Карта сайта	Библиотека сайта	Страница Секции «Материалистическая диалектика – научный атеизм»	Региональные отделения РФО	Написать автору
Копировать монографию Владислав Бугера СУЩНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА Москва Наука 2005 Начало книги Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Библиография Глава 5. Сущность человека как совокупность отношений собственности и управления. 1. Отношения управления и собственности - субстанция общества ………………………………………………………………… 325. 2. Пять влечений, непримиримо противоречащих друг другу ……………………. 330. 3. Эрих Фромм и воевода Дракула …………………………………………………. 364. 4. Загадка гомосексуальности ………………………………………………………. 382. Глава 5. Сущность человека как совокупность отношений собственности и управления. 1. Отношения управления и собственности - субстанция общества. В ходе нашего исследования мы с вами, уважаемые читатели, имели массу случаев убедиться в том, что отношения собственности и управления действительно являются необходимыми формами человеческой деятельности - во-первых, в силу того, что они лежат в основе всех общественных отношений (то есть отношений, складывающихся между людьми в процессе всякой практической = сознательной = собственно человеческой = общественной деятельности), и, следовательно, необходимым образом структурируют (т. е. формируют) всякую собственно человеческую деятельность; во-вторых, в силу того, что они необходимым образом формируют потребности, интересы, влечения, стремления и установки людей, мотивы и цели их деятельности. Как можно убедиться, читая изложение результатов нашего исследования, отношения собственности и управления с необходимостью формируют человеческую деятельность благодаря тому, что они суть отношения собственности на производительные силы и управления производством, распределением, обменом и потреблением. То, что всякие отношения собственности и управления есть по сути своей отношения собственности на производительные силы и управления экономической деятельностью, приходится подчеркивать, поскольку наши читатели - это люди, сформированные обществом отчуждения. Такое общество, противопоставляя эксплуатируемым производителям эксплуататоров-потребителей, наслаждению - производственный труд как проклятие, а творческому труду - нетворческий (опять-таки как проклятие), затуманивает, делает неочевидным для своих членов тот факт, что всякая собственно человеческая деятельность есть по сути своей производство материальных благ[1] (даже когда эта деятельность с первого взгляда кажется либо исключительно потреблением, либо производством исключительно духовных ценностей: потребляя, человек творит человека; творя духовные ценности, он тоже творит человека, а также книги, картины, скульптуры и т. д. и т. п. - одним словом, материальные воплощения духовных ценностей, помимо которых последние просто не существовали бы вообще), а сам человек есть по сути своей основная производительная сила. И поскольку производительные силы и производственные отношения[2] являются сущностью друг друга (как и полагается обращающимся друг другом, внутренне единым диалектическим противоположностям), то мы опять-таки приходим к тому выводу, что сущность человека, человеческая природа - это совокупность отношений собственности на производительные силы и управления производством, распределением, обменом и потреблением. В связи со всем вышесказанным нельзя не согласиться со следующим утверждением К. Х. Момджяна: "…детерминационная связь между экономикой и формами общественного сознания, как известно, существует и в тех случаях, когда объектом непосредственной рефлексии со стороны последних выступает не экономика, но внеэкономические явления социальной жизни. Марксизм доказал, что даже тогда, когда речь идет, к примеру, о философских абстракциях, никак не связанных в своем фактическом содержании с экономикой, необходимо видеть, что характер философского сознания в конечном счете обусловливается способом производства материальных благ. Такая обусловленность носит опосредованный характер и объясняется тем, что любые явления и процессы жизнедеятельности людей, получающие свое отражение в общественном сознании, сами в конечном счете детерминированы экономикой" [438, с. 90]. Согласившись, уточним: детерминированы не просто экономикой, но отношениями собственности на производительные силы и управления экономической деятельностью - которые, в свою очередь, детерминированы развитием производительных сил. А теперь давайте сравним общество с живым многоклеточным организмом. Простейшим элементом живого организма, все еще сохраняющим свойства живой материи (если этот элемент делить дальше, то его элементы, взятые сами по себе - вне глубокой внутренней связи с другими элементами, делающей всех их единым целым, - уже не принадлежат к живой природе), является клетка; клетка - это субстанция[3] живого организма. Что же является субстанцией организма под названием "общество"? Общество состоит из производительных сил, основные из которых - человеческие индивиды - находятся друг с другом в отношениях собственности на производительные силы и управления экономической деятельностью; именно человеческие индивиды, превращаемые отношениями собственности и управления в единое целое, являются и "несущей конструкцией", и движущей силой развития системы под названием "общество". Если продолжать аналогию с многоклеточным организмом, то в первом приближении получится, что человеческие индивиды - это клеточки, прочие производительные силы - всякие отростки этих клеток, а производственные отношения - это отношения между клетками… Верно ли будет сделать отсюда вывод, что клеточкой общества является человеческий индивид? Как это ни удивительно - нет, неверно. Дело в том, что всякая аналогия ограниченна; аналогия между обществом, с одной стороны, и многоклеточным растением или животным - с другой, тоже весьма ограниченна. Если отделить клетку от живого организма и поместить ее в питательную среду - она останется сама собой вне связи с остальным организмом, и те молодые клетки, на которые она разделится и которые можно будет совершенно обособить от нее без всякого вреда для них, окажутся именно клетками того же вида; напротив, изыми человеческого индивида из общества - и, как показывает ряд известных случаев, даже если он взрослый, то все равно очень много шансов на то, что со временем он перестанет быть человеком, а если это ребенок младше 4-5 лет, то 100% шансов на то, что человеком он не станет. В отличие от подавляющего большинства клеток любого многоклеточного организма, определяющих сами себя в своих основных характеристиках помимо связи со всем организмом (конечно, не на 100%, но все же в очень большой мере помимо этой связи), человеческие индивиды как таковые целиком и полностью определяются отношениями собственности и управления: детеныш Homo sapiens, формирующийся вне и помимо этих отношений, - не более, чем животное, в то время как, скажем, клетка кожи или стенки какой-нибудь кишки, возникшая путем деления такой же клетки вне организма животного (в питательном растворе) и обособленная от всех других клеток, будет точно такой же клеткой, как и та, что возникла внутри организма животного и существует там… Сущность клетки заложена