическое пространство, как только оно попадает в орбиту социальной реальности» (там же). Говоря о стиле автора, необходимо вести речь о том, что он страдает абсолютной языковой глухотой. Человек мало-мальски грамотный никогда не напишет: «говоря, необходимо вести речь». Физическое пространство не может принять вид символа и попасть в орбиту социальной реальности. Автор не понимает, что такое физическое пространство. Грамотный человек написал бы: «Физические объекты могут получить название, а эти последние пополняют список топонимов». Если прочитать следующую фразу, то станет ясно, что речь идет именно о создании топонимов. Г.Э. Говорухин пишет: «Примером такой символизации становится процесс картографирования...» (там же). При картографировании не происходит никакой «символизации», картограф дает конкретным географическим объектам названия. Это можно трактовать как означивание, но ни в коем случае не как символизацию. Ошибка автора состоит в том, что он вкладывает в понятие символа «через меру» широкий смысл. Всякий символ есть знак, но не всякий знак - символ. Для Г.Э. Говорухина «совершенно очевидно, что процесс нанесения на карту физических объектов означает символическое включение этих объектов в хозяйственную деятельность человека» (с. 91-92). То, что совершенно очевидно для автора, совсем не очевидно для читателя. Существуют карты не только земной поверхности, но и карты Луны, карты Марса. Если следовать логике Г.Э. Говорухина, наличие таких карт говорит о том, что человечество «символически включило» соседей нашей планеты по солнечной системе в хозяйственную деятельность. В действительности это никакое не «символическое включение в деятельность», а всего лишь описание на языке графических знаков. Будет или не будет это описание практически использовано, сказать наперед невозможно. Но человек не может жить, не познавая. А результаты познания запечатлеваются в текстах, написанных либо буквами, либо иероглифами, либо графическими знаками, принятыми в картографии.

Зачем, спрашивается, «умножать сущности сверх необходимого» и придумывать глубокомысленную теорию там, где вполне достаточно здравого смысла?

Изложив некоторые положения «теории символизации пространства», Г.Э Говорухин углубляется в эмпирию. На с. 92, 93, 94 излагается (по работе Ф. Буссе) история строительства Транссиба. Автор констатирует, что «осмысление и символизация территории осуществлялась именно вдоль магистрального пути железной дороги» (с. 95). Даже в таком простейшем случае Г.Э. Говорухин ухитряется выразиться коряво! Следовало написать: «вдоль железнодорожной магистрали». Кстати, глагол нужно было употребить во множественном числе: «осуществлялись». На той же странице мы добираемся до самого главного - до формулировки основной идеи «теории символизации пространства». Воспроизведем соответствующий текст полностью: «По большому счету «физическое» освоение территории является процессом вторичным по отношению к тем символическим, семантическим (предполагающим взаимоотношение знаков к объектам) конструкциям, которые предопределяют границы общества в пределах географии пространства». Г.Э. Говорухин не пояснил нам, а как обстоит дело «по малому счету». Вероятно, если подойти к вещам «по малому счету», то первичным оказывается процесс физического освоения среды. У нас закрадывается подозрение, что люди в своей реальной деятельности игнорируют высокую теорию Г.Э. Говорухина и живут «по малому счету».

Подозрение усиливается, когда мы знакомимся с доказательством тезиса о первичности символического освоения пространства. Оно сформулировано в следующих словах: «Прежде[83], чем начать строительство железной дороги, необходимо сначала понять, осмыслить сквозь призму собственной хозяйственной практики, оценить значение того места, которое предстоит физически осваивать» (там же). Г.Э. Говорухин не замечает, что это «доказательство» опровергает его утверждение. Итак, понимать, оценивать и осмысливать значение «того места, которое предстоит физически осваивать», автор предлагает через «призму хозяйственной практики». Отличное предложение, воспользуемся им. Поставим вопрос: а почему вообще понадобилось строить Транссиб, тратить громадные средства и силы, преодолевать немалые трудности? Не потому ли, что царская Россия желала закрепить присоединенные территории за собой? Государство преследовало конкретную практическую цель. Практическая необходимость - вот что побудило начать строительство магистрали. Прежде чем на Дальний Восток прибыл геодезист с теодолитом, туда переселились крестьянин со всем своим скарбом, золотодобытчик с приспособлениями для промывки песка, казак с ружьем. У царского правительства не было большого желания отдавать полученную территорию Китаю или Японии. Прокладка Транссиба снимала вопрос о принадлежности приобретенных Россией земель. Практическая потребность - вот что побудило царскую Россию начать гигантскую стройку. И тогда в Сибирь и на Дальний Восток были посланы высококлассные специалисты для детальной разведки будущей трассы. Они не «символически и семантически осваивали территорию», а добывали данные для проекта трассы. Не кто иной, как К. Маркс, сказал: «Общественная жизнь является по существу практической»[84]. Познание - это момент практики; познание вплетено в практическую деятельность, подчинено ей. А так называемая символическая деятельность, т. е. означивание, - аспект познания. И если мы, по совету Г.Э. Говорухина, посмотрим на теорию Г.Э. Говорухина «сквозь призму хозяйственной практики», то увидим, что «вторичность физического освоения» - фантом.

Измыслив эту вторичность, автор увидел в ней  «руку власти» (с. 95). На следующей странице он делает такое  заявление: «Как только становится понятным ценность осваиваемого пространства, сразу начинает создаваться идеологическая машина, закрепляющая в сознании людей необходимость освоения этого пространства» (с. 96). Автор не сумел справиться с согласованием членов предложения в роде («необходимость становится понятным»), но главное не в этом. Он фактически продолжает крушить свою теорию, сам того не сознавая. Почему вдруг «становится понятным ценность» Дальнего Востока для России? Да потому, что на нем нашли месторождения золота, обнаружили богатейшие рыбные ресурсы и т.п. Ожидаемая экономическая выгода - вот тот мотив, который побудил царское правительство всерьез заняться освоением территории Дальнего Востока. Разумеется, всякая вменяемая власть подводит под свою политику идеологическую основу, т. е. ориентирует «идеологическую машину» на обслуживание своих практических потребностей. И что же тогда остается от тезиса о «вторичности физического освоения территории»?

Ни для кого не секрет, что работа «идеологической машины власти» сталкивается с определенными трудностями. Одна из этих трудностей - культурные стереотипы переселенцев. На говорухинском языке эта мысль выражена так: «Чужая территория, чужие территориальные этнонимы не позволяют применить обществу и государству культурный опыт пользования осваиваемой местностью, равно как и сформировать легитимные основания для защиты этой территории от противника» (с. 97). (Нами уже отмечалось, что автор путает этноним и топоним[85], кроме того, здесь следовало написать не «пользования местностью» и «использования местности». Пользуются зубной пастой, а местность - используют[86]. Совершенно не к месту употреблено слово «противник». Г.Э. Говорухин, как видно, не понимает разницы между словами «противник» и «конкурент».) Но трудность, о которой говорит автор, не столь велика, как ему представляется. Для ее преодоления «идеологической машине власти» серьезно напрягаться не приходится. Прибывшие на новое место жительства крестьяне, золотодобытчики, рыбаки в процессе практической деятельности освоят

новую территорию, дадут названия рекам, озерам, горам и другим географическим объектам, приспособятся к местным условиям и будут чувствовать себя, что называется, «в своей тарелке».

Однако Г.Э. Говорухин, судя по всему, дал себе клятву теоретизировать, игнорируя здравый смысл. И потому он полагает, что для преодоления культурных стереотипов пришлого населения требуется «создание некоторого культурного специфического ландшафта на данной территории, выступающего зоной консервируемых с течением времени коммуникативных отношений, перенесенных переселенцами из метрополии» (там же). Интересная логика: для приспособления к новой среде нужно законсервировать прежние «коммуникативные отношения». В реальности дело обстоит прямо противоположным образом: прежние культурные стереотипы должны быть вытеснены новыми, иначе адаптации не произойдет. Языковая глухота автора проявляется и в том, что он употребляет термин «метрополия» по отношению к Москве. И это не случайная оговорка, названный термин встречается в его дилогии множество раз (например, нас. 194, 206, 214, 229, 230 Д2). Г.Э. Говорухин не ощущает всей бестактности и политической провокационности данного термина в современных условиях. Если Москва - метрополия, то Дальний Восток - колония, не так ли? В то время, когда на Дальнем Востоке некоторые горячие головы ратуют за отделение от России и создание ДВР, называть Москву метрополией?! У нас просто нет слов.

Коренной методологический изъян «теории символизации пространства» состоит также в том, что вся она построена на одном-единственном примере. Что, разве освоение Россией Сибири и Дальнего Востока - уникальное явление в мировой истории? Или западноевропейцы не осваивали Америку, Австралию, Новую Зеландию и множество других территорий? Канада не осваивала свой Север? Где сравнение одного случая с другим? Где выявление главного и отделение его от второстепенного? Почему всякий частный факт выдается за историческую закономерность? Да, в России роль государства в освоении новых регионов была велика. Но не из чего не следует, что иной путь невозможен.

За цитированным пассажем следует такая фраза: «Прежде, чем приступить к осуществлению намеченного, необходимо решить вопрос методологии» (там же). Снова две ошибки: лишняя запятая и использование канцелярского оборота «решить вопрос методологии». Норма ошибок соблюдена. Обращает на себя внимание тот факт, что до этого в тексте нет никаких упоминаний о намерениях автора. Уж мы глядели нельзя прилежней, а ничего «намеченного» в тексте не найти не смогли. Скорее всего, автор вставил абзац из какой-то другой работы, а позаботиться о том, чтобы устранить шов, не догадался.

Далее идут многословные рассуждения о том, что автор называет методологией исследования. Г.Э. Говорухин стремится прислониться к авторитету Э. Гуссерля, попутно упоминая имена Ж.-Ф. Лиотара, A.M. Пятигорского, М.К. Мамардашвили, А. Шюца, Г. Зиммеля, П. Бергера, Т. Лукмана, М. Хайдеггера, Ж.-П. Сартра. Все это понадобилось для того, чтобы сформулировать следующий вывод: «Власть способна существовать лишь как означаемое некой всегда трансцендентальной абсолютной мысли, теряя при этом самостоятельность, что составляет одно из важнейших условий ее функционирования» (с. 98). Уф! Давайте разбираться. «Всегда трансцендентальная абсолютная мысль» - это, надо полагать, бог. Власть, следовательно, - означаемое бога. «Означаемое», насколько нам известно, - термин из семиотики. На всякий случай заглядываем в справочник. Читаем: «Означаемое - термин, используемый в семиотике для определения содержательной ('умопостигаемой') стороны знака, отсылающий к 'понятию' ('знак' связывает не вещь и ее название, но понятие и его акустический образ)»[87]. Итак, означаемое - это определенный аспект знака. Но мысль не есть знак. И бога назвать знаком можно только при очень-очень богатом воображении. Тот же случай: автор поставил в определенном порядке слова, не понимая их смысла. Вопреки фантазиям Г.Э. Говорухина, власть существует не как аспект знака, а как объективная реальность. Власть, теряющая самостоятельность, перестает быть властью. И уж потеря властью самостоятельности никак не может быть условием ее функционирования. Но продолжим чтение: «А значит, категориальное понятие власти выражает не конкретный осязаемый объект исследования, а явление индивидуально проживаемого опыта понимания власти» (с. 98). «Категориальное понятие» - типичный плеоназм. Такого словесного мусора в дилогии Г.Э. Говорухина рассыпано в изобилии. Насчет «осязания власти» мы уже имели возможность высказаться[88]. В общем-то, понятно, что автор желает на своем убогом диалекте сказать: власть - это не объективная данность, а мое представление о власти.

Нечто подобное утверждал в XVIII веке молодой Дж. Беркли, но он не сумел свою более чем странную точку зрения провести последовательно. Не смог этого сделать и Г.Э. Говорухин. Буквально в следующей фразе он отказывается от своего солипсизма: «Пространство власти - это символика интерсубъективной рефлексии исследователей» (там же). Иначе говоря, «пространство власти» существует не как мое личное представление, а как общее представление исследователей. Это уже совсем иная точка зрения. Автор ничего не сказал нам об «обывателях». Иначе нам придется думать, что Г.Э. Говорухин, столь щедрый на разные пространства, лишил простых людей «пространства власти». Они же не исследователи, им «интерсубъективной рефлексии» не положено. И в завершение абзаца такая короткая, но емкая фраза: «Более того, это пространство может быть редуцировано, вынесено за скобки объективной реальности» (с. 98). Опять автор невпопад употребил иностранное слово. Редуцировать и выносить за скобки - совершенно разные операции. А вот утверждение, что «пространство власти может быть вынесено за скобки объективной реальности», легко проверить. Пусть Г.Э. Говорухин попробует не явиться на работу в положенный час. И после этого попытается объяснить своему начальнику, что в день прогула ему, автору глубоких социологических идей, пришла в голову фантазия «вынести пространство власти за скобки объективной реальности». (Предварительно его «редуцировав».)

Далее автор пытается найти выход из идеалистического тупика, в который он сам себя загнал. Цитировать все эти рассуждения - свыше наших сил, поэтому приведем только одно высказывание: «При этом важно, что трансцендентальным по отношению к власти оказался все тот же исследователь, транслирующий свои диктаторские функции на все, что является частью его интеллектуального пространства» (с. 99). Бедный исследователь! Он оказывается «трансцендентальным по отношению к власти», у него вдруг обнаруживаются «диктаторские функции», которые транслируются им на собственное «интеллектуальное пространство». На русский язык такая реникса не переводится, но в целом можно догадаться о том, что желает, но не умеет сказать автор: каждый исследователь ограничен в своих познавательных возможностях. Святая истина! И дилогия Г.Э. Говорухина - прекрасное тому подтверждение.

Далее автор пытается предложить какую-то позитивную альтернативу своему доморощенному агностицизму. Эта альтернатива заключается в «наррации» (с. 99). Иначе говоря, чтобы узнать что-то о «символическом пространстве», необходимо проанализировать свой жизненный опыт и «согласовать его с опытом современников» (там же). Но указанный метод не лишен недостатков, поэтому «для более существенного достижения цели необходимо прибегнуть к нескольким аналитическим методам изучения проблемы властной символизации пространства» (с. 100). Одним из познавательных приемов, пригодных «для более существенного достижения цели», является некий метод, предлагаемый A.M. Пятигорским и М.К. Мамардашвили. Описание сего чудесного метода столь витиевато и косноязычно, что мы, экономя время читателя и щадя его рассудок, не решаемся соответствующий текст воспроизвести. Как уверяет нас автор, применение этого метода приводит к тому, что «объект теряет свои эпистемологические очертания» (с. 100) и «возникает эффект, когда «объект тождественен его интерпретации»»[89] (там же). Что это такое, автор разъясняет на следующем примере: «...Необходимо рассматривать лишь акциденции (проявления) власти, а в этом случае ее пространство определяется как метатеоретическая конструкция, предопределяющая понимание того, что такое может быть власть» (с. 101). В общем, нам предлагают поверить, что проявления власти существуют объективно, а вот сама власть вместе со своим пространством - это только лишь теоретическая конструкция. («Метатеоретическая» написано для изящества слога, по смыслу здесь нужно было употребить слово «теоретическая». И «может быть» тоже вставлено для пущей красивости.) Это примерно то же самое, что сказать: существуют акциденции (обнаружения) Г.Э. Говорухина, но сам автор нетленной дилогии - всего лишь «метатеоретическая конструкция».

Нам обещали поведать еще об одном методе исследования, дополняющем «наррацию», а вместо этого заставили читать философские рассуждения. Метод назовите, пожалуйста. В самом конце страницы 101 появляется, наконец, долгожданное известие: «...Проблема ментальных оснований символизации пространства приобретает вполне отчетливые формы, которые можно изучить с помощью сравнительно-исторического метода, а также качественного метода социологии» (с. 101-102). Итак, проблема, которая интересует автора, - ментальные основания символизации пространства. В переводе на русский - вопрос о том, какими критериями и мотивами руководствуются люди, давая те или иные названия объектам окружающей среды. Эта проблема имеет, если верить автору, множество форм. Их-то и можно изучать с помощью сравнительно-исторического метода и какого-то «качественного метода социологии». Мы были бы готовы поверить и в то, и в другое, если бы автор назвал таинственные формы проблемы. И заодно объяснил, что такое «качественный метод социологии». (Не подход, а именно метод.)