в ее генах, а сущность человека в генах не заложена - вот в чем разница между человеческим индивидом и живой клеткой, вот где кончается аналогия между обществом и живым организмом. Человеческий индивид как таковой, как производительная сила, как разумное и разумно чувствующее существо есть, в сущности, отпечаток отношений собственности и управления в материальном теле животного, образовавших психику этого тела - и не может быть определен иначе, как через отношения собственности и управления[4]; поэтому нам никуда не деться от вывода, что отношения собственности на производительные силы и управления экономической деятельностью являются не только отношениями между клеточками общества, но и самими этими клеточками[5]… Если мы скажем, что общество - это система человеческих индивидов, то это утверждение окажется весьма поверхностным, направит нас ложными путями (а именно, заставит искать ключ к загадкам человеческого существования внутри отдельно взятого индивида) и приведет к ложным выводам (например, заставит нас указать на гены человека как на первоисточник человеческого характера и человеческих трагедий - или, если мы так и не найдем такого первоисточника внутри самого индивида, не согласимся списать все на гены и отчаемся в поисках, то заставит нас "найти" этот первоисточник в действиях мистических сил). Истина заключается в том, что общество - это система отношений собственности и управления, воплощенных в телах и психике человеческих индивидов и связанных друг с другом всем тем многообразием общественных отношений, в основе которых они лежат (лежат и непосредственно, и будучи воплощены в человеческих индивидах). Итак, мы пришли к выводу, что отношения управления, взятые в единстве с лежащими в их основе отношениями собственности - это и есть элементарные клеточки организма под названием "общество", его субстанция. Следовательно, именно с отношений собственности и управления надо начинать процесс "восхождения от абстрактного к конкретному" в изучении всякого общества; собственно говоря, это самое мы и проделали в нашем исследовании[6]. Маркс в своем "Капитале" исследовал экономику капиталистического общества, восходя к ее многообразной конкретности от простейшей, абстрактнейшей клеточки под названием "товар". Правильно сделал - потому что "товар" и есть такое отношение, в котором в потенциальном, неразвернутом виде заложена комбинация отношений управления и собственности (авторитарных управления и собственности и индивидуальных управления и собственности, превращающихся в авторитарные - подробнее см. во второй и третьей главах нашего исследования), специфичная для капиталистической общественно-экономической формации и лежащая в ее основе. Но если мы хотим проанализировать не только капитализм, но и всякий другой этап общественного развития (причем глубже, чем Маркс проанализировал капитализм), если хотим создать не только теорию капитализма, но всеобщую теорию человеческого общества - то должны разложить товарное отношение, отношение между сеньором и крепостным и прочие клеточки прочих этапов развития общества, чтобы выделить те универсальные клеточки, из которых состоит всякое общество на всяком этапе своего развития. Вот мы и выделили эти клеточки, эту субстанцию общества в первой главе нашего исследования. Мы обнаружили три вида таких клеточек - отношения индивидуального, авторитарного и коллективного управления (различные комбинации которых создают все многообразие любых обществ, общностей, социальных организмов, больших и малых групп людей - так же, как различные комбинации атомов создают все многообразие любых химических веществ и смесей веществ) - и показали, что в каждой из них заложен свой "генетический код": отношения собственности соответствующего вида (индивидуальной, авторитарной и коллективной). Как же нам отнестись, в свете всего сказанного выше, к следующему утверждению К. Х. Момджяна: "Определяя свою позицию, сразу укажем, что субстанциональным определением изучаемого им (историческим материализмом. - В. Б.) объекта мы считаем категорию социальной деятельности, которая и подлежит логической конкретизации в процессе последовательного изложения нашей науки. Первым шагом на этом пути является установление исходной абстракции восхождения, фиксирующей "элементарную клеточку" изучаемой историческим материализмом реальности, каковой ("клеточкой") мы считаем простейший акт социального действия. Подобно тому как клетка живого организма является минимальным структурным образованием, обладающим в то же время субстанциональными свойствами живой материи, отличающими ее от материи неживой, элементарный акт действия содержит в себе исходное субстанциональное отношение социальной формы движения - отношение субъекта и объекта. В нем одновременно воплощается первичная атрибутивная характеристика социального (отличающая его от "досубъектных" форм организации) и его первичная структурная характеристика, указывающая на различие субъектной и объектной сторон социальной деятельности. Поэтому, отталкиваясь от такой клеточки, мы совмещаем в едином процессе восхождения от абстрактного к конкретному последовательный анализ "интровертных" и "экстравертных" определений социальной субстанции" [437, с. 56-57]. Если продолжить нашу аналогию между обществом и многоклеточным организмом, то социальное действие будет соответствовать процессам, совершающимся во взаимодействии клеток в организме и внутри самих клеток. Такие процессы обобщенно отображены в понятиях "биологический процесс", "биологическая форма движения" - так же, как социальные (= практические = сознательные = собственно человеческие) действия обобщенно отображены в понятиях "общественный процесс", "социальная деятельность", "социальная форма движения". Так вот, если брать "биологическую форму движения" отдельно от конкретных живых организмов, как особый объект (здесь мы оставляем в стороне вопрос о том, правомерно ли вообще такое абстрагирование и имеет ли хоть какой-то смысл им заниматься), то субстанцией именно этого объекта - но никак не живого организма[7]! - мы можем назвать простейшие, элементарные процессы, идущие в организме; точно так же мы можем назвать субстанцией самой по себе "социальной деятельности", "социальной формы движения" - но никак не объекта под названием "общество"! - выделяемый Момджяном "простейший акт социального действия". Таким образом, нам приходится констатировать, что процитированное выше утверждение К. Х. Момджяна не имеет никакого отношения к поставленному нами вопросу о том, что есть субстанция общества: это утверждение относится к другому вопросу - что есть субстанция социальной формы движения, - который выходит за рамки нашего исследования. Можно, конечно, завести разговор и о том, что именно является объектом, изучаемым историческим материализмом; но чем бы ни завершился этот разговор (кстати, тоже выходящий за рамки нашего исследования - потому мы и не будем его заводить), он не сможет оказать никакого влияния на тот сделанный нами вывод, что субстанцией общества являются именно три типа элементарных отношений управления и собственности[8], а не какой-то там процесс или акт действия… Кстати, насчет актов действия: как мы уже отметили в первой главе, именно отношения управления лежат в основе актов социального действия - и уже по одному этому простейшее отношение управления любого из трех основных видов более субстанционально, чем простейший акт социального действия. 2. Пять влечений, непримиримо противоречащих друг другу. В четвертой главе нашего исследования мы уже говорили о том, какими именно делает людей общество отчуждения. Оно с раннего детства формирует человека внутренне расколотым, находящимся в дисгармонии с самим собой. Оно закладывает в каждого своего члена пять влечений, антагонистически противоположных друг другу - потребность в общении с другими людьми и вместе с тем стремление дистанцироваться от них, волю к протесту против подчинения себя и вместе с тем стремление подчиниться и волю к власти. Различные комбинации этих противоречивых влечений обусловливают все многообразие характеров индивидуальных личностей; от того, насколько остра борьба между этими влечениями, зависит, насколько данная личность невротична, психопатична, больна. Богатый фактический материал, подтверждающий это утверждение, дает нам один из величайших трудов по психологии, написанных в XX веке - "Невротическая личность нашего времени" Карен Хорни [819, 719]. В этой книге, которую по праву можно было бы также назвать "Феноменология антагонистических противоречий в психике цивилизованного человека", Хорни убедительно показывает, что неврозы во всем их разнообразии порождаются тревожностью, в основе которой лежит, в конечном счете, такая враждебность индивидуальной личности к другим людям, которую последняя не хочет осознавать (или, говоря языком психоаналитиков, вытесненная в подсознание). Продолжая логику Хорни, нетрудно показать в каждом из приводимых ею многочисленных (и весьма типичных - причем она с блестящей очевидностью показывает, что даже исключительно редкие и необычные невротические проявления уникальны лишь внешне, по сути же своей весьма типичны) случаях, что тревожность и враждебность, порождающие описываемые ею симптомы и синдромы, в свою очередь порождаются отношениями индивидуального и авторитарного управления, индивидуальной и авторитарной собственности - и закрепляются (и в то же время вытесняются в подсознание) вырастающими из этих отношений противоречиями между потребностью в общении с другими людьми и стремлением дистанцироваться от них, волей к власти, готовностью к подчинению и волей к бунту. Другой великий психоаналитик, Карл Густав Юнг, в ряде своих работ, посвященных психологии шизофрении[9], показал на множестве примеров, что определяющая причина этой, самой распространенной, психической болезни носит вовсе не биологический характер. По мнению Юнга, природа шизофрении в сущности та же, что и у неврозов и истерии: комплексы неудовлетворенных навязчивых желаний и стремлений порождают мир иллюзорных представлений, в большей или меньшей мере отгораживающих индивидуальную личность от окружающего мира (как это бывает со здоровыми людьми во сне; по мнению Юнга, неврозы, истерия и шизофрения есть нечто вроде сна наяву) и как бы раскалывающих ее на две (или, зачастую, даже более) личности (в основании каждой из которых лежат разные, антагонистически противоположные друг другу комплексы, обусловливающие как непримиримую борьбу между этими личностями, так и различие их характеров). По большому счету, шизофрения отличается от неврозов и истерии лишь количественно: при ней комплексы сильнее овладевают психикой человека, раскол личности и ее уход от реальности в мир иллюзий глубже и необратимее[10]. Качественные различия между шизофренией, с одной стороны, неврозами и истерией - с другой не так глубоки, как кажется на первый взгляд, и представляют собой не что иное, как проявления вышеупомянутых количественных различий. Почему шизофрения сильнее, чем неврозы и истерия? - Юнг допускает, что здесь играют роль и органические причины: интоксикация, вызванная нарушением обмена веществ. Если на фоне такой интоксикации человек переживет сильнейший эмоциональный стресс (с которого, по мнению Юнга, и начинается шизофренический процесс; собственно говоря, так обстоит дело не только "по мнению Юнга", но согласно всем тем историям болезни, в которых хорошо описан не только весь процесс развертывания болезни, но и его предыстория. Другое дело, что предыстория болезни далек не всегда хорошо реконструируется - особенно, понятное дело, в случаях ранней детской шизофрении: попробуй узнай у ребенка в возрасте от года до пяти лет, какие комплексы у него уже есть, какие стрессы и когда именно он переживает… Вот и не утрачивают своей популярности психиатрические мифы о том, что шизофрения - это нечто вроде программы, заложенной в генах того или иного человека), то комплексы настолько сильно овладеют сознанием человека, погрузят его в сны наяву и обострят его борьбу с самим собой, что вчерашний невротик, истерик или даже более-менее психически здоровый человек довольно быстро станет самым настоящим шизофреником. Однако не органические нарушения, но именно психические комплексы, порожденные вовсе не генами, не вирусами и не токсинами, определяют характер нарушений психики и направленность процесса ее разрушения при шизофрении[11]. Юнг убедительно доказывает, что у тех людей, которые страдают теми же комплексами, что и шизофреники, но шизофрениками не являются - у истериков, невротиков, - нарушения психики в основе своей аналогичны нарушениям психики у шизофреников; просто они не столь глубоки, как у последних, и потому несколько иначе проявляются в поступках и речи больных. Что же представляют собой комплексы неудовлетворенных влечений, обусловливающие неврозы, истерию и шизофрению? Откуда они берутся? Для того, чтобы ответить на последний вопрос, достаточно процитировать парочку примеров из тех, что приводит Юнг: "Мы наблюдали пациентку, которая тридцать пять лет содержалась в клинике Бургхёльцли. Десятилетиями она лежала в постели, никогда не разговаривала и ни на что не реагировала. Ее голова всегда была опущена, спина согнута, а колени слегка подтянуты. Она постоянно совершала руками странные трущие движения, так что с годами у нее на ладонях образовались мозоли. Большой и указательный пальцы правой руки она держала сведенными вместе, как при шитье. После ее смерти я пытался узнать, кем она была прежде. Но никто из персонала клиники никогда не видел ее вне постели. Только один пожилой санитар припомнил, что видел ее сидящей в той же самой позе, в которой она теперь лежала в постели. В те дни она производила быстрые скользящие движения руками через правое колено и утверждала, что "шьет туфли", а позднее - "лакированные туфли". Со временем движения становились все более ограниченными, и в конце концов остались только трущие движения и сведенные вместе большой и указательный пальцы. Я изучал архивы клиники, но тщетно - они не содержали никаких сведений о прежней жизни пациентки. Когда на похороны приехал ее семидесятилетний брат, я попросил его припомнить, что послужило причиной болезни его родственницы. Он рассказал мне, что у нее был роман, который по разным причинам не привел к браку, и девушка приняла это так близко к сердцу, что впала в меланхолию. Я спросил, кем был ее возлюбленный; оказалось - сапожником. Если мы не собираемся истолковывать это как простое совпадение, то