Как все это реализуется в конкретном исследовании? Автор дает такое пояснение: «Исследователь осуществляет анализ пространства проявления власти (улицы, дома, распоряжения и документы) - так называемую формальную символику пространства, а затем сравнивает это с неформальной символикой обывателя» (с. 102). И это всё! Читатель чувствует себя обманутым. Он продирался через завалы цитат, редуты неудобочитаемых фраз, надолбы глубокомысленных терминов, чтобы, в конце концов, прийти к столь тривиальному суждению. Да всё это понятно и на уровне обыденного сознания, тут вовсе не требуется привлекать высокую теорию, тем более вторгаться в философские материи.

Необходимо также заметить следующее: автор явно не понимает, что такое сравнительно-исторический метод. Вот если бы он сравнил историю освоения новых территорий Канадой и Россией, тогда это и было бы применением указанного метода. А сопоставление официальных и неофициальных топонимов - совсем другое дело.

После постигшего нас разочарования уже безо всякого доверия читаются пассажи, содержащие упоминание таких имен, как Ж.Ф. Лиотар и Р. Барт (с. 102), а также ссылку на метод, который применен школой Анналов (с. 103). У автора в запасе еще один авторитет - А. Шюц. И хотя Г.Э. Говорухин продолжает очаровывать нас «экстраполяцией идеи В социологический контекст» (с. 104), «узуальным оформлением реальности» (там же), мы уже понимаем, что всё это не всерьез. Такие фиоритуры не производят на нас впечатления, тем более что мы уже заглядывали в третью главу второго издания монографии и знаем, что весь этот заоблачный полет мысли там оказался невостребованным.

Завершив обсуждение проблем методологии, Г.Э. Говорухин переходит к вопросу о методике исследования. Называются три метода «в рамках предложенной методологии»: фреймовый анализ, контент-анализ и индивидуальные нарративные интервью (с. 105). Далее рассказывается, со ссылкой на работу О.А. Кармадонова, о свежем опыте использования передовых социологических методов Г. Лассуэллом[90] в 1952 году, а Дж. Девитом - в 1962-ом (с. 105).

Автор констатирует, что применение самых прогрессивных методов не избавляет исследователя от субъективности. Но субъективность, по его представлению, «не несет оттенка негативных коннотаций» (с. 106). Тем не менее, «предложенная Ласуэлом методика фреймовых замеров по контент-анализу прессы, представляет собой эффективный путь по выявлению знаковых форм развития политического языка» (с. 106). Лишняя запятая, как вы понимаете, поставлена не нами, имя ученого воспроизведено нами точно по тексту, от двух канцелярских оборотов в одной фразе мы тоже не в восторге. Извините, но другого текста у нас нет. Тут интересна логика: субъективность в научном исследовании - это не так уж и плохо, но вот «Ласуэлу» удается эффективно решать определенную исследовательскую задачу. Главный вопрос состоит вот в чем: «Ласуэл» создал эффективную методику благодаря субъективности или вопреки ей? Если благодаря, то тогда нужно вознести ее на щит, если вопреки, то в этом случае субъективность очень даже «несет оттенки негативных коннотаций». Концы с концами у Г.Э. Говорухина в очередной раз не сходятся.

Читаем дальше: «Однако нельзя забывать, что такого рода исследования позволяют «зацепить» не языковые перверсии политических элит, а лишь идеологические изменения политической машины-государства» (с. 106). Мы считаем, что социологический метод, который дает возможность отразить изменения в идеологии государства, заслуживает самой высокой оценки. А вот что такое «языковые перверсии политических элит», мы, к нашему стыду, не ведаем. Все словари определяют перверсию только как извращение, преимущественно сексуальное[91]. Секс автор явно не имел в виду, когда создавал свою дилогию, поэтому нам остается только развести руками и признать свое поражение. Мы не знаем и даже не догадываемся о смысле таинственной фразы. Наше искусство толкования говорухинских текстов здесь бессильно.

Крайне лапидарно осветив метод Дж. Девита (знакомый ему, как видно, по работе О.А. Кармадонова), Г.Э. Говорухин заключает: «Очевидно, что наиболее результативным выступает гибрид предложенных методов» (с. 107). Для кого очевидно, почему очевидно - этого понять невозможно. Этот «гибрид» описан все тем же О.А. Кармадоновым и назван «транссимволическим анализом» (с. 107). Последний состоит в том, что «в ходе исследования делается попытка реконструировать символические комплексы элементов политического пространства[92] путем ответов на вопросы или заканчивая предложения» (с. 107). Насчет «заканчивая предложения» понятно. А вот с ответами на вопросы ясности нет. Дело в том, что анкетирование и метод интервью (хоть простых, хоть нарративных) тоже предполагают ответы на вопросы. Так чем «транссимволический метод» в этом смысле отличается от банального анкетирования или интервью?

Далее следует совершенно неожиданный поворот темы. Монография, как мы помним, посвящена власти и властным отношениям в символическом пространстве осваиваемого региона. Регион включает в себя поселения разных размеров и типов. И вдруг Г.Э. Говорухин заявляет: «В данном случае мы сужаем изначально заявленную тему от символики пространства до символики городского пространства» (с. 108). Почему? Зачем? С какой стати? Заголовок работы - это определенное обязательство перед читателями. Автор не имеет права от него отказываться. Это все равно, как если бы пассажирам самолета во время полета предложили доплатить за билет: авиакомпания, мол, изменила свои намерения. В обоснование своего шага автор приводит довольно невнятную аргументацию. Дабы не утомлять читателя, не станем ее цитировать. Насколько можно понять, Г.Э. Говорухин обосновывает свое решение тем, что именно в городе «властные взаимодействия» проявляются в чистом виде. А «вне городского пространства такого рода взаимодействия могут подменяться межличностными» (с. 108). Возможно, что это так, мы не знаем. Но данное утверждение должно быть доказано в соответствии с нормами научного исследования. Кроме того, необходимо проанализировать, как соотносятся межличностные и «властные» взаимодействия на селе. Только такой подход соответствует принципам науки.

«Символика городского пространства» уже изучалась А. Чешковой. Она использовала метод, который может быть условно обозначен как «социально-структурный подход» (с. 108). Это, конечно, новое слово в науковедении. Подход рассматривается Г.Э. Говорухиным как разновидность метода. Все другие исследователи понимают подход совершенно иначе[93]. «Предложенный метод исследования позволяет, - по уверению автора, - воспользоваться всем перечнем социальных конструктов при изучении нашей проблемы» (с. 109). В переводе на русский: «этот метод универсален». «Однако на сегодняшний день в условиях развития постсоветского города еще четко не обозначены контуры иерархической организации пространства <.„>. В этом случае использование предложенной методологии в изучении сегодняшнего российского города целесообразно ограничить лишь практикой анализа материальных объектов...» (там же). Итак, хотя «социально-структурный метод» позволяет исследовать «весь перечень социальных конструктов», мы ограничимся лишь теми, которые хорошо различимы. Еще одно сужение заявленной темы, причем не менее существенное. «Вместе с тем, - продолжает автор, - можно выделить исследование собственно культурных образов города» (там же). Что это за исследование? А это такое рассмотрение городского пространства, которое «позволяет очертить зону влияния той или иной социальной группы того или иного сообщества, распространяющего властные позиты на данное пространство» (с. 110). Хоть мы и не знаем, что такое позит, по-видимому, речь идет о разделе зон влияния между разными воровскими шайками. Наше предположение подтверждается, когда мы доходим до следующей фразы: «Исследования отечественных социологов, построенные по такому принципу, чаще всего, имели отношение к изучению девиантных групп жестко контролирующих свою биотическую нишу» (там же). (Запятая, как вы понимаете, пропущена не нами.) Указанный подход (или метод, автор такие вещи не различает) пригоден и для «рассмотрения культурных образов города» (там же). Что такое культурные образы города, не разъясняется, говорится лишь о том, что «человеческие черты экспонируются на ландшафт городского пространства, а также детерминируются собственно этим ландшафтом» (там же). Адекватный перевод этих откровений на русский язык вряд ли возможен, но речь идет, как можно понять, вот о чем: городская среда оказывает влияние на характер и поведение людей. В пользу такой дешифровки говорит следующая фраза: «Город подчиняет людей свои законам и формирует их желания» (там же). Эта банальная истина истолковывается следующим образом: «Сама модель городского пространства при таких обстоятельствах может быть понята как система властного управления социальной организации людей» (там же). Дополнение здесь должно стоять в творительном падеже («организацией людей»), а не в родительном. Отметим также, что Г.Э. Говорухин склонен везде видеть « руку власти ». (Так теолог все зло в мире приписывает проискам дьявола, а стороннику конспирологического подхода к истории повсюду мерещатся заговоры.) Выяснить же, каким именно образом власть влияет на человека, согласно автору, можно с помощью метода нарративных интервью.

«Изучение городского пространства, - продолжает Г.Э. Говорухин, - предполагает осмысление процессов сегрегации людей по месту жительства» (с. 111). Из контекста ясно, что под сегрегацией понимается стихийное разделение определенных категорий горожан по районам проживания. То есть в данном случае, как и во многих других, автор употребляет слово, не зная его настоящего смысла. Понятие сегрегации предполагает элемент принуждения. В «Википедии» дана такая справка: «Сегрегация (позднелат. segregatio отделение) — политика принудительного отделения какой-либо группы населения. Обычно упоминается как одна из форм религиозной и расовой дискриминации (отделение группы по расовому или этническому признаку)»[94]. Слава богу, мы до этого пока не дожили.

По представлению Г.Э. Говорухина, «власть распределяет людей в различные точки города» (там же). Грамотный человек написал бы: «власть распределяет людей по разным районам города» (или по разным местам проживания), но не станем предъявлять нереалистичных требований к автору. Умение различать слова «разный» и «различный» - это уже высший пилотаж, который совершенно недоступен человеку, который пишет «болышЕнство». Оценим высказывание по сути. В доказательство того, что «власть распределяет людей в различные точки города», желательно предъявить хотя бы одно распоряжение градоначальника или решение городской думы. Поскольку таких документов не существует в природе, постольку мы будем считать, что людей распределяет по разным местам проживания НЕ власть. Процесс разделения социальных групп по местам проживания протекает СТИХИЙНО. Понятие власти у Г.Э. Говорухина теряет свои реальные очертания, становится совершенно бессодержательным, в духе известного сатирического стишка: «Прошла весна, настало лето - спасибо партии за это».

Далее автор пытается конкретизировать методику исследования. Как мы поняли, она такова. Сначала составляется «морфологическая карта города». На ней отражаются городские постройки, автомобильные развязки, автобусные, трамвайные и прочие остановки (с. 115). Чем морфологическая карта города отличается от обычной, не говорится. Что это такое, как она составляется, не сказано. Затем социальная карта накладывается на морфологическую. «За основу наложения двух карт будет браться принцип производственной активности населения», - уточняет автор (там же). Что такое «основа наложения», не сообщается. Тем не менее, он уверен в успехе: «Определение символической реальности пространства, а также выявление символического пространства власти с использованием предложенной методологии, позволит понять общую структуру регионального кратоса» (там же). Г.Э. Говорухин поставил лишнюю запятую (после слова «методологии»), спутал методологию с методикой, нас такие вещи уже давно не удивляют. Удивляет то, что он разграничил «символическую реальность пространства», с одной стороны, и «символическое пространство власти», - с другой. До сих пор эти понятия им никак не различались. На этой оптимистической ноте закончился первый параграф.

Во втором параграфе автор возвращается на стезю социальной философии. Первая фраза звучит так: «Символизация организует пространство. Алгоритм этой организации следующий: социальные взаимодействия (интеракции) формируются как социальная рефлексия на процессы окружающей среды и становятся результатом коллективной картины мира» (с. 116). Слово «алгоритм» здесь не к месту, речь идет о последовательности этапов. Слово в скобках ничего не добавляет к смыслу, оно совершенно не нужно. Но разберемся в смысле. Существует социальная рефлексия на процессы окружающей среды. Форма бытия этой рефлексии - социальные взаимодействия. Они - результат коллективной картины мира. Иначе говоря, общественное сознание определяет общественное бытие. Типично идеалистическая позиция, но выраженная крайне витиевато и путано. Выражение «социальные взаимодействия являются рефлексией на процессы окружающей среды» может означать только одно: названные процессы ОТРАЖАЮТ объективные условия общественной жизни, т. е. зависят от них (как копия зависит от оригинала). Но в таком случае социальные взаимодействия не могут быть результатом картины мира, потому что она - феномен сознания. А это уже материалистическая позиция. Надо выбрать что-то одно: социальные взаимодействия - либо следствие влияния окружающей среды, либо - результат действия картины мира. Из-за своего косноязычия автор блуждает в двух соснах, не в силах выйти на правильный путь.

Что такое картина мира, автор нам объясняет по М. Хайдеггеру с привлечением отечественных и зарубежных авторитетов (с. 117-118). В изложении Г.Э. Говорухина дело обстоит так: человечество создало математико-физическую картину мира, а вследствие этого произошло «формирование определенной модели рационально-технического развития всего человечества и специфического развития социальной системы» (с. 116).

Читатель заинтригован: каким конкретно образом картина мира связана с социальными взаимодействиями? Но ответа нет. Есть лишь сообщение о том, что в античности физический труд презирался и что Аристотель утверждал «значимость теоретической деятельности над практической» (с. 118). Очень оригинальное наблюдение. По крайней мере, с точки зрения формы.

Далее автор конкретизирует свою концепцию символизации. Символизация протекает, как можно понять из изложения, в процессе «коммуницирования» (то есть общения, по-русски) «акторов». Результатом означенного коммуницирования оказывается не только символизация, но и другие феномены. Их анализ привел Г.Э. Говорухина к выводу о том, что «между символизацией, коммуникацией и очеловечиванием можно и нужно поставить знак равенства» (с. 120). Пусть читателя не пугает «очеловечивание». Автор просто спутал его с социализацией. Хорошо, примем эту позицию. В таком случае возникает вопрос: а в чем заключается специфика символизации в сравнении с коммуникацией и «очеловечиванием»? На этот вопрос ответа, разумеется, нет. Как нет и внятного ответа на вопрос о том, как выбраться из порочного круга, в который загнал себя Г.Э. Говорухин. Коммуникация у него оказывается результатом коммуницирования.

По каким внешним признакам можно судить о символизации? Ответ автора на этот вопрос таков: «...Верифицируемыми единицами символического пространства всегда является текст в расширенном понимании, как система вербализованного и не вербализованного ряда знаково-символической реальности» (с. 120). Запятая перед «как», конечно, лишняя, а «не» желательно писать слитно. К тому же члены предложения не согласованы в числе. Каков реальный смысл утверждения, что единицы символического пространства - это элементы знаково-символической реальности? Если снять с «дискурса» Г.Э. Говорухина всю эту убогую роскошь терминологического наряда, получим опять-таки трюизм: все элементы социальной реальности обладают тем или иным значением (что-то символизируют). В подтверждение приведем такую цитату: «Более конкретно это выглядит так: любой фрагмент социальных отношений, будь то архитектурные изыски городской застройки или формы организации коммъюнити, может быть проанализировано в аспекте социальной реальности страны в целом»[95] (с. 120).

Конечно, элементы с точки зрения их общественного значения неравноценны. В общественном сознании происходит ранжирование объектов среды по степени значимости. Значимость же определяется, естественно, практикой. На говорухинском языке эта мысль выражена следующим образом: «...Наиболее значимым способом отражения символизации пространства выступает аспект той реальности, над которой производится преобразовательная деятельность» (с. 123). Идея верная, но с изначально заявленным солипсизмом никак не сочетающаяся.

Человек в своей практической деятельности окультуривает окружающую среду. Изменение среды в результате практического преобразования Г.Э. Говорухин трактует как «становление пространства» (с. 124). Об эвристической эффективности подобных лингвистических забав мы уже говорили[96]. В подтверждение своего тезиса автор обильно, «через меру» цитирует Гесиода (с. 124-125), а также блистает познаниями в древнегреческой философии. Если объект среды не представляет практического интереса, то он не привлекает внимания, соответственно, о нем не упоминается в письменных источниках. И наоборот: если в исторических документах нет упоминания о каком-то явлении, то это верный признак малозначительности данного явления. Не бог весть какая глубокая мысль, зато верная. Но Г.Э. Говорухин не может, как обычно, удержаться на позиции здравого смысла, его неповоротливый язык все время заставляет его переступать грань меры. Цитируем: «Если же пространство не упоминается, то в нем нет тех значимых для собеседника смыслов, которые могли бы быть употребимы в тексте, в свою очередь, это также значит, что это пространство либо не существенно, либо не существует» (с. 126). Насчет «не существенно», конечно, верно, а вот насчет «не существует» - заблуждение. Всё тот же натужный солипсизм.