вынуждены будем признать, что пациентка хранила образ возлюбленного в своем сердце в течение тридцати пяти лет" [763, с. 187-188]. "…пациенткой является кухарка, 32 лет. Никакой наследственной предрасположенности у нее не выявлено, всегда была очень трудолюбивой и добросовестной, случаев эксцентричного поведения или чего-то подобного прежде не отмечалось. Совсем недавно она познакомилась с молодым человеком, который собирался на ней жениться. С этого времени в ее поведении появились некоторые странности. Она постоянно говорила о том, что он недостаточно сильно ее любит, часто бывала не в духе, мрачнела и подолгу сидела, о чем-то задумавшись. Однажды она "украсила" свою праздничную шляпку ужасно вульгарными красными и зелеными перьями, в другой раз купила пенсне, чтобы надевать его, отправляясь на прогулку со своим женихом. Как-то раз ей внезапно показалось, что у нее не в порядке с зубами. Эта идея не давала ей покоя, и она решила обзавестись вставной челюстью, в чем не было никакой необходимости. Женщина удалила себе все зубы под анестезией. На следующую ночь она внезапно испытала приступ сильного страха. Она стонала и кричала, что проклята навек, так как совершила большой грех: ей не следовало удалять свои зубы. Она должна молиться, чтобы Бог отпустил ее грех. Друзья пытались развеять ее страхи, убедить, что удаление зубов в действительности не является грехом, но у них ничего не вышло. На рассвете она стала несколько спокойнее и затем работала в течение всего дня. На следующую ночь приступы повторились. Когда меня пригласили на консультацию, я нашел пациентку довольно спокойной, с отсутствующим выражением лица. Я беседовал с ней о перенесенной операции, и она уверяла меня, что нет ничего ужасного в том, что у нее нет зубов, но все же это было большим грехом, и с этой позиции, несмотря на все уговоры, ее нельзя было сдвинуть. Она постоянно повторяла горестным, патетическим тоном: "Я не должна была позволять удалять мне зубы, да, да, это было большим грехом, и Бог не простит меня никогда". Она производила впечатление настоящей сумасшедшей. Через несколько дней состояние пациентки ухудшилось, и ее пришлось поместить в клинику. Приступы тревоги не прекращались; это переросло в расстройство, растянувшееся на месяцы. История болезни выявляет ряд совершенно абсурдных симптомов. При чем тут эта странная история со шляпкой и пенсне? Чем вызваны приступы тревоги? Откуда взялась бредовая идея, что удаление зубов - смертный грех? Ничего не понятно. Психиатр, придерживающийся анатомической концепции[12], сказал бы, что это как раз типичный случай dementia praecox. В этом и есть сущность "сумасшествия" - произносить сплошные нелепости; представления больного сознания о мире ненормальные, бредовые. То, что не является грехом для нормальных людей, грешно с точки зрения сумасшедшего. Причудливые бредовые идеи - характерная особенность dementia praecox. Нелепые причитания по поводу мнимого греха являются результатом "несоразмерного" эмоционального акцента. Эксцентричное украшение шляпки, приобретение пенсне свидетельствуют о странных представлениях, что очень характерно для таких пациентов. Где-то в мозгу некоторое количество клеток "вышло из строя" и начало продуцировать нелогичные, бессмысленные идеи, не имеющие абсолютно никакого психологического значения. Пациентка является очевидным дегенератом со слабым рассудком, имеющим врожденное отклонение, в котором и заключен источник расстройства. По тем или иным причинам заболевание вспыхнуло именно теперь; однако легко могло случиться так, что оно развилось бы в любое другое время. Возможно, нам пришлось бы капитулировать перед этими аргументами, если бы на помощь не подоспел наш психологический анализ. При выполнении формальностей, требуемых при помещении больного в клинику, выяснилось, что много лет тому назад у пациентки был роман, который закончился тем, что любовник бросил ее с внебрачным ребенком на руках. Вполне респектабельная во всех других отношениях женщина была вынуждена скрывать "свой позор", передав ребенка на воспитание в семью, живущую в сельской местности. Об этом никому не было известно. Когда женщина обручилась, то оказалась в затруднительном положении: как отнесется к этому ее жених? Сперва она отложила свадьбу, начиная все больше и больше беспокоиться, а затем в ее поведении появились странности. Для того, чтобы разобраться в них, мы должны проникнуть в психологию наивной души. Если перед нами встает необходимость раскрыть некую неприятную тайну любимому человеку, мы обычно пытаемся заблаговременно усилить его любовь к нам, дабы гарантировать его "забывчивость". Мы прибегаем к лести или пытаемся продемонстрировать себя в лучшем свете, с целью повысить собственную значимость в глазах других. Наша пациентка украшала себя "великолепными перьями", которые ее незатейливому вкусу представлялись достойными уважения. Ношение пенсне также прибавляет проявлений почтительности со стороны детей, и даже тех, кто старше. И кто не встречал людей, которые удаляют зубы из одного лишь тщеславия, только для того, чтобы носить зубные протезы? После операции по удалению зубов большинство людей находятся в несколько нервозном состоянии, воспринимая все происходящее с ними острее, чем обычно. И как раз в этот период произошла катастрофа: у нее возникли опасения, что жених, узнав о ее прошлом, расторгнет помолвку. Это был первый приступ тревоги. Так как пациентка не допустила оплошности за эти годы, она и сейчас все еще надеялась сохранить свою тайну и перенесла угрызения совести на удаление зубов. При этом она следовала известной модели: ведь когда мы не можем признаться в большом грехе, то с чрезмерным усердием порицаем себя за малый. Слабому и чувствительному разуму пациентки проблема казалась неразрешимой, и поэтому аффект становится непреодолимо сильным. Так выглядит душевная болезнь с психологической точки зрения. Ряд бессмысленных на первый взгляд событий, так называемых "нелепостей", внезапно обретает смысл. В сумасшествии мы обнаруживаем систему, и больной становится нам более понятен. Перед нами человеческое существо, похожее на нас, озабоченное обычными человеческими проблемами, а не просто мыслящая машина с выключенной передачей. До сих пор мы думали, что кроме бессмыслицы, порожденной нарушениями в клетках его мозга, душевнобольной не может ничего раскрыть нам своими симптомами, но это была чисто теоретическая точка зрения, не имевшая ничего общего с реальностью. Когда мы проникаем в личные секреты наших пациентов, в помешательстве обнаруживается система, на которой оно базируется, и мы понимаем, что безумие - это просто необычная реакция на эмоциональные проблемы, не чуждые и нам самим" [763, с. 177-180]. Антагонистические противоречия в обществе - вот что порождает[13] комплексы неудовлетворенных желаний, из которых прорастают неврозы, истерия и шизофрения. Откуда берутся социальные антагонизмы, мы знаем: они вырастают из отношений индивидуального и авторитарного управления, индивидуальной и авторитарной собственности. Следовательно, эти-то общественные отношения и порождают, в конечном счете, неврозы, истерию и шизофрению. Мы привели лишь наиболее простые примеры из того ряда, что привел в своих работах Юнг. Как он блестяще показал, эти простые примеры являются чем-то вроде элементарных "клеточек" (или "первофеноменов", как сказал бы Гете [см. 119, с. 160]), лежащих в основе более сложных примеров; тем самым Юнг доказал[14], сам того не осознавая, что шизофрения (так же, как неврозы и психозы) действительно обусловливается, порождается и определяется отношениями авторитарного и индивидуального управления, авторитарной и индивидуальной собственности. Но, к сожалению, Юнг сам не понял, что же именно он в действительности доказал - не понял потому, что был идеалистом. Подвергая вульгарный, биологизаторский материализм в психологии сокрушительной критике, неоспоримо доказывая при этом, что большинство случаев психических расстройств (которое как раз и составляют неврозы, истерия, шизофрения; сюда можно добавить еще и часть случаев заболевания различными реактивными психозами) никак не объяснить органическими расстройствами (напротив, скорее ряд органических расстройств, наблюдающихся у невротиков, истериков, прочих психопатов и у шизофреников, могут быть убедительно объяснены как последствия психических расстройств), Юнг делал из этого тот вывод, что сфера психического есть самостоятельная реальность, душа, сама являющаяся первопричиной своих трансформаций. Такой структурный уровень материи и ее особую разновидность, как общественные отношения, Юнг просто не замечал - и потому из своих глубоко верных научных исследований делал убогие, поверхностные, реакционные философские выводы, превратив свою психологию, говоря словами Маркузе, "в обскурантистскую псевдо-мифологию" [410, с. 251]. Говоря о "человеческих эмоциональных проблемах", Юнг не замечал, что это социальные проблемы, в основе которых лежат социальные противоречия[15]. Те "человеческие проблемы", которые делают людей невротиками и шизофрениками, присущи именно классовому обществу - а вот в первобытном обществе их и быть не могло. Например, из двух процитированных нами примеров из статьи Юнга видно, что если бы обе женщины, фигурирующие в них, жили не в цивилизованном обществе с его ячеечной семьей, а в первобытном племени - не стали бы они шизофреничками. Вам это не кажется очевидным, уважаемые читатели? - Что ж, давайте вернемся к этим примерам и проанализируем их подробнее. 32-летняя кухарка испугалась, что жених бросит ее, узнав, что у нее есть незаконный сын. Очевидно, что сильнейшая тревожность, входящая в ее комплекс, порождена такими семейными отношениями, при которых общество разделено на множество "ячеечных" семей, причем семей в высокой степени патриархальных. Внутри таких семей не только доминируют отношения авторитарной собственности взрослых на детей и авторитарного управления детьми со стороны взрослых, но и очень заметно выражены отношения авторитарной собственности мужей на жен и авторитарного управления женами со стороны мужей; муж и жена еще далеко не стали такими стопроцентно равноправными партнерами в брачной сделке, каковыми они уже являются сегодня в очень многих (хотя и не во всех: юридическое равенство супругов еще не уничтожает реального, существующего независимо от буквы закона патриархата во многих семьях) семьях в тех современных государствах, где муж и жена формально равны перед законом. Между семьями, разумеется, преобладают отношения индивидуальной собственности на детей и жен и индивидуального управления ими… При таких семейных отношениях настоящая любовь - такое чувство, при котором интересы и стремления твоего любимого человека выступают для тебя как твои собственные интересы и стремления, а его/ее радость и горе есть непосредственно твои радость и горе (соответственно, когда жертвуешь жизнью ради так любимого тобой человека, то даже не воспринимаешь это как жертву - это тебе же самому в радость) - встречается крайне редко: и это понятно, потому что такая любовь предполагает и воспроизводит отношения равноправного сотрудничества, то есть отношения коллективной собственности любящих людей друг на друга и коллективного же управления действиями друг друга. Такая любовь была типична для первобытных соплеменников - причем не только для мужчин и женщин, но и для взрослых и детей (напомним, что чем более первобытно то или иное племя, тем меньше в нем доля авторитарных отношений между взрослыми и детьми, тем больше коллективистского равенства между ними. Первобытные отношения между взрослыми и детьми поразительны с точки зрения современного человека; когда читаешь сделанное Брониславом Малиновским[16] описание отношений между взрослыми и детьми у тробрианцев, испытываешь сперва шок, а потом острую жалость - как обидно, что мы, гордые своей цивилизованностью нравственные уроды, потеряли все это…); для классового же общества типичны другие виды "любви", замешанные на коктейле из желания господствовать над "любимым" человеком и из стремления подчиняться ему же. В одних разновидностях цивилизованной "любви" преобладает воля к власти, в других - воля к подчинению; так, в половой любви одни "любящие" цивилизованные люди в большей мере представляют собою Отелло (причем отнюдь не только мужчины, но зачастую и женщины тоже), другие - Дездемону (опять-таки не только женщины, но зачастую и мужчины тоже). В случаях, приведенных Юнгом и процитированных нами, обе женщины скорее представляли собой дездемон: у обеих воля к подчинению явно преобладала в тех комплексах, которые свели их с ума[17]. Действительно, если бы в их чувстве преобладала воля к власти, то они либо нашли бы в себе силы не ощутить себя заброшенной, никому не нужной вещью - и не свихнулись бы; либо свихнулись бы, но не так - их помешательство было бы яростным, а не тоскливо-депрессивным, и кухарка винила бы во всяких бредовых "грехах" не саму себя, а своего жениха. А вот если бы эти бедные женщины любили своих возлюбленных настоящей любовью равной к равному - то это означало бы, что они настолько спокойны, что им настолько чужда тревожность, основанная на скрытых от самой себя недоверии и враждебности к своему любимому, что печаль из-за разлуки с любимым (как бы она ни была искренна, глубока и сильна) не превратилась бы у одной из них в комплекс, заточивший ее до конца жизни в клинику Бургхёльцли (не говоря уже о другой, о кухарке, сошедшей с ума без всякой реальной причины, от одного только страха перед возможностью разрыва отношений - она-то уж точно не сошла бы с ума, если бы любовь между ней и ее женихом была настоящей). Но настоящая любовь может процветать лишь в коллективистском, бесклассовом обществе - в цивилизованном же обществе она возможна лишь вопреки преобладающим отношениям собственности и управления, как редкое исключение, как гость из иного мира[18]. С другой стороны, в коллективистском мире просто неоткуда взяться враждебности со-общинников по отношению друг к другу, характерной для цивилизованных людей тревожности, стремлению дистанцироваться от со-общинников, воле к власти, воле к подчинению и воле к бунту. У членов коллективистского общества неоткуда взяться тем четырем влечениям, которые непримиримо противоречат потребности в общении с другими людьми в душе каждого цивилизованного человека, каждой индивидуальной личности. Следовательно, в коллективистском обществе тем меньше предпосылок для "любви" Отелло[19] и "любви" Дездемоны, чем меньше в