Поскольку солипсизм невозможно провести последовательно, постольку автор уже на следующей странице отступает от него: «В целом условия символизации пространства предопределены деятельностью действующего и преобразующего мир героя, при этом формируя поступки самого героя...» (с. 127). Здесь имеет место тавтология[97]; деепричастный оборот употреблен неправильно: «условия предопределены, формируя». Всего лишь две ошибки - обычная норма для данного автора. По существу же мысль о том, что наделение объектов среды теми или иными значениями детерминировано практической деятельностью, верна. Далее автор называет значения предметов «смысловыми штампами» (там же), а эти последние уже на следующей странице переименовывает в «символические штампы». (Мы уже говорили, что с законом тождества у Г.Э. Говорухина очень непростые отношения.) Цель таких словесных конвульсий - описание того, как происходило освоение Дальнего Востока. В разряд «штампов» попадают устойчивые представления о «пространстве». «Это штампы типа таежный край, белые медведи, гуляющие по городу, большие деньги, северные коэффициенты и пр., что либо усиливает, либо ослабляет миграционные потоки» (там же). (Насчет белых медведей, гуляющих по городу, сказано, конечно, очень сильно. В особенности если учесть, что Хабаровск расположен практически на широте Сочи.) На новом месте переселенец обнаруживает, что медведи по улицам не ходят, и этот факт якобы заставляет его осознать различие между реальным и мифологическим пространством. Для Г.Э. Говорухина тут появляется шанс высказать несколько глубоких сентенций о мифологическом пространстве, чтобы потом, уже на новом витке, вернуться к проблеме «символического освоения региона». Переселенец, убедившись, что стереотипы не соответствуют действительности, отказывается от них. В говорухинском изложении это выглядит так: «Все три фактора[98] позволяют составить общий смысловой ряд о пространстве, согласуясь с ожидаемым гносеологическим представлением обывателя. Любой обыватель понимает себе пространство Дальнего Востока, согласуясь, естественно, со своим здравым смыслом. И принимает его в фокусе смысловой конвергенции собственной культуры (пространства), и культуры/ пространства, в которой представления о происходящем осуществляются на глазах и достоверно известны» (с. 129).

Изменение прежних представлений на говорухинском языке - это «пересимволизация» (с. 129-130). Далее идет рассказ о путешествии Одиссея, которое «проходит подчеркнуто в пространстве мифологическом» (с. 130). С какой стати автор переключился на любимую им античность, нам понять не удалось. За Одиссеем (с. 130-131) следует герой Вергилия Эней (с. 132-133). Потом наступает черед Апулея (с. 133-134), затем в «фокус смысловой конвергенции» попадает Гораций (с. 134), за ним - Павсаний (с. 134 -135) и Тацит (с. 135).

Текст, в котором описывается «мифологическое пространство», оказывается частью этого пространства (с. 135). Интересная мысль. А как быть с рассказом, написанным после изображаемых событий? Этого вопроса автор не ставит.

На следующей странице он выводит довольно странную «формулу» «символ=объект=пространство». У нас есть сомнения в том, что эту «формулу» можно применить к реальности, но для автора тут проблем нет. Он разъясняет свое откровение так: «Там, где есть объект, а он по определению символичен, там есть пространство, которое может быть заметно, т. е. существующее» (с. 136). В общем, все то же берклианское esse est percipi. В подтверждение этой, мягко выражаясь, дискуссионной точки зрения, приводится такой аргумент: «Скажем, населенные пункты, которые хотя бы формально представляют хозяйственное поселение, получают отражение на карте в том случае, когда такая хозяйственная деятельность уже закреплена в реестре социально необходимых действий» (с. 138). Откровенно говоря, мы не знаем, что такое «социально необходимые действия». Ранее (с. 89) автор включил уголовную братву в «сегменты власти». Действия этой публики являются «социально необходимыми» или нет? Нам ничего не известно и относительно того, кто ведет указанный реестр. Мы не можем предположить, что Г.Э. Говорухин никогда в жизни не видел карты. Дело в том, что на любой карте отражаются все населенные пункты, порой даже те, которые уже оставлены жителями. Аналогичным образом, в пространстве существуют все предметы материального мира, независимо от того, знает об их существовании человек или нет. Даже если понимать пространство как мир знаков (или образов), то и тогда оно - объективная данность как для отдельного человека, так и для общества в целом. Поэтому допущение «пространства без объектов», которое делает Г.Э. Говорухин на с. 138, реалистично не более, чем допущение бессобытийного времени.

И это вымученное представление о пространстве как субъективной реальности автор пытается развить в излагаемой им концепции «пространства-лакуны». Если перевести на русский язык развиваемое Г.Э. Говорухиным учение о лакуне, получится следующее. Некоторые участки территории «забываются», перестают осваиваться. Тогда возникает «пробел» в пространстве, т. е. лакуна. Лакуна, таким образом, - это забытое, потерянное и потому исчезнувшее пространство. В третьей главе второго издания монографии на основе этого учения проведено целое социологическое исследование. Но в действительности «забытое» пространство, как бы его ни понимать, никуда не исчезает. Оно продолжает объективно существовать, как продолжает объективно существовать вещь, которую человек потерял.

Это касается и «обывателя», и императора. Зачарованный своей ложной верой в субъективность пространства, Г.Э. Говорухин измыслил какое-то «пространство данного императора» (с. 140). Корректно, с научной точки зрения, было бы привести в доказательство какие-нибудь исторические хроники, повествующие о пространстве Тиберия или пространстве Тита. Но таких хроник нет, следовательно, перед нами - пустое умствование. Что было в действительности? Были государства, расположенные на определенной территории. Некоторые из деятелей, возглавлявших государства, оставили яркий след в памяти людей. «Оценка исторического значения того или иного деятеля, - как совершенно справедливо, но только, по обычаю, коряво, отмечает на с. 140 Г.Э. Говорухин, - определялось с точки зрения того, какие «сооружения» он оставил после себя». Но для объяснения данного общеизвестного факта вовсе не требуется привлекать идею существования «пространства императора», равно как и всю теорию «символизации пространства».

На с. 142-150 содержится описание этапов заселения пространства, которое он в данном случае отождествляет с освоением. Будем надеяться, что речь идет о хозяйственном освоении, не о символическом. Первый этап - героический. По-говорухински: «Ожидаемые трансцендентные (мифологические) символические ряды пространства представляют собой обобщенный образ пространства для внешних наблюдателей» (с. 142). По-русски: «Потенциальные переселенцы смутно представляют себе условия на новом месте жительства».

Второй этап - заселение. По-говорухински: «Второй шаг приводит к реализации «проекта» окультуривания пространства. Теперь пространство не только осмысливается, что делается с целью поиска «мест оседлости», но формируется, создается» (с. 145). По-русски: «Отыскав подходящее место для проживания, переселенцы основывают населенный пункт и обустраивают его».

Третий этап - формирование традиций поселения. По-говорухински: «Традиции поселения четко выражены в ха-битуарных (от хабитус P. Bourdieu, 1990: 52-65) «опривыченных» отношениях человека, готового действовать определенным образом. К числу таких традиций может принадлежать выработанный ритм жизни поселения, система ценностных ориентиров, система ценностных восприятий мест поселения, т. е. все, что могло бы влиять на систему коммуникаций в населенном пункте. Традиции такого рода свидетельствуют о приживаемости актора в границах конкретного пространства и создают формальные, символические условия оседлости населения в этом пространстве» (с. 148). По-русски: «С течением времени люди привыкают к новым условиям, у них вырабатывается определенный ритм жизни, формируются новые традиции и обычаи, что свидетельствует об их успешной адаптации».

В общем, когда удалось сопоставить теорию с реальностью, получили тот же результат: косноязычное изложение общеизвестных истин.

Последний, третий, параграф посвящен, как уже говорилось, «письменному символическому оформлению пространства».

Автор ставит вопрос о «невербальных - письменных источниках», которые «являются каналами трансляции символической реальности» (с. 152). Свое удивление по поводу «невербальных - письменных источников» мы уже выражали[99]. У нас есть единственное объяснение: автор просто не понимает, что такое вербальный. В качестве одного из таких диковинных источников называется «официальное письменное свидетельство позиции чиновника» (там же). Г.Э. Говорухин приводит выдержку из книги генерал-губернатора Приамурского края П.Ф. Унтербергера как пример подобного свидетельства. Пример, правда, неудачный. Генерал-губернатор безыскусно рассказывает о своей деятельности, рассказ носит неофициальный характер. Автор этого не замечает и продолжает упорно строить свою теорию: «Освоение пространства осуществляется первоначально в результате письменного разъяснения целесообразности такого освоения» (там же). Конечно, это утверждение не соответствует действительности. Кто разъяснял Ермаку, что нужно покорить Сибирь? Кто мог письменно разъяснить, что «целесообразно освоить» Дальний Восток сотням тысяч неграмотных крестьян? Но Г.Э. Говорухин не желает видеть реальные факты. Он продолжает настаивать на своем: «Такая практика вполне распространена и закономерна на протяжении всей истории человечества» (там же). Дальше следует заявление, которое даже нет смысла комментировать: «Само пространство предопределяет условия возникновения письменности, и опять-таки, как следствие, - появление привилегированного класса людей, способного писать» (там же).

«Очевидно, - заявляет автор, - что по тому, как передана информация, будет восприниматься современниками и потомками стратегия правления настоящего главы государства, определяться стратегия его режима» (с. 153). Надо полагать, что содержание информации второстепенно, равно и как реальное содержание деятельности «настоящего главы государства».

Следующий тезис: «Формирование языка, а главное, создание самого способа письменной передачи информации, становится результатом адаптации населения к окружающему пространству» (с. 154). Что такое «способ письменной передачи информации»? Письменность - это и есть способ закрепления и передачи информации. Интересно, а как обстоит дело в бесписьменных и дописьменных культурах - там население не адаптировалось к «окружающему пространству »?

Дальше еще интереснее: «Для всякого, кто имеет доступ к письму (здесь важен не только тот, кто пишет, но и читает) понятен формальный принцип организации пространства» (с. 154). Это, конечно, некоторое преувеличение. Вот мы, например, «имеем доступ к письму», но «формальный принцип организации пространства» нам непонятен, ибо мы не знаем, что это такое. И автор никаких разъяснений не догадался дать.

С. 155: «Собственно, понимание того, что переселенца ожидает в новых условиях, становится доступным именно в границах письменного пространства». Мы думали, что запас пространств у Г.Э. Говорухина уже иссяк. Оказывается, мы ошибались. Но если говорить по существу, то неграмотные переселенцы прекрасно понимали, что их ожидает после переселения. Неграмотность, конечно, ограничивает возможности человека, но не до такой же степени!

С. 155: «...Только авторитет института власти делает «прописанною» действительность достоверной вне ситуации лицом к лицу». Тут, конечно, грубая грамматическая ошибка. Следовало: «прописанную». Перевод на русский: «Предписания действуют, потому что они опираются на авторитет государства». Верно, но лишь отчасти. Главное - не авторитет, а сила государства. Если государство ею располагает, оно обладает способностью заставить людей подчиниться своей воле. Авторитет при этом не так уж обязателен.

С. 156: «Общая идея переселения людей на Дальний Восток сводилась к политическим причинам». По-русски: «Россия при освоении Дальнего Востока руководствовалась, в первую очередь,  соображениями политического порядка».

Тоже верно отчасти. Россия делала большие вложения в Дальний Восток в расчете на прибыль в будущем.

С. 157: «Альтернативой политического освоения и формой политической символики освоения региона становится предложение об экономической целесообразности всего Дальнего Востока». Перевод: «Ценность Дальнего Востока для России должна определяться не только его геостратегическим положением, но и вкладом в экономику страны». С этим утверждением нельзя не согласиться, однако следует помнить, что для подъема экономики Дальнего Востока на должный уровень требуются значительные средства и силы.

С. 160: «Хотя вся атрибутика поселений региона повторяет общие идеологические штампы типичного городского пространства России, общие принципы российской социальной и хозяйственной специфики в регионе мало отличаются от специфики других районов»[100]. Адекватный перевод невозможен в силу неадекватности самого текста. Можно перевести лишь фрагменты. Фрагмент первый: «Все топонимы дальневосточных городов аналогичны топонимам других городов России». Фрагмент второй: «Экономика Дальнего Востока мало отличается от экономики других регионов». Первый фрагмент - констатация общеизвестного факта. Со вторым не так просто. Весь вопрос в мере. С какого момента различия становятся существенными? Поскольку это никак не разъяснено, суждение оказывается неопределенным.

На с. 161 излагается концепция Д.Н. Замятина, который исследовал процесс включения Россией новых территорий в свой состав. Он предложил такую идею: царская власть, присоединив к стране новый регион, применяла испытанные формы и приемы управления, адаптируя их к новым условиям. Идея здравая, ее детальное обоснование - несомненная научная заслуга названного автора. Г.Э. Говорухин предлагает применить концепцию Д.Н. Замятина к истории освоения Дальнего Востока. Возражений нет. Другой вопрос - как это сделать.

На последних двух страницах Г.Э. Говорухин возвращается к своей теории «лакун». Лакуна - это территория, которая «не является учтенной государством» (с. 162). «Такое пространство находится вне поля легитимной хозяйственной деятельности человека» (с. 163). Фактически речь идет вот о чем. Когда Дальний Восток был присоединен к России, ей пришлось столкнуться на своей территории с общинами корейцев и китайцев, которые не желали подчиняться российским законам. Государству пришлось наводить порядок: часть корейцев и китайцев переселить в Китай, часть подчинить своей власти. Это, по Г.Э. Говорухину, есть не что иное, как «ликвидация пространственных лакун» (там же). На этом завершается параграф и вместе с ним вторая глава. Никаких общих выводов не делается. Г.Э. Говорухин и тут проявил оригинальность: в конце первой главы выводы сформулированы, а во второй их нет. Впрочем, было бы странно ожидать иного.

Общее впечатление от главы.

В главе имеется два уровня «дискурса»: социально-философский и социологический. Первый связан с желанием сформулировать оригинальную концепцию пространства, второй состоит в изложении «теории символического освоения» Дальнего Востока. Понятие пространства у автора «амбивалентно»: то он понимает под пространством мир созданных человеком знаков и образов, то просто территорию. Поскольку сам автор не отдает себе отчета в принципиальной несовместимости таких трактовок, постольку чтение превращается для читателя в разгадывание ребусов. Г.Э. Говорухин пытается сформулировать и провести в рассуждениях солипсистскую трактовку пространства как субъективной реальности, но постоянно соскальзывает с нее, делая уступки здравому смыслу либо в форме признания пространства реальностью интерсубъективной, либо в виде перехода на позиции обыденного сознания (отождествление пространства и территории).

Результат такой путаницы — смешение двух несовместимых представлений об освоении пространства. Г.Э. Говорухин трактует освоение то как «символизацию», т. е. означивание, то как практическое овладение территорией.

Социологические рассуждения в тех случаях, когда их удается соотнести с действительностью, представляют собой либо изложение общеизвестных истин, либо поспешные или сомнительные обобщения. Всю свою теорию автор строит на одном-единственном примере освоения территории, совершенно игнорируя мировой опыт.

 

II.4 Д2: Глава 2, §§4 и 5

Во втором издании монографии (Д2) Г.Э. Говорухин добавил во вторую главу два параграфа - четвертый и пятый. Принципиального значения они не имеют, но мы обязаны их разобрать. Раз мы поставили задачу проанализировать весь текст дилогии, поступить иначе означало бы нарушить требование научной добросовестности.

Посмотрим внимательно на заголовок четвертого параграфа: «Формирующаяся система новой социальной реальности в географии удаленного пространства Дальнего Востока». Обращает на себя внимание тот факт, что в нем употреблено два однокоренных слова. Но и это не все. Автор не чувствует разницы между словами «удаленный» и «отдаленный». В данном контексте слово «удаленный» не подходит, нужно было поставить «отдаленный». А выражение «география пространства»? Разве по-русски так говорят?[101] Три стилистических ляпа в заголовке! А ведь заголовок - далеко не рядовой элемент текста.

В начале четвертого параграфа утверждается: «Заселение Дальнего Востока на протяжении почти трехсот лет осуществлялось за счет схемы волновой миграции» (с. 187). По-русски: «Миграция населения на Дальний Восток на протяжении трехсот лет носила волнообразный характер». Пожалуй, это верно.

Следующий тезис: «Еще до периода так называемого политического освоения территории Дальнего Востока, в том числе и Хабаровского края, переселенческие потоки осуществлялись как походы за природными ресурсами» (там же). Если вычесть мифическое «политическое освоение Дальнего Востока», то можно согласиться с тем, что «переселенческие потоки осуществлялись как походы за природными ресурсами» (пушниной серебром, золотом, рыбой).

С. 188: «Как мы это видели раньше, интенсивное заселение территории Дальнего Востока идет в рамках освоения пустующих земель». «Раньше» автор спутал с «ранее», но по существу возражений нет: заселение действительно шло, выражаясь высоким штилем Г.Э. Говорухина, «в рамках освоения пустующих земель». Далее на протяжении пяти страниц автор приводит исторические сведения о том, как конкретно происходило заселение Дальнего Востока. Для социологического сочинения они слишком подробны, для историка же не представляют интереса из-за их вторичности. На с. 193 встречаем некоторое социологическое обобщение: «Переселение крестьян становится важным фактором по маркированию территории, но это также означает выстраивание принципиально новой коммуникативной среды в хозяйственных практиках людей. Как следствие - формирование иной символической системы в пространстве, отдаленном[102] от мест переселения». Слово «маркирование» здесь не к месту, потому что оно означает «нанесение знаков». Принципиальный вопрос здесь состоит в следующем: «формирование символической системы в пространстве» - это следствие «хозяйственных практик» или результат воздействия «коммуникативной среды»? Проще говоря: крестьяне выработали образ новой реальности в процессе практики или в результате «дискурса»? Поскольку автор не понимает философской сути проблемы, его представление о предмете оказывается противоречивым и путаным.

Так, на с. 195 дается такой ответ на вопрос: «...Земля и все практики, связанные с ней, являются возможным способом артикуляции символической логики освоения территории». Если очистить эту фразу от лишних деталей, получится выражение «земля есть способ артикуляции логики». Картина вырисовывается такая: логика артикулирует нечто, и это действие проходит в форме земли (и связанных с ней практик). Но артикуляция - этой действие, совершаемое человеком и только человеком, а логика - вещь безличная. Земля же ни при каком напряжении фантазии не может считаться способом совершения действия. Но что касается земледелия (это, надо полагать, и есть столь невнятно обозначенная «связанная с землей практика»), то оно, конечно, является способом. Только не артикуляции логики, а обеспечения людей продовольствием. Что такое символическая логика освоения территории, в чем она заключается, автор не посчитал нужным нам объяснить. Судя по всему, он не различает понятий «логика символического освоения» и «символическая логика освоения». «Артикуляция логики» - вычурная красивость. Вероятно, Г.Э. Говорухин на своем новоязе хотел выразить такую мысль: «Практика земледелия формирует представления (крестьян) об окружающей действительности». Утверждение справедливое, хоть и не новое. Но провести эту идею последовательно автор не способен. Так, он заявляет: «...Освоение Дальнего Востока осуществлялось за пределами земледельческих смыслов позитов. Земля не становится тем единственным ценным продуктом символического обмена переселенцев, который позволяет артикулировать глубинные смыслы в освоении территории» (с. 198-199). Толкование этой фразы затруднено претенциозностью формы. В читателя вновь выстреливают «позитом» и пытаются охмурить его «артикулированием». Мы понимаем этот фрагмент следующим образом: крестьяне прибывали на Дальний Восток, чтобы «символически освоить» территорию, исходя из своего крестьянского мировосприятия, в котором земля представляла собой главную жизненную ценность. Однако на новом месте условия были иными, поэтому переселенцы стали осваивать территорию, отказавшись от своего крестьянского миросозерцания. Получается, таким образом, что практическая деятельность - результат приложения «символической реальности» (что бы под ней ни понималось) к «физической реальности», а не наоборот.

На протяжении параграфа автор на своем диалекте повествует о том, как на Дальний Восток переселялись крестьяне из центральных губерний России, вслед за ними горожане, как приходилось заселять территорию подневольными людьми (ссыльными и каторжанами). Все эти сведения представляют известный интерес, но их гораздо проще получить из исторической литературы.

Г.Э. Говорухин, однако, упорно пытается втиснуть свое изложение общеизвестных фактов в прокрустово ложе «теории символизации», что вызывает у читателя идиосинкразию. Простые, понятные, давно известные вещи излагаются как некая глубокая истина, добытая автором в результате многотрудных размышлений. Это несоответствие формы и содержания порождает комический эффект. Судите сами: «Новые условия проживания требуют смены структураций (в терминологии Э. Гидденса) и создания целого комплекса правил, «хабитуализирующих» («опривычиваемых») жизнь человека в новых условиях, что приводит, прежде всего, к смене кодифицированных установок повседневности прибывшего населения» (с. 205). А теперь попробуйте произнести «опривычиваемых» без запинки. Обратите также внимание на то, что автор действительное причастие «хабитуализирующих» подменил страдательным причастием «опривычиваемых». И с какой стати автор вспомнил о структурации? Да только для того, чтобы блеснуть знанием Гидденса. Мы в восхищении от эрудиции автора, но какое новое содержание несет в себе в данном случае понятие структурации? Что оно добавляет к смыслу сказанного? Из контекста достаточно отчетливо видно, что автор ведет речь о смене традиций, норм, которые регулировали жизнь людей до переселения.

Каков, в сущности, предмет «дискурса» в параграфе? Мы узнаем, что поначалу на Дальний Восток прибывали искатели приключений и любители легкой поживы. Государство не обращало на это никакого внимания. Потом оно осознало, что доставшиеся новые земли можно потерять, если их не заселить русскими. С этого момента процесс становится регулируемым. На первых порах переселяли крестьян, что вполне объяснимо: в крестьянское сословие входило 90 процентов населения дореволюционной России. Новые условия хозяйствования были для крестьян непривычны, что заставило многих из них сменить вид деятельности: из землепашцев стать рыбаками, охотниками и золотодобытчиками. Крестьян для достаточно плотного заселения территорий не хватало, поэтому царской власти пришлось пойти на экстраординарные меры - переселять «лихих» людей - каторжников и ссыльных. (На говорухинской фене: «Население, выпавшее из нормальной практики социальных отношений, становится главным участником переселенческой политики» (с. 204)).

В советское время был взят курс на индустриализацию, что привело к изменению социального состава переселяемого народа: на Дальний Восток стали прибывать жители городов центральной части СССР. Они несли с собой груз старых привычек и навыков, однако постепенно адаптировались к новым условиям. Поскольку переселенцы продолжали прибывать, постольку процесс адаптации затягивался. Переселенцы принадлежали к разным слоям, национальным и культурным общностям, что приводило к исключительной культурной пестроте. На наречии Г.Э. Говорухина: «Дальневосточный регион представлял собой перманентное напластование символических штампов. Как следствие - не возникает единой идеологической программы региона» (с. 207). Внимательный читатель сразу же поставит вопрос: а в каком регионе такая «единая идеологическая программа» существует? И вообще что это такое - идеологическая программа региона? Ни у одного другого автора такого понятия вы не найдете. Причина проста - эти авторы понимают, что такое идеология.

В сущности, вся «теория символического освоения пространства» сводится к перемене этикеток. Культурные стереотипы, традиции, привычки переименованы в «символические ряды». Соответственно, изменение этих традиций, стереотипов, привычек - называется пересимволизацией. Кому не известно, что люди на новом месте продолжают мыслить, чувствовать и действовать по-старому? Инерция мышления - факт общеизвестный. Кому не известно также, что опыт - лучший учитель? Практика вносит коррективы в привычные представления, заставляет вырабатывать новый взгляд на вещи, соответствующий новым реалиям. Это касается всего, с чем человеку приходится иметь дело, в том числе и территории. Г.Э. Говорухин постоянно смешивает понятия территории и пространства, что мешает увидеть тривиальность его суждений.

Текст обнаруживает типичный признак подмены науки идеологией: морализирующую критику. Так, на с. 199 читаем о советской индустриализации: «Города становятся побочным продуктом индустриализации, «среды» производства, инструментом достижения идеологически порожденных целей государства»[103]. Разве индустриализация - «идеологически порожденная» цель? Попытки индустриализации предпринимались еще в царской России, но безуспешно. Большевикам досталась страна, которая по уровню своего технического развития отставала от передовых стран Запада на сто лет. Над Советским Союзом висела угроза войны с мощным противником, вооруженным по последнему слову мировой науки и техники. Только ураганная индустриализация давала шанс на спасение. Именно такая индустриализация

и была проведена в СССР. Она потребовала невероятного напряжения сил и средств. Да, в первую очередь строили заводы, а уж потом - города при них. Но это вытекало не из идеологических установок коммунистов, а из жестокой необходимости за десять лет пробежать историческую дистанцию в целый век. Автор сообщает нам мелкие подробности, без которых вполне можно обойтись. На голову читателя обрушивается масса цифр и мелких фактов, которые не помогают, а мешают осмыслить картину в целом. А вопросы главные, принципиальные, фундаментальные им неизменно обходятся.

Мы не отрицаем правомерности изучения культурной адаптации переселенцев, в том числе и адаптации к новой географической среде. Вполне возможна теория, раскрывающая закономерности формирования переселенцами новой топонимики. Но создавать эту теорию должны люди, которые понимают, где нужно написать «разный», а где - «различный», где «удаленный», а где - «отдаленный».

Пятый параграф назван ««Проточность» культуры как способ социального закрепления пространства». Заголовок, надо сказать, не без греха. Во-первых, заключать слово «проточность» в кавычки не нужно, т. к. слово употреблено в прямом смысле (ибо оно относится не только к воде). Кроме того, понятие «социальное закрепление пространства» не соответствует предмету, о котором ведется речь в тексте. На самом деле в параграфе говорится о закреплении населения на определенной территории. Понятие «социальное закрепление» предполагает, что существует еще «экономическое закрепление», «политическое закрепление», «духовное закрепление». Чтобы не вызывать ложных ассоциаций, автору следовало сформулировать заголовок в соответствии с фактическим содержанием параграфа.

Именно такое, а не иное название ориентирует читателя определенным образом. Он ожидает, что автор 1) раскроет содержание понятия «проточность культуры», 2) обоснует тезис о том, что культура дальневосточников соответствует критериям проточности, 3) сравнит эту культуру с культурой жителей других регионов России, 4) охарактеризует способы закрепления населения на определенной территории, 5) докажет, что проточность культуры - это как раз тот способ закрепления населения, который был применен на территории Дальнего Востока. Вот тогда задачу параграфа можно было бы считать выполненной.

Но что мы видим в действительности?

Автор рассказывает о формировании «штампов организации пространства» (с. 208). Под «организацией пространства» понимаются, вероятно, методы управления регионом. «Такие штампы, - пишет Г.Э. Говорухин, - выступают как своего рода клише, которые переносятся на те или иные регионы и страны при выборе собственных способов управления» (с. 208). Автор переименовал штамп в клише и полагает, что таким образом дал определение понятия «штамп». Мысль о том, что принципы и методы управления, доказавшие свою эффективность в одном регионе, переносятся на другой, не нова. Она обоснована Д.Н. Замятиным на богатом фактическом материале. О концепции Д.Н. Замятина автор дилогии писал во второй главе первого издания монографии. В Д2 изложение идей Д.Н. Замятина перенесено в другое место. Опираясь на теорию Д.Н. Замятина, Г.Э. Говорухин пытается конкретизировать, каким образом происходило формирование «организации пространства» в Дальневосточном регионе. О своих намерениях он сообщает так: «Несмотря на излишнюю макроисторичностъ, замятинская модель может рассматриваться как отправной фактор для организации властного взаимодействия региона» (с. 211). (Заметьте: не для изучения того, как организовано «властное взаимодействие», а для организации самого этого взаимодействия. Да и отправным может быть только пункт, но не фактор.)

И вот, «отправляясь от этого фактора», Г.Э. Говорухин рисует такую картину: власть реализует определенную модель управления территорией, а население «корректирует» ее «согласно привычным для него схемам» (с. 212).

А если произошла смена власти? Такая смена «формально приводит к изменению сложившихся коммъюнити в регионе (таких как личные сетевые взаимодействия отдельных представителей различных ветвей власти с людьми входящими в эти сети), а значит - разрушению таких коммъюнити» (с. 212). Пропущено две запятые и предлог «к». Две ошибки и одна описка - степень безграмотности в пределах нормы. Зато мы узнаём, что такое «коммьюнити». Оказывается, это «сетевые взаимодействия отдельных представителей ветвей власти с людьми, входящими в эти сети». Существует три ветви власти: исполнительная, законодательная и судебная. Таким образом, получается, что разрушается связь отдельных судей с некоторыми адвокатами, депутатов со своими помощниками и чиновников между собой. Но это - если вкладывать в понятие «ветвь власти» общепринятый смысл. У Г.Э. Говорухина же слова означают совсем не то, что у остальных людей. Так, в первой главе Д1 он назвал светскую и «религиозную» (т. е. церковную) власть - двумя ветвями власти (с. 44). Что он понимает под «ветвью власти» в данном случае, сказать трудно. Нелегко также уразуметь, что означает выражение «формально приводит».

Оставив этот сюжет, Г.Э. Говорухин переходит к вопросу о том, каким образом центральная власть управляет территорией. «Управление территорией центральной властью, - пишет он, - осуществляется в двух направлениях. Первое: опосредованно, с помощью контроля над пространством. <...> Второе: прямо, через применение активных действий собственно самой власти» (с. 212-213). (Изящество стиля мы предлагаем читателю оценить самостоятельно.) И чтобы мы поняли эту сложную мысль, нам предлагается графическая схема.

Далее идет изложение тезиса, принципиального для теории автора: «Власть определяет возможные формы освоения территории, однако контроль за этой территорией не осуществляет» (с. 213). Итак, власть (вероятно, центральная: автор этого не уточняет) определяет формы освоения территории, но ее не контролирует. Как это понимать? А так, что «власть лишь наблюдает за переселенцами, контролируя их деятельность, замечает ландшафтные особенности пространства по перемещению населения» (с. 214). Интересно, где Г.Э. Говорухин видел столь созерцательно настроенную власть? А кто тогда налоги взимает? Кто преступников ловит? Или власть настолько очарована «ландшафтными особенностями пространства», что ей до таких пустяков дела нет? И как совместить содержащееся на с. 213 утверждение, что власть «НЕ осуществляет контроль за территорией», с тезисом на с. 214, гласящим, что власть контролирует деятельность переселенцев?

Насколько удается понять, автор предлагает такое соломоново решение: «Применительно к ситуации Дальнего Востока можно говорить лишь о локальном контроле территории властными структурами (с. 214-215). Таким образом, нам на выбор даны три утверждения: 1) власть не контролирует территорию, 2) власть контролирует территорию, 3) власть контролирует лишь отдельные участки территории.

Каждый может выбрать точку зрения по своему вкусу.

Затем автор пишет следующее: «В процессе освоения Дальнего Востока, как и любого другого пространства, возникают механизмы, которые позволяют маркировать символическую реальность пространства. Эти механизмы, прежде всего, ориентированы на прописывание только хозяйственно полезных участков пространства» (с. 215). «Маркировать символическую реальность пространства» в переводе на русский означает «давать названия природным объектам». Утверждение верно лишь частично - фактически названия получают все объекты, имеющие значение для практики. Например, такой топоним, как «Долина смерти», обозначает природный объект, который вряд ли относится к числу «хозяйственно полезных».

На с. 217 внимание читателя привлекает такая сентенция: «Наиболее эффективным способом осуществления контроля над осваиваемым пространством (территорией) становится налаживание властью символического взаимодействия (формирование единых правил игры) с населением» (с. 217). Данная фраза примечательна тем, что в ней автор проговаривается. Как мы уже давно поняли, под пространством он понимает чаще всего территорию, а под «символическим взаимодействием» - юридические и иные нормы, регулирующие общественную жизнь. А все это камлание по поводу всяческих пространств, которое мы наблюдали в Д1, вся эта терминологическая бижутерия, коей автор украшает свою «теорию символизации пространства», - пускание пыли в глаза, ничего более.