нем остатков отношений индивидуального и авторитарного управления, индивидуальной и авторитарной собственности - и, таким образом, мы приходим к выводу, что даже при неполном коллективизме невротиков, истериков, психопатов и шизофреников должно быть многократно меньше, чем в классовом обществе. И этот вывод подтверждается практически: в первобытном обществе психически нездоровых людей действительно было многократно меньше, чем в цивилизованном. Как мы уже отметили в третьей главе, даже на довольно поздних стадиях перехода от первобытного общества к классовому люди еще сохраняют те психологические качества, которые сформировались у них еще тогда, когда каждая община была единой коллективной личностью. Это уравновешенные, спокойные, добродушные (если, конечно, у них нет веского повода для гнева), доброжелательные (по отношению к тем, кого они признали своими) люди. Таковы тробрианцы, описанные Брониславом Малиновским (это описание затем проанализировал и процитировал Вильгельм Райх в книге "Вторжение принудительной сексуальной морали", в главе с красноречивым названием "Нет неврозов - нет извращений" [861, p. 28-37]), зуни и горные арапеши, описанные Маргарет Мид и Рут Бенедикт, и др. Бенедикт, Малиновский и Мид изучали эти племена по многу лет, в течение этих лет водили очень близкое знакомство с множеством людей из этих племен (а с некоторыми из них - максимально близкое: например, Малиновский описывал и анализировал свои сексуальные отношения с тробрианками) - так что свидетельства этих этнографов бесспорно имеют силу веского доказательства: так вот, согласно этим свидетельствам, в данных племенах практически нет истериков, неврастеников, людей, страдающих навязчивыми идеями (хотя, разумеется, иногда встречаются кретины, идиоты, заики и гневливые люди). Отсюда мы вправе заключить, что в "классическом", вполне коллективистском первобытном племени их тем более не было. Однако тогда возникает вопрос: откуда же тогда взялось то представление, которое апологеты классового общества с древнейших времен и до наших дней распространяют в массовом сознании через религиозные мифы, философские трактаты и психологические труды - представление о том, что до возникновения цивилизации люди якобы были крайне жестоки и агрессивны (не только в межплеменных, но и во внутриплеменных отношениях), и лишь цивилизация, порожденные цивилизацией религия и мораль начали смягчать нравы? Неужели это просто лживая сказка, не имеющая никаких реальных оснований? Действительно, представление это неверно. Но оно не является чистой, стопроцентной ложью - кое-какое основание у этой сказки все же есть. Дело заключается в следующем. В какой-то момент - уже на весьма поздних стадиях перехода от первобытного общества к классовому - еще вчера спокойные, уверенные (по инерции, сохранившейся еще с первобытных времен) в справедливости своих отношений и обычаев люди вдруг глубоко и резко, разом, мгновенным скачком прочувствуют несправедливость и унизительность новых общественных отношений, проникающих в их жизнь[20]. Такой момент удалось застать Малиновскому: на одних островах он наблюдал племена спокойных, психически здоровых людей, а на других, расположенных по соседству - другие племена, родственные первым по расе, очень близкие по языку, уровню развития производительных сил и по многим обычаям, но все-таки чуть-чуть более авторитарные и менее коллективистские, чем первые. И вот это "чуть-чуть" привело к радикальным психологическим отличиям: очередной небольшой шажок по направлению к классовому обществу превратил сделавшие его племена в сообщества тяжелых невротиков, истериков и психопатов, переполненных страхами, навязчивыми идеями - и исключительно агрессивных. Этнографы знают немало подобных племен; в качестве одного из примеров укажем на добу, изученных Рут Бенедикт, чье описание этого племени приводит и анализирует Эрих Фромм в своей "Анатомии человеческой деструктивности" [695, с. 154-156]. И вот цивилизация, со своей религией и моралью, начинает сдерживать, подавлять, загонять в подсознание крайние проявления тех же самых страхов, враждебности, воли к власти (садизма), воли к подчинению (мазохизма), отношения индивида к себе подобным как к посторонним вещам, объектам манипуляции и потенциальной угрозе - словом, всех тех психологических уродств, которые она сама же и породила уже на своей заре, в процессе своего возникновения. Цивилизованные проповедники религии и морали приписывают все эти уродства дикости, до-цивилизационному бытию людей - в то время как настоящая первобытная дикость этих уродств почти не знала (исключения из этого правила почти полностью относятся к сфере отношений между разными племенами), и их распространение в действительности было не чем иным, как первой ласточкой новых, цивилизованных, "культурных" нравов. Вот откуда пошла сказка о необузданности дикарей, укрощаемой цивилизацией, и вот почему эта сказка, несмотря на наличие некоторых реальных ее оснований, все же лжива по своей сути. Подавлять, "вводить в рамки правил игры" свои же собственные уродливые порождения цивилизация начала почти сразу же после того, как выпустила этих джиннов из бутылки - уже на своей заре, еще до окончательного завершения перехода от первобытного общества к классовому. Об этом, в частности, свидетельствует пример племени манус, изученного Маргарет Мид (и этот пример Фромм проанализировал в той же своей книге [695, с. 152-154]): это племя, уже в основном - но все-таки еще не стопроцентно - цивилизованное, уже научилось подавлять и "сублимировать" агрессивные импульсы своих членов посредством морали, напоминающей пуританскую. Таким образом, вся психологическая история общества отчуждения есть история его борьбы с теми самыми деструктивными влечениями и психологическими противоречиями, которые оно же само постоянно и неуклонно воспроизводит. Поэтому не приходится удивляться тому, что человечество, живущее по законам классового общества, неизбежно является психически больным - и вылечить его можно не иначе, как обеспечив его переход от классового к бесклассовому, коллективистскому обществу[21]. То, что цивилизованное человечество является психически больным - вовсе не преувеличение. "Нормальные" люди классового общества даже не осознают, насколько они невротичны[22]; если бы это было не так и классовое общество было психически здоровым, то "виагра" и прочие средства того же рода не пользовались бы такой популярностью, как сейчас, не рекламировались бы так широко[23]. "Нормальные" цивилизованные люди также не осознают, сколько среди них не просто невротиков и психопатов, но самых настоящих психически больных людей - таких, которых не только они сами, но и окружающие признают за "нормальных". Прежде всего это относится к шизофреникам и истерикам. "…поразивший меня факт - это открытие, сделанное мною во время психотерапевтической практики: я был потрясен количеством шизофреников, которых почти никогда не встретишь в психиатрических клиниках. Такие случаи частично маскируются под неврозы навязчивых состояний, фобии и истерии, и такие больные слишком осторожны, чтобы приближаться к психиатрической больнице. Эти пациенты настойчиво требовали лечения, и я, верный ученик Блейлера, попытался заняться пациентами, о