Сама же мысль о том, что власть создает законы, по которым живет народ, верна, хоть и не слишком оригинальна.

На с. 217-219 Г.Э. Говорухин излагает свою «схему взаимодействия символики и управления, а также управления и символической реальности». Что с чем взаимодействует, из названия понять трудно, но фактически речь идет о том, как государство устанавливает свои порядки в регионе нового освоения. Затем приводятся подробные сведения из работ по истории о том, как этот процесс проходил на Дальнем Востоке России.

Вывод из приведенных фактов таков: «Особенностью заселения Дальневосточного региона становилась постоянная миграция, которая артикулирует уникальные возможности организации пространства и, как следствие, уникального штампа управления пространством» (с. 222). Мы уже знаем, что слово «артикулировать», как и многие другие слова, автор понимает в своем собственном, единственном и неповторимом, смысле, который не выводится из контекста. Общий смысл утверждения, однако, в данном случае удается уловить: «Дальневосточный регион уникален, поскольку на его территории постоянно происходит миграция населения. Это обстоятельство приводит к тому, что система управления регионом приобретает черты уникальности».

Тезис об уникальности Дальневосточного региона требует доказательства. Оно может быть получено только одним путем - через сравнение с другими регионами страны. Но автор этого не делает, предлагая нам поверить ему на слово.

Далее идет утверждение, которое нельзя оставить без внимания: «Вполне понятно сходство ситуации с миграционными процессами в Европе сегодняшнего дня (вопрос вчерашних гастарбайтеров во Франции начала 2000 гг.) - то, о чем говорит И. Валлерстайн, и общей тенденцией пополнения численности населения Дальнего Востока» (с. 222). Вполне понятно, что автор абсолютно ничего не понимает в ситуации в современной Франции. Во Францию приезжала дешевая рабочая сила из бывших французских колоний. Это были люди совершенно иной культуры, и им доставалась низкооплачиваемая и грязная работа. На Дальний Восток прибывали граждане из других регионов страны, привлеченные возможностью более высоких заработков. Многие переселенцы обладали высокой квалификацией и не имели повода жаловаться на условия жизни и труда. Какие тут могут быть параллели? Да, Дальний Восток заселялся порой и людьми подневольными, но они не были иностранцами. Они прибывали на Дальний Восток не под давлением нужды, а по принуждению государства.

Г.Э. Говорухин оговаривается, что в освоении Дальнего Востока «есть и своя специфика» (с. 222). В чем она состоит? Да в том, что «вытеснение маргинальных элементов из центральной части России осуществляется при непосредственном контроле государства»[104] (с. 222-223). Получается, таким образом, что во Франции «вытеснение маргинальных элементов» происходило без давления со стороны государства, а в России и Советском Союзе - посредством принуждения. Колониальная держава, какой на протяжении нескольких веков была Франция, оказывается в своей политике куда более гуманной, чем Россия, которая никогда не имела колоний в (европейском смысле слова) и которая вложила гигантские средства в развитие окраин. Очень патриотичная позиция.

Автор находит еще одну «специфическую отличительную черту[105] Дальневосточного региона» (с. 223). Она состоит в том, что новые города строились поблизости от источников ресурсов[106] (там же). В чем тут «специфическая отличительная черта», понять трудно. А в Канаде города строятся где попало? А место для Магнитогорска было выбрано произвольно?

Далее автор сообщает нам о том, что в советское время население Дальнего Востока пользовалось определенными льготами. Из этого факта, делается вывод, что «маргинальное население, направляемое на новые земли, не являлось гастарбайтерами, а представляло собой слой вахтовиков, поселение которых на данной территории было являением[107] временным» (с. 224). Оцените грациозность конструкции: «население не являлось, а его поселение было явлением». Мы уже имели возможность отметить, что автор демонстрирует здесь полное непонимание того, что такое вахтовый метод работы[108].

Далее автор констатирует, что миграционные потоки накатывали на Дальний Восток подобно волнам. Государство привлекало на Дальний Восток специалистов высокой квалификации - инженеров, конструкторов, ученых. Без них регион не мог бы динамично развиваться. Об этих специалистах Г.Э. Говорухин пишет на своем уникальном сленге: «Представители новых миграционных потоков находились ближе к сакральной трансляции позитов ментальных оснований общества центральной части страны» (там же).

Поскольку часть населения все-таки не закреплялась на отдаленной территории, постольку существовало два потока миграции: прямой и обратный. Такая особенность Дальневосточного региона и называется в дилогии проточностью. Но если в заголовке употребляется вполне разумный термин «проточная культура», то в тексте говорится уже о «проточном пространстве». Честно сознаемся, мы пытались представить себе текущее пространство, но у нас ничего не получилось. Наверное, из-за недостатка воображения.

Нам обещали показать, что проточность культуры является способом «социального закрепления пространства», но в итоге мы узнали лишь то, что пространство Дальнего Востока является проточным. Эту новость трудно считать свежей.

Общее впечатление: автор слабо представляет себе предмет своего «исследования». С некоторыми высказываниями можно согласиться, но это всегда общеизвестные истины. Другие суждения демонстрируют полное непонимание вопроса. Так, совершенно произвольна параллель между ситуацией в современной Франции и в постсоветской России. Автор не понимает, что такое вахтовый метод работы. Неведом ему также смысл социологического термина «маятниковая миграция» (с. 225-226). (Об этом мы писали в другом месте[109], не стали повторяться.)

Итог: тезис о том, что проточность культуры способствует «социальному закреплению пространства», не доказан.

II.5 Д2: Глава 3

Название первого параграфа «Незаполненные пространства осваиваемого региона. Пространственные лакуны». Поскольку Г.Э. Говорухин писать грамотно органически неспособен, подумаем, какие ошибки он допустил на этот раз. Одна ошибка видна, что называется, невооруженным глазом. Лакуна - это не что иное, как незаполненное пространство. Поэтому вторая часть заголовка повторяет первую. Но одной ошибки в заголовке автору мало, он делает и вторую. Выражение «пространственная лакуна» - типичный плеоназм, поскольку понятие «лакуна» уже содержит в себе отсылку к понятию пространства[110].

После приведения рассуждения автора в более или менее пригодный для чтения вид мы получаем следующую цепочку умозаключений. Если государство приобретает какую-то новую территорию, то на нее необходимо распространить действие существующих законов и правил. Государственный аппарат должен иметь ясное представление о новом приобретении: реки, озера, горные хребты, леса, болота и т.п. - все это нужно нанести на карту, и каждому представляющему интерес объекту требуется дать название. То же касается и объектов искусственного происхождения: сел, городов, улиц площадей, парков и т.д. У Г.Э. Говорухина эта мысль выражена так: «Освоение территории (пространства) становится формой включения этой территории-пространства в реестр четких правил того государства, силами которого идет освоение» (с. 229).

Попутно (на с. 229) упоминается работа В.Н. Савенковой, посвященная топонимике Комсомольска-на-Амуре. Нам труды В.Н. Савенковой хорошо знакомы. В 2003 году мы готовили отзыв ведущей организации на ее кандидатскую диссертацию «Дискурс власти в формировании городского пространства (на примере г. Комсомольска-на-Амуре)». По нашему мнению, названная работа представляет собой пример продуктивного заблуждения. Мы категорически не согласны с основными идеями диссертации, но с чистой совестью, без малейших колебаний и сомнений дали положительный отзыв на нее[111].

Аспирант должен уяснить для себя вот что: если он убежден в собственной правоте, ему не следует отступать от своих позиций. Нельзя подстраиваться под чужое мнение. Оружие ученого - факты и логика. Одно дело - согласие или несогласие с вашей точкой зрения. Другое - мнение о вашей научной квалификации. Диссертационный совет не решает научные вопросы по существу. В науке вообще не существует никаких официальных органов, которые имели бы такие полномочия. Если вы сможете показать, что обладаете необходимыми познаниями, способны самостоятельно ставить и решать научные проблемы, умеете доказывать свою точку зрения, анализировать критические замечания и давать на них аргументированный ответ, то успех на защите вам гарантирован.

Конечно, ждать разъяснений насчет того, что это за «реестр четких правил» (кем он ведется, по каким принципам, где можно с ним ознакомиться и т.п.), от Г.Э. Говорухина не приходится. От «реестра правил» автор переходит к «единой коммуникативной сети государства» (с. 230). Каждый географический объект наделяется «смысловыми значениями» (по-русски - получает название). Создание топонимов свидетельствует о том, что данный объект выделен из ряда ему подобных. На говорухинском языке: «Так возникают топонимы, появление которых означает, что человек уже знаком (и включил в свой символический ряд) с конкретными объектами» (с. 231; выделено нами - Р. Л.). (Грамматическую несогласованность оставляем без комментариев.)

Дальнейшие рассуждения воспроизведем по оригиналу: «На карте - в едином реестре символических агломераций - такие объекты выступают топонимическими точками. Вокруг таких точек создается целый комплекс осмысливаемых вербализованных объектов, которые имеют большое значение в социальных отношениях переселенцев. Скажем, деятельность человека выстраивается на определенном пространстве от точки А до точки В, между этими точками существует территория, которая и осваивается человеком. Если такая территория анонимна, то территория не освоена. И в этом случае известно, освоено не пространство между конкретными точками, а лишь те места, которые обозначены как «А» и «В». Если у такой территории есть названия, т. е. обозначения, которые свидетельствуют как минимум о том, что человек ее разведал (иначе говоря, было какое бы то ни было присутствие человека на территории), то такая территория становится известной. В таком случае географические объекты наделяются определенными социальными смыслами и приобретают вид какого-то знака, указывающего на эти смыслы» (там же). Выражение «было какое бы[112] то ни было присутствие» - еще один говорухинизм, причем весьма колоритный. Обращает на себя внимание также то, что в одном случае автор считает, будто между точками А и В существует пространство, а в другом - территория. Выразиться правильно, т. е. сказать, что между точками имеется промежуток, автор никак не желает. Мы уже имели возможность убедиться в том, что одно из неотъемлемых свойств говорухинского «дискурса» - употребление слов без понимания их смысла. Объект - это нечто такое, что нельзя вербализовать. Вербализовать можно только смысл. Следовательно, выражение «вербализованный объект» - типичный оксюморон. «Вербализованный объект» - фантом, возникший вследствие чрезмерной любви Г.Э. Говорухина к хорошеньким иностранным словам. И уж «осмыслить» сие уродливое дитя может только его отец. Остальным такая задача не под силу. Заметим попутно, что выражение «анонимная территория» - тоже изобретение Г.Э. Говорухина, который не понимает различия между анонимностью и отсутствием имени (или названия). Аноним - не тот, кто не имеет имени, а тот, кто его скрывает. Географические объекты не могут быть анонимными; если они еще не получили названия, то их именуют «безымянные». Нельзя также пройти и мимо утверждения автора, будто географические объекты приобретают вид знака. Покажите нам хоть один такой объект! Была, допустим, река, не имела названия, потом ее назвали, и она сразу же превратилась в знак. Всем рыболовам придется сматывать удочки. Невозможно же ловить рыбу в знаке!

Если продраться сквозь дебри говорухинского косноязычия, то мы увидим следующие утверждения: 1) количество новых географических названий с течением времени возрастает, 2) новые названия связаны с прежним социальным опытом и включаются в социальный и культурный контекст. С обоими тезисами трудно не согласиться ввиду их тривиальности.

Далее следует многословное описание того, как происходит наделение географических объектов названиями. Не обходится, конечно, и без ляпов. Так, нас. 232 читаем: «В карту (географическую - Р.Л.) вносится не просто пространство, а пространство, названное городом, поселком, дачей, т. е., строго говоря, имеющее хозяина (управленца с определенным статусом) и обладающее определенным функциональным назначением».

Во-первых, условные изображения географических объектов вместе с их названиями наносятся на карту, а не вносятся в карту. Во-вторых, на карту наносится территория, а не пространство. В-третьих, поселок или город - это не пространство, а объект, расположенный на определенной территории. В-четвертых, хозяин и управленец - не одно и то же (хотя в некоторых случаях владелец может выполнять функцию управленца). Четыре ошибки в одной короткой фразе - здесь талант Г.Э. Говорухина явлен нам во всем блеске.

Автор всячески подчеркивает, что наделение географических объектов названиями (на его жаргоне «символизация географических объектов») происходит под контролем государства. Государство контролирует также планировку и строительство новых поселений. Г.Э. Говорухин иллюстрирует свои тезисы примерами из отечественной истории, совершенно упуская из виду тот несущественный факт, что за пределами России имеются еще кое-какие страны. Причем некоторые из них обладают опытом освоения новых территорий. Возможно, там освоение происходило точно так же, как в нашем отечестве, и тогда результаты частных наблюдений автора следует считать всеобщими законами освоения новых территорий. Пока же мы сведениями об опыте других стран не располагаем, и потому достоверно судить о правоте или неправоте автора не в состоянии.

Попутно автор затрагивает тему деления районов города по степени престижности (называя это деление на с. 233 внутренней организацией городского пространства). И здесь он обнаруживает «властную регистрацию», т. е. всю ту же вездесущую «руку власти». Самое любопытное, что такое насаждаемое сверху деление он находит и в советском городе. Как это возможно в обществе, где квартиры давали в порядке очереди, где существовала, как нас уверяли и продолжают уверять, уравниловка и дети профессора играли вместе с детьми уборщицы, не подозревая о социальной дистанции, разделяющей родителей, нам не сообщается. В доказательство своего далеко не очевидного тезиса автор ссылается на постановления городского совета (какого города, не сказано) об оплате жилых помещений и порядке пользования ими. Правда, аргументацию надо еще поискать. Между тезисом и его доказательством вставлены подробные сведения о делении Хабаровска на районы в 1928 году. Интересно, конечно, но сочинение Г.Э. Говорухина к числу исторических не относится. Как явствует из текста, эти сведения почерпнуты из «Постановления № 91-86 Хабаровского городского совета РКК и К[113]. депутатов». В указанном документе, если судить по тексту монографии, в целях удобства управления разграничиваются исторически сложившиеся районы города. То есть документ достаточно отчетливо свидетельствует о том, что городская власть не «организует пространство», а наводит административный порядок. Наконец, нам представлено доказательство того, что в советском городе «насаждалось сверху» деление районов города по уровню престижности. Такое деление автор увидел в «Постановлении № 366 заседания[114] президиума Хабаровского городского совета РК и КД 29 июля 1935 г» (с. 234). В указанном документе в каждом из трех районов города введена плата за один квадратный метр жилой площади: 39, 41 и 44 копейки соответственно. Колоссальный разрыв, что и говорить. Почему он связан с уровнем престижности районов, а не с чем-то другим (например, с разницей издержек на эксплуатацию жилья), нам не объясняется.

На с. 235 автор делает таинственное заявление: «Построенные по определенной схеме поселения уже демонстрируют свою лояльность или оппозиционность центральной власти». Тут загадочно всё. Что такое оппозиционность политической партии, мы представляем. Но что такое оппозиционность поселения - нет. Каким образом схема, по которой построено поселение, определяет, будет оно лояльным или оппозиционным, мы решительно не понимаем. Возьмем, например, Владивосток. Он расположен на сопках, вследствие чего его планировка исключительно причудлива. Как это обстоятельство влияет на отношение населения Владивостока к политике Кремля? Из-за своей планировки Владивосток обречен на вечную оппозиционность Москве или вечную лояльность?

На этой же странице автор сделал открытие: он обнаружил «расширение статуса городского поселения». До сих пор наука знала только повышение и понижение статуса.

Далее читаем: «Важное значение для определения статуса поселения, а как следствие, и распространения властных позитов, играла численность населения, свидетельствующая об интенсивности влияния данного поселения на окружные территории...» (с. 235). Автор показал нам, что он не различает слов «окружной» и «окружающий», вновь выпалил в читателя загадочными позитами и сделал серьезное социологическое обобщение: оказывается, статус поселения связан с его численностью. В доказательство этой глубокой истины нам приводятся факты из отечественной и зарубежной истории.

Города обладают определенным «радиусом действия». Этот радиус, развивает свою мысль автор, тем больше, чем в большей степени город является административным и экономическим центром. Очень кстати приведена ссылка на пример Стамбула, почерпнутый у Ф. Броделя. Смущает, правда, то обстоятельство, что Стамбул ни по каким критериям не может быть зачислен в города, расположенные в регионе, который находится в процессе освоения. Зато мы имеем возможность убедиться в том, что Г.Э. Говорухин читал Ф. Броделя. Городские центры аккумулируют население и «активную хозяйственную деятельность» (с. 236). В результате «численность занятого цензового населения сосредотачивается в нескольких наиболее важных районах региона» (с. 237). В качестве доказательства в дилогии приводятся подробные сведения о таких городах Дальнего Востока, как Владивосток, Хабаровск, Благовещенск, а также о некоторых дальневосточных районах (Шкотовском, Сучанском, Ольгинском и др.), относящиеся к 1927-1928 годам. Почему взяты именно эти годы, а не какие-то другие, не разъясняется. «Вместе с тем, - продолжает автор, - часть этих районов, несмотря на многочисленность работающих предприятий, так и не становится возможными центрами управления на территории» (с. 238). Совершенно очевидно, что автор хотел сказать одно, но из-за своего косноязычия сказал совсем другое. Он желал выразить такую мысль: в некоторых районах имелось множество предприятий, что создавало объективную возможность превращения этих районов в самостоятельные центры управления; однако возможность не превратилась в действительность. (У него же получилось, что из-за обилия предприятий районы не имели возможности стать такими центрами.) Правда, и после такого перевода на русский остается вопрос о том, каким образом район может быть центром управления. Район занимает определенную территорию, в нем имеется центр, это понятно. Но как весь район превращается в центр? Загадка.

Крупный город втягивает в орбиту своего влияния окружающие населенные пункты, вследствие чего каждый из них приобретает определенную специализацию. На говорухинском диалекте: «Большая часть таких районов, ориентированных на поддержание только одной определенной сферы экономического или социального направления центра, рассматривается как узкоотраслевая» (с. 239). Города, расположенные далеко от экономических центров, например, от Владивостока, относительно самостоятельны. С присущим ему политическим тактом Г.Э. Говорухин пишет: «Это города Хабаровск, Благовещенск, Николаевск, Советская Гавань и др. Они являются самостоятельными центрами «колониальной» политики правительства в своих районах» (с. 239).

По уверениям автора, «схема освоения Дальнего Востока, как и клише по созданию его системы управления, заимствуется из практики освоения и администрирования сибирскими острогами» (с. 240). Почему эти «схема освоения» и «клише по созданию системы управления» взяты именно оттуда, а не сформировались сами собой, под влиянием объективных обстоятельств, нам не разъясняется. Автор постулирует: заимствованы - и точка. Напрасно читатель ждет доказательств выдвинутого утверждения. Вместо них вывод: «Именно такой процесс (калькирования привычных национально культурных штампов из одного пространства в другое) строго говоря, и может быть назван процессом символического освоения пространства, или процессом его (пространства) кодификации» (там же). До этого момента речь шла о практическом освоении территории: прибытии на новые места переселенцев, создании там предприятий, строительстве сел, поселков, городов и т.п. И вдруг автор сворачивает на свою любимую колею «символического освоения пространства». Автор не понимает, что рисуемая им картина действительности находится в полном противоречии с ее интерпретацией. В действительности происходит практическое освоение новых территорий, которое включает в себя в качестве необходимого, но подчиненного момента такие действия, как картографирование, наделение географических объектов названиями, создание административных органов, издание документов, регламентирующих градостроительство, и т.д. Все указанные действия по отношению к практике носят обслуживающий характер, они нужны для главного - для материального преобразования среды обитания переселенцев. И вот именно эта второстепенная, подчиненная деятельность оказываются в изображении Г.Э. Говорухина основной, именно она и обозначается термином «освоение». Если бы автор четко различал практику и духовную деятельность и при этом ограничивал свою задачу изучением именно этой последней, к нему нельзя было бы предъявить претензий. Но все дело в том, что он одно от другого не отличает и постоянно их смешивает. Мы критикуем дилогию Г.Э. Говорухина, прежде всего, не за то, что в ней развиваются ложные идеи, а за то, что вся она - образец невнятицы и путаницы.

«...Осваиваемое пространство, - продолжает автор, -это еще и пространство, наделяемое некоторыми социально значимыми символическими маркерными точками, вокруг которых начинает нарастать символика эпистемологических референций» (с. 240). Да, «символика эпистемологических референций» - это, пожалуй, посильней «локала», «позита», «узуса» и «иллокуции» вместе взятых. По-русски же так: «Данные объектам окружающей среды названия с течением времени входят в культуру, начинают ассоциироваться с определенными событиями, явлениями или фактами[115].

На с. 241 автор в очередной раз делает логический кульбит. Он нас уверял (Д1, с. 95), что «по большому счету» физическое освоение пространства является процессом вторичным. И вдруг заявляет следующее: «Расширение символизации пространства (территории) осуществляется в результате практического освоения места...» (с. 241). Мы не очень хорошо представляем себе, что такое «расширение символизации», но в общем понятно, что автор отказался от своего идеализма и присоединился к материалистической точке зрения.

Далее идет изложение «схемы освоения пространства (территории). Она такова. Первый этап - «создание, постройка, укрепление и т.д. первоначального пункта заселения территории - форпоста, возникновение маркерных точек - точек отсчета освоения пространства» (с. 241). Второй этап - «радиальное расширение хозяйственных районов вокруг первоначального пункта» (там же). Третий этап - «развитие отдаленных районов, граничащих с другими форпостами» (с. 244). Чтобы мы всё правильно поняли, ни в чем не ошиблись и не запутались, автор предлагает вниманию читателя графическую схему (с. 244). Городскому населению требуются продовольственные и промышленные товары, а окружающая территория не всегда дает возможность эту потребность удовлетворить. «Вместе с тем, - пишет автор со всем присущим ему красноречием, - способность к увеличению объемов поглощения товаров городом[116] и поселением вела к увеличению охвата территории новыми товарно-продовольственными базами, которые и снабжали город всем необходимым наряду с теми территориями, которые непосредственно примыкали к городскому пространству» (с. 245). Не пытайтесь вникать в детали, это вредно для здоровья. Большой город втягивает в себя поток переселенцев, вследствие чего «дальнейшее территориальное освоение носит очаговый характер» (там же). «Появившиеся небольшие заселенные области, - с несравненной грациозностью пишет автор, - в огромном дальневосточном пространстве представляют собой известное пространство, носящее утилитарное назначение, но не дающее возможность в полной мере освоить это пространство»[117] (с. 245-246). Общая картина такова: «Закрепление территории осуществляется в границах заселяемого пространства[118], и происходит в виде радиального охвата территории, так называемый эффект «кругов на воде»» (с. 246). Вообще-то круги по воде расходятся, а охват - действие, совершаемое в прямо противоположном направлении. Поскольку автор лишен способности сопоставлять слова с реальностью, у него в одной фразе - два несовместимых представления о процессе заселения. Когда далее Г.Э. Говорухин раскрывает детали, становится ясно, что он отдает предпочтение теории «кругов по воде». Сама эта теория представляется нам заслуживающей внимания, только мы не видим в ней каких-то глубин, которые нельзя было бы постичь на уровне житейского рассудка.

Вокруг городов, которые выступают в роли центров освоения, формируются обжитые территории. Из-за обширности региона такие территории не перекрываются, отчего между ними образуются промежуточные зоны. В этих последних живет главный персонаж говорухинской дилогии - «обыватель» (с. 249). «Собственно, это трудно обнаруживаемые административными бюрократическими органами пространственные лакуны» (там же).

Итак, лакуна - это территория, которую с трудом обнаруживает чиновник. (Понятно, что и его власть там ограничена.) Такие зоны, где «закон бессилен», не являются российским изобретением, более того, до недавних пор они были в гораздо большей степени характерны для Запада. И не на территории нового освоения, а в самых крупных мегаполисах с многовековой историей. Такие зоны, например, чайнатауны - непременная принадлежность любого западного

мегаполиса. Нет у нас принципиальных возражений против того, чтобы называть эти зоны лакунами, дело в данном случае не в названии, а в существе. Г.Э. Говорухин, блуждая в потемках своей «теории символического освоения пространства», нечаянно набрел на реальную проблему. Однако из-за особенностей своего мышления и мировидения он не в состоянии понять ее природу. Автор различает только две категории населения: чиновников и «обывателей». При таком понимании общественного устройства появление «лакун» - результат ограниченности возможностей чиновников, а не следствие глубоких социально-экономических причин. Почему в Москву «понаехали всякие» и организовали в ней свои землячества, живущие по собственным законам? Да потому, что в Таджикистане, Киргизии, Вьетнаме цена рабочей силы значительно ниже, чем в России. Капиталист покупает дешевую рабочую силу за границей, чтобы максимизировать прибыль. Сущность «лакуны» не в том, что она - пробел в пространстве, а в том, что она - объективный результат действия капиталистических общественных отношений. Поэтому тезис о том, что «появление пространственных лакун вызвано огромностью территории» (с. 249), неверен в принципе. Например, Франция - вовсе не огромная страна, а «лакуны» в ней имеются.

Более общий вывод: нельзя рассматривать процесс освоения территории в отрыве от анализа социально-классового состава общества, его общественного строя, сущности экономики и т.п.

Чиновник легко сумеет взять под контроль самую отдаленную территорию, если социально-экономический строй тому благоприятствует. Если же этот строй сам порождает «лакуны», государство не в состоянии контролировать даже территорию столицы. Черкизовский рынок - наглядный тому пример.

Абстрактный, внеисторический, внеклассовый подход к обществу приводит к тому, что автор, даже замечая частности и детали действительно серьезной социальной проблемы, понять ее как целое не в состоянии. Вот, например, его суждение на с. 251: «Лакунарные пространства являются зоной оттока населения из конкретного района поселения (чаще всего, города) и потому причиной хозяйственного запустения региона». Здесь перепутаны причина и следствие. Появление «лакуны» - результат запустения региона, а не наоборот. В свою очередь, запустение - следствие глубоких экономических причин. Так, весь Дальний Восток России в настоящее время превращается в сплошную «лакуну», поскольку по рыночным критериям это территория, которую не имеет смысла эксплуатировать[119]. И вместо того чтобы анализировать законы, по которым возникают и существуют «лакуны», автор пытается дать их классификацию, основанную на несущественном признаке - их положении относительно города. Г.Э.Говорухин выделяет два типа «лакун»: расположенные внутри и вне города (с. 251-252). Автор констатирует, что «причины появления лакун в обоих пространствах (внешнем и внутреннем по отношению к городу - Р.Л.) напрямую зависят от финансовых вложений...» (с. 252) и этим ограничивает свой глубокий анализ. А от чего зависят финансовые вложения? Поставить вопрос в такой плоскости Г.Э. Говорухин не догадывается. Параграф завершается обоснованием того тезиса, что «наиболее качественными лабораторными условиями по обнаружению лакун становятся так называемые советские города» (с. 253). Совершенно непонятно, почему советские города - «так называемые»? Это название не соответствуют действительности? Советского Союза не было? Отметим также, что города в условия не превращаются, города могут лишь предоставлять условия. В переводе на русский мысль Г.Э. Говорухина такова: «Советские города - наилучший объект для изучения лакун». А города, которые не относятся к разряду советских, чем в данном отношении хуже? Что мешает исследователю изучить лакуны в них? Автор так вопроса не ставит, потому что все его познания о лакунах ограничиваются одним городом - Комсомольском-на-Амуре.

Конечно, определенные закономерности возникновения и существования районов, где проживают отверженные, в нем проявляются, подобно тому, как в капле воды отражается океан. Но океанологи никогда не удовлетворяются изучением одной-единственной капли.

Последний параграф дилогии озаглавлен «История возникновения и развитие «проточной культуры» на примере пространственных лакун города Комсомолъска-на-Амуре».

Сначала разберем ошибки в заголовке. Бросается в глаза тот факт, что в заголовке отсутствуют скобки, которыми следует выделить оборот «на примере пространственных лакун города Комсомольска-на-Амуре». В подобных случаях принято поступать так: если какой-то теоретический вопрос рассматривается на одном примере (что само по себе допустимо), то тогда данное обстоятельство фиксируется в заголовке в скобках. Далее. Попробуйте произнести в быстром темпе «история возникновения и развитие». Читатель испытывает затруднение, ему хочется употребить слово «развитие» в родительном падеже: «история возникновения и развития». Такое сочетание звучит более естественно, потому что соответствует логике мышления. Заметим также, что ни для кого не секрет, каков статус Комсомольска-на-Амуре. Все знают, что это город, а не поселок. Поэтому словосочетание «город Комсомольск-на-Амуре» в данном контексте является плеоназмом[120]. Но это недочеты формы, а не существа. По сути же этот заголовок не соответствует содержанию параграфа. Заголовок параграфа типичен для исторических сочинений. В работах по истории детально и последовательно описывается развитие какого-либо государства, города, региона, нации и т.п. Например, «История России», «История Китая» или «Краткая история евреев». Но автор претендует на социологическое обобщение. Его интересуют законы, по которым возникают и существуют «лакуны». Комсомольск-на-Амуре - только один из множества объектов, где эти «лакуны» себя обнаруживают. Для социолога история - материал для обобщения, а не основная цель исследования. Поэтому в заголовках трудов по социологии слово «история» либо вообще не употребляется, либо используется, но не в ключевой позиции. Впрочем, такую же точно ошибку автор допустил и в названии главы. И в нем слово «история» занимает ключевое положение, хотя само содержание главы с «историческим дискурсом» связано лишь опосредованно.

На с. 253 Г.Э. Говорухин порадовал читателя еще одним прелестным оксюмороном: «хаотичный порядок»[121]. Оказывается, такой порядок существовал в советском городе и был обусловлен «особым типом формирования жилых кварталов» (там же). Что это за тип? На этот вопрос ответа не дается, зато предпринимается экскурс в историю становления советского города. «...Появление города было вторичным, первичным всегда оказывалось строительство самих предприятий» - так понимается автором специфика генезиса советского города (с. 254). В переводе на русский: «Советские города всегда возникали как поселения при промышленных предприятиях». В общем и целом это верно, хоть и не ново. Научный подход к вопросу требует рассматривать любое явление в сравнении с другими. Например, в данном случае было бы очень полезно сопоставить генезис городов Канады и Советского Союза. Автор не догадался это сделать, что лишает его тезис какой-либо доказательности. В советских городах автор обнаруживает «первоначальную сегрегацию» (там же). Мы уже отмечали[122], что слово «сегрегация» понимается им неправильно. На самом деле в советском городе не было никакой сегрегации, а происходило расселение горожан по определенным районам. Причем такое расселение диктовалось производственной необходимостью, а не различием в социальном статусе. На говорухинском языке: «Первоначальная сегрегация населения такого (советского - Р.Л.) города осуществлялась не по принципу социальной дифференциации, что было бы типичным для «старых» городов, а вследствие профессионально-производственного расселения» (там же). С течением времени влияние фактора производственной необходимости ослабевало, однако «структура организации[123] физического пространства города к этому моменту уже четко обозначена и не претерпевает существенного изменения» (там же). Поскольку советские города относительно молоды, их история сохранилась в живой памяти людей. Это дает исследователю шанс проследить эволюцию города. (Чтобы не подвергать читателя лишним мучениям, мы позволили себе изложить мысли автора сразу на русском языке.) В истории Комсомольска-на-Амуре отражается история Советского Союза, его расцвета и гибели. «Эта странность взаимодействия политического режима и локальной территориальной организации становится сегодня объектом исследования многих научных направлений...» - пишет автор (с. 255). Мы уже знаем, что вместо «странность» следует читать «особенность», а также то, что выражение «объект исследования направлений» означает «объект исследования в направлениях». Мы знаем также, что под направлениями автор понимает научные дисциплины: экономику, географию, социологию и т.п. Читаем далее: «Общая риторика исследований этого направления (социологии - Р.Л.) сводится к тому, что в условиях стабильного функционирования городской системы, когда все органы городского управления работают, взаимодействуя друг с другом, а вместе с тем, и с государством в целом, портрет любого города индивидуален только своим внешним (архитектурным) обликом» (там же). У нас есть подозрение, что портрет слова «риторика» имеет у Г.Э. Говорухина излишне индивидуальный облик. По обычаю заглянем в справочник. Читаем: «Риторика (реторика) (др.-греч. ῥητωρική- «ораторское искусство» от ῥήτωρ - «оратор») - первоначально наука об ораторском искусстве, впоследствии иногда понималась шире, как теория прозы или теория аргументации вообще»[124]. Наше подозрение подтвердилось. С каким словом спутал слово «риторика» Г.Э. Говорухин, трудно сказать. По-видимому, со словом «вывод».