контакте с которыми, попади они в клинику, не мог и мечтать, - случаями бесспорной шизофрении даже с точки зрения неспециалиста. Я вообще считал абсолютно ненаучным лечить подобных больных, - а после курса лечения мне говорили, что эти люди не могли быть шизофрениками первоначально. Встречается большое количество скрытых психозов (и некоторое количество не столь скрытых), которые при благоприятных обстоятельствах могут быть подвергнуты психологическому анализу, иногда с довольно приличными результатами" [763, с. 261-262]. "Число скрытых и потенциальных психозов по сравнению с очевидными случаями поразительно велико. Не претендуя на какую-либо точность статистических данных, я полагаю, что данное соотношение составляет 10:1. Немало классических неврозов, таких, как истерия и невроз навязчивых состояний, в процессе лечения оказываются скрытыми психозами, которые иногда могут перерастать в явные, - факт, о котором психиатр никогда не должен забывать. И хотя благодаря скорее везению, чем собственным заслугам, меня минула печальная участь наблюдать, как какой-нибудь из моих пациентов неудержимо сползает в психоз, в качестве консультанта я наблюдал подобное не раз. Например, классические обсессивные неврозы, навязчивые импульсы которых постепенно превращались в слуховые галлюцинации, или случаи явной истерии, которые оказывались скорее ширмой для различных форм шизофрении[24]. Для клинического психиатра в этом нет ничего необычного. Однако, когда я начал частную практику, меня удивило сравнительно большое число пациентов со скрытой шизофренией, которые бессознательно, но систематически избегали психиатрических клиник и вместо этого обращались за консультацией и помощью к психологу. В таких случаях дело касалось не только людей с шизоидной предрасположенностью, но и истинных психозов, где компенсаторная активность сознания еще не была окончательно подорвана" [763, с. 274]. Герман Роршах приводит в своей книге "Психодиагностика" довольно типичный пример такой скрытой шизофрении [561, с. 199-201]. Пациентка была подвергнута знаменитому тесту Роршаха ("тест чернильных пятен") - и вот что пишет великий психодиагност как о результатах тестирования, так и о самой пациентке: "Экспериментальные данные этой пациентки были поразительными. Многие годы она занимала довольно ответственный пост, к врачу пришла лишь после того, как работа стала для нее невозможной и появились "нервные" страдания. Тип переживания является эгоцентричным, экстратенсивным. Но способ подачи ответов, неоднократное появление включенности Я, повторное толкование пятен как реально существующих предметов, аффективная окрашенность ответов - все это намного больше соответствует интроверсивному типу. Такие отношения можно встретить у больных эпилепсией и шизофренией. Для эпилепсии характерно большее конфабулирование, наличие персевераций и кинестезий. Так что речь может идти только о шизофрении. Об этом говорят также Дд[25], застревание на сексуальной тематике, запутанная последовательность, большая изменчивость ответов и склонность давать абсурдные и абстрактные ответы. Из полученных данных кто-то может даже сделать вывод об уже запущенном, годами длившемся заболевании, перешедшем в явно шизофреническое слабоумие. Но верно будет только одно: пациентка перестала находить общий язык со своим окружением, упрямо идя своим собственным путем, легко впадая в ипохондрическое и тревожное состояние и столь же легко беря на себя роль кляузницы. Нужно, кстати, добавить, что отец пациентки уже много лет болеет шизофренией, давно перешедшей в шизофреническое слабоумие[26]. Это только один из примеров, где неопытный диагност может перепутать латентный психоз с явным, с тем, который проявился реально. Сравнения с приводимыми позднее примерами шизофрении показывают, что некоторые явные психозы оказываются более похожими на данные, получаемые у нормальных людей, чем у испытуемых с латентной шизофренией" [561, с. 201]. Приведем еще парочку свидетельств как зарубежных, так и наших, отечественных психиатров: "Слово "шизофрения" почти у всех вызывает мрачные ассоциации, а между тем эта болезнь не всегда протекает тяжело и не всегда делает человека неработоспособным. При благоприятном развитии шизофрении многие не знают, что они больны, и в течение всей своей жизни никогда к психиатру не обращаются. Они слывут просто немного странноватыми, немного чудаковатыми людьми, не очень общительными, не склонными ходить в гости или принимать гостей у себя. Их друзья немногочисленны, знакомства они заводят осторожно и с выбором. Очень часто они чем-нибудь увлекаются, порой чрезмерно. Иногда какая-нибудь удивительная страсть является главным стержнем их жизни. Эмоционально они холодноваты. Если любят кого-нибудь, например престарелых родителей, то все это скорее умом, чем сердцем: они выполняют свой долг, так как понимают, что родителей надо почитать, уважать, о них необходимо заботиться. Они делают это добросовестно, их ни в чем нельзя упрекнуть, но теплоту их отношения к родным трудно заметить или почувствовать. В то же самое время нельзя сказать, что они бесчувственны совершенно: они привязаны к родным, к друзьям, но не так, как они были привязаны к ним до заболевания. (Однако в жизни встречается немало эмоционально холодных людей, которые вовсе не страдают шизофренией.) Одной из бросающихся в глаза странностей иногда становится манера одеваться - пристрастие к особым костюмам, порой вышедшим уже из моды, порой отличающихся от общепринятых своей надуманностью, вычурностью, "неповторимым своеобразием". Кроме замкнутости, нелюдимости, такие люди чрезмерно подозрительны, настороженны, недоверчивы, склонны во всем видеть какой-то подвох со стороны посторонних и близких, постоянно опасаются какого-нибудь несчастья или неприятности. Они подмечают всякие ничего не значащие мелочи, придают им особое значение и истолковывают их как проявление недоброжелательности по отношению к ним. Стараться убедить их в том, что этим мелочам никто не придает никакого значения, что если они и действительно имели место, то это не было сделано специально, как они это утверждают, очень трудно. Чем больше их убеждают, тем больше они упорствуют в своих неправильных умозаключениях, часто принимающих сверхценный, то есть приближающийся к бредовому, и даже настоящий бредовый характер. Чаще всего это идеи преследования, ревности, само собой разумеется, необоснованные, не отражающие истинного положения дела, а только отвечающие представлениям их носителя. Сначала "предположив", а потом "убедившись" в своих ложных заключениях, эти люди нередко принимают неправильные решения: ссорятся с родными, разводятся с женами, уходят с работы и делают тысячи других глупостей с точки зрения здравомыслящего человека, но "совершенно правильных" с их болезненной точки зрения. Их суждения часто безапелляционны, негибки, слишком прямолинейны, порой несуразны, неадекватны. Тем не менее, они спокойно живут, часто хорошо работают и никогда не попадают в психиатрическую больницу. Где-то в глубине души они по временам сознают, что им не мешало бы обратиться к психиатру, но если вы им об этом скажете, то сразу же превратитесь в их заклятого врага, отношение к вам немедленно и кардинально изменится. Им часто не удается