«В современной российской действительности (после 1991 г.), - продолжает автор, - социальные и экономические катаклизмы <...> высвечивают скрытые механизмы социальной организации населения в городах - как раз то, что некогда было скрыто от внешнего наблюдателя. Эти механизмы проявляются в интенсивном оттоке населения из городов и фактической хозяйственной гибели многих из них...» (там же). Осмыслим эти утверждения. Итак, в российском обществе после 1991 года существуют некие механизмы, которые скрыты от внешнего наблюдателя. Социальные и экономические катаклизмы высвечивают эти механизмы. Последние обнаруживают себя в интенсивном оттоке населения и гибели многих из городов. Итак, понятно, в чем состоит проявление механизмов. А в чем заключаются они сами? О внешних проявлениях нам сказано, какая же под ними скрывается сущность? Увы, автор хранит сию тайну. Зато нам сообщается нечто интересное: «Катастрофичными эти процессы (изменение системы социальной организации города - Р.Л.) становятся в городах советского типа, к каковым можно отнести город Комсомольск-на-Амуре. Причина такой катастрофы была «заложена» в систему социальной организации пространства типичного советского города» (с. 255-256). В общем, автор повторяет ту истину, что причина смерти - жизнь. Если бы человек не родился, то ему и умирать бы не пришлось. С таким тезисом нельзя не согласиться. Только для научного познания явлений подобных плоских сентенций, согласитесь, маловато.

Далее нам довольно подробно (для социологического сочинения) излагается история Комсомольска-на-Амуре. Г.Э. Говорухин разделил историю города на 4 этапа. «Это вехи становления идеологии города как оценки собственной значимости в пространстве большого государства» - добавляет он (с. 257). Правда, нам ничего не говорится о том, что такое идеология города. Если возможна идеология отдельного города, то почему нельзя создать идеологию поселка или села? Например, «идеология села Мухино Верещагинского района Пермского края». Став на позицию автора, мы должны признать, что и каждый район города, каждый квартал, и даже каждый отдельный дом являются субъектами идеологии. И тогда какой-нибудь трудолюбивый исследователь напишет докторскую диссертацию по социологии на тему «Эволюция идеологии дома № 5 по проспекту Мира Комсомольска-на-Амуре».

Итак, этапы истории выделяются в зависимости от смены идеологических вех. Критерий понятен. Не очень, правда, ясно, чем обусловлена эта смена. На с. 258 понятные вехи автор почему-то заменяет непонятыми «этапами-вехами». Не станем обращать на такие пустяки внимание.

«Первый этап - довоенное строительство города» (с. 258). Но строительство - это практическое дело, при чем тут идеология? Где идеологическая веха? В чем она состоит? Опишите ее, нам интересно. Но вместо всего этого - сухая сводка исторических фактов, уложившаяся в 8 строк.

«Второй этап - повышение экономической и социально-политической роли города во время войны» (там же). Итак, повышение роли - это этап истории. Что-то нам с такой оригинальной периодизацией встречаться не приходилось. «Город осмысливается как плацдарм для формирования базы трудового резерва государства. Осознание значимости города в масштабах всего государства приходит от понимания трудового и военного подвига комсомолъчан» (там же). «Плацдарм для формирования базы» - неплохо сказано. Понятно, в чем состоит «идеологическая веха» - в «осознании значимости города в масштабах всего государства».

«Третий этап - послевоенное строительство города, его рост и расширение» (с. 259). Вновь та же сверхоригинальная манера обозначать этапы. А вот и об идеологии: «Теперь город становится символом не трудового подвига его строителей, но скорее, свидетельством воплощенной мечты покорения природы советским человеком» (там же). Два стилистических ляпа, одна пропущенная запятая - все в пределах говорухинской нормы. По сути имеются возражения. Никто и никогда в послевоенной истории Комсомольска-на-Амуре не трактовал его значение столь абстрактно. Труд был фундаментальной ценностью всей советской идеологии, и никакой отдельный город не мог находиться вне ее влияния. Утверждение автора ничем не подкреплено, оно является его сугубо индивидуальным «конструктом»[125].

«Четвертый этап - постсоветская история города, которая в этом случае также понимается как история трагедии, которую разделил город со всем государством. Меняется понимание роли города в жизни государства, акцентируется внимание на формальном участии государства в судьбе города. В результате идеологическое оправдание и нынешней, и прошлой истории города состоит не только и не столько в роли Комсомольска в подъеме страны, сколько в усилении позиций Дальневосточного региона» (там же). Этот фрагмент не слишком труден для толкования. Нелегко, правда, понять, что означает выражение «акцентируется внимание на формальном участии государства в судьбе города». Вероятно, речь идет о том, что постсоветское государство бросило промышленные предприятия в стихию рынка, и это сказалось на них самым губительным образом. Трудно согласиться и с тем, что в современных условиях Комсомольск-на-Амуре воспринимается на уровне государственной идеологии как фактор усиления Дальневосточного региона в составе России. Деградирующая индустрия и стремительно убывающее население - это факторы, отнюдь не способствующие усилению позиций хоть города в регионе, хоть региона в масштабах страны.

Г.Э. Говорухин намеревался изложить историю города в зависимости от идеологических вех. Но каким-то непостижимым образом «идеологические вехи» точно совпали с периодами развития гражданской истории: довоенная история, война, послевоенный период, постсоветский период. У нас есть дерзкое предположение: такое совпадение - еще одно доказательство того, что общественное бытие определяет общественное сознание. И с тезисом о «вторичности физического освоения пространства» материалистическое понимание истории несовместимо.

Завершив свое рассуждение об этапах, Г.Э. Говорухин перешел к другому сюжету - делению истории Комсомольска-на-Амуре на периоды (там же). Их два. «Первый - период самоценности Комсомольска, когда «страна жила городом», а горожане делали историю, когда его политическое значение было сильно само по себе, а история государства фокусировалась на истории города. Второй - период нивелирования исключительности положения Комсомольска («город живет, как и вся страна»)» (с. 259-260). Хронологические рамки не определены, но мы прекрасно понимаем, что первый период - с основания города до гибели Советского Союза, а второй - последнее двадцатилетие.

Как заявляет автор, в «постсоветский период развитие города прекращается, а значит и прекращается становление новых коннотаций в идеологии относительно города» (с. 260). Не станем гадать, что такое «коннотации в идеологии относительно города». Мысль, в общем-то, ясна: город прекращает развиваться, перестает меняться восприятие города в общественном сознании. Конечно, оба утверждения неверны по существу. Первое основано на отождествлении понятий «развитие» и «прогресс». Второе - на совершенно ложном представлении, будто образ действительности может навсегда застывать. В настоящее время некоторым недальновидным людям кажется, что деградация Комсомольска-на-Амуре - навсегда, что ничего нового уже не будет. Но это историческая иллюзия. Закончится современный период истории, начнется другой. И тогда соответствующие изменения произойдут и в общественном сознании.

Выделив два периода истории города, автор оставил без внимания принципиальный вопрос: а почему в первый период Комсомольск-на-Амуре обладал «самоценностью», а во второй ее утратил? Может быть, по той причине, что в стране началась деиндустриализация? Тогда естественно возник бы вопрос о причине отказа от советского индустриального наследия. Автор не видит этих вопросов, потому что его мышление целиком в плену кажимостей.

Впрочем, Г.Э. Говорухину нельзя отказать в житейской осмотрительности и осторожности. Ставить принципиальные вопросы, значит занимать какую-то определенную позицию, четко определять, с кем ты и против кого. Но тогда есть риск кому-то не понравиться, с кем-то, имеющим власть и влияние, поссориться, нажить себе врагов и т.п. А это не очень полезно для карьеры и для здоровья.

Но зачем нужна наука, которая ограничивается коллекционированием общеизвестных истин и ходячих мнений и не ставит вопроса о причинах явлений?

На сюжете о «периодах развития» завершается теоретическая часть параграфа, за ней следует изложение результатов эмпирического исследования, которое было проведено автором под эгидой Фонда Форда грант № 1045-0845-1 в 2006 году. Правда, автор не сообщает нам названия исследования, поэтому нам остается только гадать, чему же оно конкретно посвящено.

Из контекста можно вывести, что целью было выявление «лакун». Исследование заключалось в том, что респондентам задавались вопросы о том, как они оценивают тот или иной район города: положительно или отрицательно. Итоги таковы: «Анализ показывает, что положительно оцениваются районы с большим числом социальных объектов (торговых центров, стационарных крупных магазинов) и большим числом транспортных маршрутов (автобусных остановок и общего числа автобусных единиц)» (с. 267). Сказано не вполне по-русски, но, в общем понятно. Автор потрудился на славу и сумел снять покров видимости с глубоко спрятанной от людских глаз сущности. «Полученные результаты наблюдений и интервью подтверждены риелторскими данными» (с. 270). В популярных районах жилье стоит дороже, в непопулярных дешевле. Глубокое заключение. Далее следует еще одно ценное обобщение: «Особенности ценовой политики в фонде недвижимости города по нашим наблюдениям зависят от активности работы крупных заводов таких как: ЗЛК (завод им. Ленинского Комсомола[126]) и завода им. Гагарина (авиационного объединения холдинга КБ «Сухой»), Появление государственного заказа на этих заводах меняет общий социальный климат районов города» (там же). Автор сэкономил три запятые и тире, но истину до нашего сознания донес. На таких примерах убеждаешься в силе науки в мастерском исполнении Г.Э. Говорухина.

«Как показывает контент-анализ, строительство новых районов, особенно в 70-80-е годы осуществлялось так называемыми кондоминиумами (спальными районами, куда входили: жилые здания, детские сады, школы, магазины и пр.) - заявляет автор на с. 271. Во-первых, как уже отмечалось[127], автор переворачивает представление человечества о том, что такое кондоминиумы. Во-вторых, мы имеем возможность еще раз восхититься эвристической мощью социологии (в том же исполнении). Если бы не было контент-анализа, как бы мы узнали тот тщательно скрываемый факт, что в советские времена строили не отдельные дома, а целые микрорайоны?

С помощью тонких социологических методов автору удалось выявить ряд особых мест в городе. «Эти места <.„> проходят как районы, в которых «нечего делать», например район заводов «Парус», «Амурсталь» или «Шестой участок», которые отмечаются на карте (они есть в официальных обозначениях), но практически не упоминаются в самих интервью. Такие места представляют собой род социальной лакуны и уже практически не сохраняются даже в городских байках и «страшилках». Чаще всего такие места непрозрачны и закрыты для обывателей» (с. 271-272). Конечно, с помощью анализа баек и «страшилок» можно извлечь ценную социологическую информацию, но мы должны знать детали и подробности. Какие байки? Какие страшилки? Г.Э. Говорухин льет водопады слов, пытаясь поведать о том, что все и так знают. Но стоит ему затронуть действительно живую тему, представляющую интерес для публики, как он тотчас же становится удивительно молчаливым. Немалое удивление вызывает фраза о том, что эти места непрозрачны и закрыты для «обывателей». Для кого же они тогда «прозрачны» и «открыты»? И кто, кстати, в «социальных лакунах» проживает? Для людей, которые в этих местах живут, они вполне «прозрачны». Следовательно, эти люди - не «обыватели». Так кто же они? Автор хранит на этот счет молчание.

Автор также не озаботился тем, чтобы просветить нас насчет понятия «социальная лакуна». Это то же самое, что «пространственная лакуна» и просто «лакуна»? Или это все-таки разные вещи?

Конечно, не настолько мы наивны, чтобы не понимать: в «социальных лакунах» сосредоточивается та часть общества, которая «не вписалась в рынок», фактически это зоны социального бедствия. Для настоящего социолога здесь непочатый край работы. Кто они - современные отверженные: пожилые люди, влачащие жалкое существование на нищенскую пенсию? Бывшие квалифицированные рабочие, лишившиеся работы в результате деиндустриализации? Работники строительного комплекса, павшего жертвой реформ? Г.Э. Говорухин этих вопросов не видит или не желает видеть, он сводит свою задачу лишь к поверхностному описанию фактов. Так, на с. 272 отмечается низкая электоральная активность обитателей зон социального бедствия и повышенный уровень протестных настроений.

Г.Э. Говорухин лишен способности четко формулировать задачу исследования, поэтому читателю приходится додумывать за него. Насколько можно судить по тексту, автор поставил задачу составить «социально-иерархическую карту города» (там же). Проще говоря, выявить связь социального статуса горожан с местом их проживания. В качестве метода исследования называется «фреймовый анализ групповых интервью» (там же). «Этот анализ позволяет определить отношение горожан к тому или иному району города через концептуальную схему образного описания» (с. 272).

Что такое «концептуальная схема образного описания», выясняется из таблицы 9 на с. 273. В ней в левой колонке назван район, в правой - результат «фрейм-анализа» города (группы от 50 лет и старше)[128]. Например, слева: «Поселок Амурсталь», справа: «Своеобразный район, приятный район, заброшенное место». Пример других «схем образного описания»: «Хорошее место», «Район для души», «Небезопасно». Проще говоря, «схема образного описания» - это оценка района респондентами. С некоторыми горожанами силами некоего МИГа[129] были проведены «фокус-групповые интервью».

Честно говоря, для человека, который достаточно долго прожил в Комсомольске-на-Амуре, какой-то новой информации таблица не содержит. Приятно, конечно, сознавать, что твое «обывательское» мнение практически на сто процентов совпадает с результатами применения наиновейших социологических методов. Но, с другой стороны, что это за методы, если они дают результаты, которые «человеку с улицы» известны по его житейскому опыту? Этим мы не собираемся бросить тень сомнения на методы эмпирической социологии, мы лишь хотим подчеркнуть, что любой инструмент должен находиться в умелых руках.

Автор констатирует, что в оценке районов города некоторые пожилые респонденты решительно расходятся. Это явление связывается им с инерцией мышления. На говорухинском языке: «Оценка некоторых районов <.„> носит архаический характер» (там же).

В то же время при опросе респондентов молодого возраста такая инерция не наблюдается. На говорухинском языке: «В сравнении с таким неоднозначным пониманием некоторых районов города, можно привести пример с вполне однозначной оценкой городского пространства, которое мы отмечаем при анализе фокус группы от 16 до 30» (с. 274). Отсутствует согласование членов предложения в роде, потерян дефис в слове «фокус-группа», поставлена лишняя запятая, имеется грубый стилистический ляп - а в остальном все хорошо. Смысл улавливается без особого труда.

Так почему же молодые респонденты единодушны в своих оценках? Ответ таков: «Такая оценка данных пространств, как мы полагаем, становится результатом рецепции на, условно это назовем, возрастной паттерн» (с. 275). Для автора сказать «такая оценка объясняется тем, что респонденты молоды» значит наступить на горло собственной песне. Он глубокомысленно изрекает: «рецепция на возрастной паттерн». И ему дела нет до того, что рецепция в переводе с благородной латыни - восприятие. Это слово требует после себя родительного падежа без предлога. Например, «восприятие звука». Сказать «восприятие на звук» может только тот, для кого русский язык - не родной. Если же взять существо ответа, то мы получаем вот что: «Молодые респонденты проявляют единодушие в оценках, потому что они молоды». Очень содержательный ответ. Дальше, правда, следует, разъяснение, что «опыт социальной рефлексии пространства данной группой не имеет временных напластований» (там же). Проще говоря, у молодых еще нет жизненного опыта. Это верно, но не слишком ново.

Фреймовый анализ позволил автору установить любопытный факт: «миграцию территории со значением «идеологически важная»» (с. 276). Что такое «идеологически важная территория», не сказано. Может быть, Красная площадь? Но она в Москве, а не в Комсомольске-на-Амуре. Значит, что-то другое. Принимая во внимание, что понятие идеологии в говорухинском языке совершенно безразмерно, это может быть что угодно. Так откуда и куда эта территория «мигрирует»? Ответ дан: «от районов с заметным производственным оттенком» (с. 276) «до районов с досуговым характером» (там же). В переводе: «От районов, в которых сосредоточены промышленные предприятия, к районам, где преобладают культурно-развлекательные заведения».

Далее автор пересказывает основные идеи концепции Б.Б. Родомана, который выделял «фокусные места» на территории. Если не считать того, что Г.Э. Говорухин вставляет для пущей научности термин «нодальный[130]» (там же), изложение вполне доступно для понимания доктора философских наук.

Концепция Б.Б. Родомана нужна автору, чтобы по-новому осмыслить планировку Комсомольска-на-Амуре. Поскольку город изначально создавался как поселение при заводах, постольку, согласно теории Г.Э. Говорухина, в нем реализован принцип «концентрического расселения жителей вокруг промышленного предприятия» (с. 278). И далее: «Закладка фокусов по производственному принципу позволяет, по крайней мере гипотетически, снизить затраты на строительство транспортных развязок, а значит искусственно определить и сегрегацию населения в селитебных районах города» (там же). Слово «сегрегация» здесь употреблено не к месту, нужно вести речь о расселении[131]. Довольно сомнительно выглядит термин «селитебный» в данном контексте. Что нам говорит на этот счет «Википедия»? Читаем: «Селитебные земли - земли, предназначенные для строительства жилых и общественных зданий, промышленных предприятий, дорог, улиц, площадей в пределах городов и посёлков городского типа. Синоним - термин «городские земли»[132]. Итак, выражение «селитебные районы города» означает «городские земли районов города». Плеоназм.

Самое внимательное изучение плана Комсомольска-на-Амуре не позволяет увидеть «концентрического расселения жителей вокруг предприятий». Город вырос рядом с двумя гигантами индустрии. Слева от Силинки - авиационный завод, справа - судостроительный. В каждом из районов жилые кварталы соседствуют с заводом, но не охватывают его концентрическими кругами.

Далее автор знакомит нас с работой Хауке (без указания инициалов) 1965 года, а затем с трудом Ф. Глодовского, С. Петрова и Г. Шелеховского, опубликованным в 1924 году, где ставится целью «изучение[133] максимальной производительности труда при оптимальных его условиях» (там же). Затем автор приводит таблицу (на с. 279), в которой содержится произведенный Г. Шелеховским расчет теоретической вероятности расселения работников в зависимости от расстояния от места их проживания до предприятия. Таблица цитируется почему-то по работе лишенного (лишенной?) инициалов Хауке. Разве нельзя было процитировать по оригиналу? Или автор не держал в руках статьи Хауке?

Недоумение еще более усиливается, когда автор решительно отвергает концепцию Г. Шелеховского: «Отсюда корреляция зоны удаленности и расселения оказывается некорректной» (с. 280). Но если «корреляция некорректна», то зачем о ней так подробно рассказывать?

Но концепция Г. Шелеховского, оказывается, все-таки не столь плоха. Идеи этого автора «оказываются созвучными общим принципам организации советского города» (с. 280). Предположим, это так. Но хотелось бы знать подробности: какие именно идеи «созвучны общим принципам организации города»? Нам об этом не было сказано. Далее следует ссылка на труд В.Г. Давидовича 1968 года, где излагается, насколько можно понять, вопрос о том, в какой степени идеи Г. Шелеховского воплощены в реальной практике советского градостроительства. Соображения В.Г. Давидовича читаются с интересом, возникает желание ознакомиться с оригиналом. Однако не будем забывать, что параграф посвящен истории возникновения и развития проточной культуры на примере (пространственных) лакун Комсомольска-на-Амуре. Связь цитированной работы с темой параграфа, на наш взгляд, далеко не очевидна. Не станем, однако, давать поводов для обвинений в придирках. Автор сослался на толковую, судя по всему, работу, это следует считать плюсом. Посмотрим теперь, что нам по существу проблемы.

«Комсомольск-на-Амуре, - пишет он, - становится тем советским городом, в котором четко просматриваются принципы производственной сегрегации населения. Работающий по системе государственного заказа, город являлся достаточно успешным и перспективным. Изменение этой системы приводит к разбалансированности в пространственной организации города» (с. 281). Насчет «сегрегации» мы уже писали, не станем повторяться. Что касается отрицательных последствий отказа от системы государственного заказа, то это ни для кого не секрет. Для фиксации результатов такого отказа не нужны изощренные социологические методики. Принципиальный вопрос заключается в следующем: каков выход из сложившегося положения? Автор всячески избегает постановки вопроса в такой плоскости. Вместо этого - описание симптомов поразившей городской организм болезни: деловая активность во многих районах города снижается, некоторые районы теряют привлекательность, люди из них уезжают, население стремительно покидает город, сокращается пассажиропоток[134],  исчезают «хозяйственные объекты» (с.  283). «Начинается цепная реакция по сокращению физического, в данном случае, освоенного и социального пространства Комсомольска» - пишет автор (там же). О сокращении физического пространства, признаться, нам читать до этого не приходилось. Вероятно, автор имеет в виду территорию. Выражение «цепная реакция по сокращению» - типичный канцеляризм. Следует писать: «реакция сокращения». Что же касается сути процесса, то она изображена верно. Только что здесь нового?

На с. 283 Г.Э. Говорухин предлагает некий рецепт лечения болезни. Процитируем его: «Конкурентоспособность объектов фактически означает не просто прибыльность, но в условиях г. Комсомолъска-на-Амуре - единственный способ выживания муниципального и частного торгового бизнеса в районе» (с. 283). Итак, бизнесу, чтобы выжить в Комсомольске, надо быть конкурентоспособным. В Москве, Париже, Нью-Йорке и Санта-Барбаре, вероятно, дело обстоит иначе. Остается только одно: дать практические рекомендации относительно того, как добиться конкурентоспособности. Но Г.Э. Говорухин почему-то таких рекомендаций не формулирует, а продолжает свою печальную повесть: «Сокращение численности населения в лакунарных пространствах города приводит к исчезновению сколько-нибудь значимых социальных объектов. Попытка перемещения таких объектов в центральную часть города <...> изначально убыточно[135], поскольку аренда помещения в центре существенно дороже, а уже находящиеся там коммерческие структуры демпингуют цены» (с. 284). Но ведь сам автор только что давал бизнесу совет: надо быть конкурентоспособным. Вот коммерческие структуры и «демпингуют цены» - как они иначе задавят конкурентов?

С. 285: «В районах за пределами условного треугольника происходит разрушение инфраструктуры городского пространства[136], поэтому общественная активность смещается в другой район».

Этим последним оказывается центр города, куда «аспект престижности района притягивает все больше число населения, желающего селиться в таком районе, и требует постоянного благоустройства города» (с. 286). И в самом конце второго параграфа Г.Э. Говорухин продолжает радовать читателя своими языковыми находками. «Аспект притягивает», «все большее число населения, желающего селиться» - новые перлы говорухинизма. «Все прочие районы города оказываются в статусе либо непопулярных мест, либо совершенно выпадают за пределы так называемой социальной карты города и становятся лакунами» - таким нарративом завершает на с. 213 Г.Э. Говорухин последний параграф третьей главы.

Подведем некоторые итоги. Нам было обещано рассказать историю «проточной культуры» на примере (пространственных) лакун Комсомольска-на-Амуре. Но истории мы не увидели. Параграф написан не в историческом ключе. Перед нами - сочинение, претендующее на то, чтобы быть определенным вкладом в социологию. О проточной культуре автор по ходу изложения забыл, а описал, как сумел, процесс социальной деградации одного конкретного города. Нарисованная при этом картина достаточно близка к реальности, что, впрочем, объясняется не теоретической проницательностью автора, а очевидностью предмета. От главных, принципиальных вопросов автор уходит (или их не видит, что сути дела не меняет). Понимание причин постигшей город катастрофы - на уровне детского сада: предприятия ВПК лишились государственного заказа. Рецепт лечения социальной болезни еще более инфантилен: бизнесу надо добиваться конкурентоспособности.

Во втором параграфе автор фактически отказывается от преобладающей в первом параграфе трактовки «лакуны» как территории, неподконтрольной государству. В последнем параграфе лакуна понимается как зона социального бедствия, что гораздо ближе к действительности.

На наш взгляд, процесс социальной деградации точнее и проще описывается без привлечения «пространственной» терминологии, но мы не отвергаем с порога возможность его описания и в тех терминах, которые использованы Г.Э. Говорухиным. Дело не столько в инструменте теоретического анализа, сколько в том, кто этим инструментом пользуется.

Автор затрагивает действительно животрепещущие проблемы, но делает это так, чтобы, боже упаси, не поссориться с сильными мира сего. С одной стороны, он пишет о системной деградации города, что дает ему моральное право на репутацию обличителя общественных язв. С другой, старательно отводит глаза от причин такой деградации, демонстрируя тем самым свою благонамеренность. Очень удобная и (в тактическом плане) беспроигрышная позиция!

Если взять монографию в целом, то вырисовывается такая картина.

Первая глава представляет собой эклектическое соединение двух самостоятельных сюжетов: истории политических учений и истории развития политических отношений.

Вторая глава - путаное и невнятное изложение «теории символизации пространства».

Третья глава посвящена по преимуществу феномену «лакун».

Органической, закономерной связи между главами не прослеживается. Монографии как системного целого нет, есть лишь механическая сумма разнородных частей.

 

Читать дальше                                            В начало страницы                       

СОДЕРЖАНИЕ

Введение 

Часть I. ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЙ ДИАГНОЗ

1.1  Один товар под двумя этикетками

1.2  «Особая специфика» языка и стиля

1.3  О принципиальности в науке

1.4  Логическая культура

1.5  Заголовки

1.6  Три введения к одной монографии

1.7  Цели, задачи и результаты исследования: декларации и реальность

1.7.1  Заявления о намерениях

и отчет о результатах

1.7.2     Первая глава Д1

1.7.3     Вторая глава Д1

1.7.4     Аннотация на Д2

Часть II. РАЗБОР ПОЛЕТОВ

II. 1 Еще раз о языке и стиле

II.2 Д1: глава 1

II.З Д1:глава 2

II.4 Д2:глава 2, §4 и 5

II.5 Д2: глава 3

II.6 Заключения

II.6.1 Заключение Д1

II.6.2 Заключение Д2

Несколько советов в заключение

ПРИЛОЖЕНИЯ

Приложение 1. Отзыв о диссертации Л.А. Васильевой

Приложение 2. Отзыв о диссертации В.Н. Савенковой

Приложение 3. Удержит ли Россия свои дальневосточные территории?

 

 



[77] Неологизм Г.Э. Говорухина.

 

[78] Коллекция пространств пополнилась еще одним экземпляром.

 

[79] 79 А вот и еще одно пространство.

 

[80] Ошибка смешения паронимов.

 

[81] Что противоречит тезису о существовании «трех сегментов» власти.

 

[82] Режим доступа: ru.wikipedia.org/wiki/Узус.

 

[83] Запятая поставлена не нами.

 

[84] Маркс К. Тезисы о Фейербахе // Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. 2-е изд. Т. 3. – С. 3.

 

[85] В разделах ««Особая специфика» языка и стиля» и «Еще раз о языке и стиле».

 

[86] Хотя и это, строго говоря, неточно. Используют не саму местность, а расположенные на ней природные объекты: леса, реки, озера, луга и т.п.

 

[87] Режим доступа: dic.academic.ru/dic.nsf/bse/115785/Означаемое

 

[88] В разделе «Три введения к одной монографии».

 

[89] Заключенные Г.Э. Говорухиным в кавычки слова – цитата из работы М. Мамардашвили и А. Пятигорского «Символ и сознание. Метафизические рассуждения о сознании, символике и языке». Режим доступа: http://www.philosophy.ru/library/mmk/simvol.html.

 

[90] В оригинале написано, как уже говорилось, «Ласуэл».

 

[91] Об этом мы уже писали. См. раздел ««Особая специфика» языка и стиля»

 

[92] Очередное пространство.

 

[93] Коротко говоря, подход относится к стратегии научного познания, а метод – к уровню тактики.

 

[94] Режим доступа: ru.wikipedia.org/wiki/Сегрегация

 

[95] На несогласованность членов данного предложения в роде нами указано в разделе «Д1: глава 2».

 

[96] В разделе «Вторая глава Д1».

 

[97] Нами выше отмеченная. См. раздел «Вторая глава Д1

 

[98] До этого не упоминавшиеся.

 

[99] В разделе ««Особая специфика» языка и стиля».

 

[100] Эта фраза нами уже цитировалась и комментировалась в разделе «Вторая глава Д1».

 

[101] География – землеописание, т. е. ее задача – описание земной поверхности. А пространство, в отличие от поверхности, не двухмерно, а трехмерно.

 

[102] Здесь автор не ошибся. В других случаях он не мог справиться с задачей различения паронимов «удаленный» и «отдаленный». О чем это говорит? О том, что он не имеет ясного представления о различии указанных слов. Иногда ему удается случайно угадать правильный ответ.

 

[103] За этой фразой в скобках стоит: «Население, 2001:204». Смотрим в библиографический список. Находим: «187. Население России в ХX веке: Исторические очерки. В 3-х т. Т 2. 1940–1951. – М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН). – 2001. – 416 с. 188. Население России в XX веке: Исторические очерки. В 3-х т. Т 3, кн. 1. 1960-1979. – М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН). – 2001. – 304 с.» Так к какому источнику отсылка: № 187 или № 188?

 

[104] Здесь автор отсылает к работе В.В. Свидерской «Демографическая политика советского государства на Дальнем Востоке (60–80-е годы XX века): Дисс. …канд. ист.наук. – Комсомольск-на-Амуре, 2003. – 203 с.

 

[105] Обойтись без плеоназмов автор не может.

 

[106] Со ссылкой на работу Дж. Берлинера «Советское прошлое и российская экономическая трансформация»// Экономическая история: Ежегодник. 2003. – М: РОССПЭН, 2004.

 

[107] Так в тексте – Р.Л.

 

[108] См. раздел «Еще раз о языке и стиле».

 

[109] См. раздел «Еще раз о языке и стиле».

 

[110] На что мы уже указывали в разделе «Еще раз о языке и стиле».

 

[111] Помещен в приложение.

 

 

[112] Частица «бы» – исторически тоже форма глагола «быть».

 

[113] Мы не знаем, зачем здесь точка. В книге она стоит.

 

[114] Честно говоря, нам не приходилось видеть постановлений заседаний. Постановления разных президиумов мы имели возможность читать.

 

[115] У Пушкина: «Москва… Как много в этом звуке // Для сердца русского слилось! // Как много в нем отозвалось!». Название села Бородина уже никогда не будет просто одним из множества топонимов. Название «Волочаевские сопки» ассоциируется с партизанской войной против колчаковцев. Все эти вещи давно известны, ново лишь то, что здесь, оказывается, «нарастает символика эпистемологических референций».

 

[116] Пять существительных подряд – результат, достойный мастера слова.

 

[117] Три раза употреблено слово «пространство» в одной недлинной фразе.

 

[118] 118 Запятая автора дилогии.

 

[119] Эта проблема обсуждается нами в статье «Удержит ли Россия свои дальневосточные территории?». Поскольку сборник, в котором она опубликована, труднодоступен, помещаем ее в приложение.

 

[120] 200 120 На что мы уже указывали в разделе ««Особая специфика» языка и стиля».

 

[121] Чтобы такое нечаянно измыслить, надо иметь в голове порядочный хаос.

 

[122] В разделе « Д1: Глава 2».

 

[123] 123 «Структура организации» в данном контексте – плеоназм.

 

[124] Режим доступа: ru.wikipedia.org/wiki/Риторика

 

[125] Или, возможно, «позитом» – мы точно не знаем.

 

[126] Так он назывался в советские времена. Сейчас ОАО «Амурский судостроительный завод».

 

[127]  См. раздел «Еще раз о языке и стиле».

 

[128] В оригинале скобки отсутствуют, слова «лет» нет.

 

[129]  Вероятно, микроисследовательская группа. Автор не счел нужным расшифровать окказиональную аббревиатуру.

 

[130] Нами это ранее отмечено в разделе «Еще раз о языке и стиле».

 

[131] Отмечено в разделе «Еще раз о языке и стиле».

 

[132] ru.wikipedia.org/wiki/Селитебный

 

[133] Так в тексте. У нас есть сомнения в адекватности передачи смысла оригинала. Скорее всего, речь идет об изучении условий достижения максимальной производительности труда. Впрочем, мы не проверяли.

 

[134] У Г.Э. Говорухина: «сокращается общая наполняемость пассажиропотока» (с.283).

 

[135] «Попытка убыточно» – несогласование в роде. На это мы уж указывали в разделе ««Особая специфика» языка и стиля».

 

[136] По-русски «городской инфраструктуры».