создать семью. С одной стороны, они недостаточно эмоциональны, не умеют вызвать ответную любовь, с другой, робки, нерешительны и часто "не смеют объясниться". Наконец, им представляется исключительно трудным перестраивать свою жизнь, у них не хватает на это энергии, запасы которой весьма ограничены. Жизнь проходит на работе и дома, в своей комнате, которой ограничиваются их интересы. Выход в настоящую жизнь их пугает и становится просто трудным и невозможным. Они быстрее утомляются, так как им приходится тратить много энергии на преодоление своих болезненных симптомов" [766, с. 189-191]. "Только в самых тяжелых случаях истериков помещают в клинику, так что психиатры видят только самые безнадежные и дегенеративные формы заболевания. Такой контингент больных, разумеется, должен вести к формированию предвзятой точки зрения. Если вы прочитаете описание истерии в учебнике по психиатрии и сравните его с истерией реальной, как она представлена в приемной терапевта, вы вынуждены будете признать, что это не одно и то же. Психиатр же наблюдает только самую малую часть истериков, и только самых тяжелых. Но кроме этого имеется бесчисленное количество легких больных, которых никогда не помещают в клинику, и это случаи самой настоящей истерии. То же самое относится и к dementia praecox. Существуют легкие формы данного заболевания, далеко превышающие по численности тяжелые, при которых больного помещают в клинику. Пациентов с неострой формой никогда не госпитализируют. Им ставят такие расплывчатые диагнозы, как "неврастения" или "психастения". Как правило, врач общего профиля не осознает, что неврастения его пациента - это не что иное, как легкий случай ужасного заболевания, называемого dementia praecox, с почти безнадежным прогнозом[27]. По той же причине он никогда не станет считать свою истеричную племянницу лгуньей, притворщицей и морально неустойчивой особой, как это описывается в учебниках по психиатрии" [763, с. 228-229]. Если исходить из той точки зрения, согласно которой шизофрения и истерия обусловлены биологической наследственностью (и, следовательно, шизофреник и истерик - это в той или иной степени выродки, как это полагали если не все, то подавляющее большинство психиатров XIX века[28] и как многие психиатры полагают и по сию пору), то мы неизбежно придем к выводу, что доля выродков в человечестве на протяжении всей истории классового общества была настолько огромна, что непонятно, как человеческий род вообще продолжается до сих пор. Никуда не денешься - приходится отказаться от биологизаторского материализма в психологии в пользу материализма исторического, то есть признать, что не только невротики и психопаты, но и большинство собственно психически больных (истерики, шизофреники) стали такими не столько от плохих генов, каких-нибудь бактерий, ядов или черепно-мозговых травм, сколько от преобладания отношений авторитарного и индивидуального управления, авторитарной и индивидуальной собственности в классовом обществе[29]. Продукт этого общества - индивидуальная личность - оказывается по сути своей предрасположена к неврозам, психопатиям, истерии и шизофрении, поскольку индивидуальная личность по сути своей дисгармонична, расколота внутри себя и непримиримо борется сама с собой. Можно смягчать эту борьбу, предохраняя индивидуальную личность от полного саморазрушения[30] - но это будет удаваться далеко не всегда, и в каждом новом поколении индивидуальных личностей какой-то их процент обязательно окажется невротиками, психопатами, истериками и шизофрениками. Окончательно избавить человечество от неврозов, психопатий, истерии и шизофрении можно, лишь растворив индивидуальные личности всех людей в единой коллективной личности, включающей в себя все человечество - иными словами, обеспечив переход от классового общества к полному коллективизму (коммунизму). Тот факт, что шизофрения обусловлена социально, убедительно доказывается тем, что улучшение или ухудшение состояния больного напрямую зависит от того, насколько велико отчуждение в тех социальных условиях, в которых он оказывается. Социальная обусловленность шизофрении доказывается также и тем, что ее - так же, как и неврозы и истерию, хотя и с гораздо бóльшими трудностями и в значительно меньшем количестве случаев - удается вылечить, установив с пациентом отношения равноправного сотрудничества (то есть настолько коллективные, насколько это возможно) и попытавшись совместно с ним найти решение его социально-психологических конфликтов. Если удается установить с пациентом контакт и найти решение, позволяющее смягчить (и даже в той или иной степени разрешить) раскалывающие его личность конфликты - шизофреник выздоровеет. Другое дело, что в тяжелых, далеко зашедших в развитии шизофренического процесса случаях контакт с пациентом установить невозможно; в условиях классового общества крайне трудно найти хотя бы мало-мальски удовлетворительные решения социально-психологических конфликтов, порождающих психические комплексы (из которых и прорастают неврозы, истерия и шизофрения); наконец, мало найдется таких людей, которые годами, изо дня в день тратили бы массу сил на такого рода общение с шизофреником, да еще и делая это на хорошем профессиональном уровне. Даже богачи, способные хорошо заплатить психоаналитику, рискуют нарваться не на такого мастера, как Юнг, а на шарлатана[31]; что уж говорить о бедняках… Именно поэтому психоанализ не прижился как в подавляющем большинстве психиатрических лечебниц капиталистических стран (где бихевиористы господствуют так же, как в клиниках неоазиатских стран господствовали питомцы "павловской школы"), так и во всех психбольницах неоазиатских стран: классовое общество с экономической необходимостью подталкивает психиатров к тому, чтобы пользовать большинство психически больных (за исключением, разумеется, небольшой прослойки достаточно состоятельных людей, которые могут позволить себе тратиться на психоаналитиков) электрошоком и всякими химикатами, попутно эксплуатируя их даровой труд[32]. Преобладающие в классовом обществе отношения авторитарного и индивидуального управления, индивидуальной и авторитарной собственности объективно не позволяют большинству психически больных, с одной стороны, и психиатров - с другой стать равноправными сотрудниками, как того требует психоанализ: эти отношения с неумолимой неизбежностью делают большинство психотерапевтов господами, владыками, а большинство психбольных - объектами, вещами в руках этих господ; естественно, последние и пытаются исправлять эти вещи, как испорченные механизмы, и усваивают себе взгляд на психбольных как на испорченные механизмы[33]. Как правильно отмечал Райх, "…в реальности психиатрические лечебницы - это тюрьмы для больных психозами с низким медицинским обслуживанием, скудным финансированием и, в большинстве своем, с полным отсутствием научно-исследовательской работы. Больше того, многие медицинские администраторы не хотят и думать о каких-либо серьезных попытках улучшить состояние этих пациентов. Подобные усилия они иногда встречают даже с враждебностью" [550, с. 330][34]. Кроме того, у неоазиатских государств были и особые причины на то, чтобы преследовать психоанализ - особенно его левое, "фрейдомарксистское" крыло. Анализируя психику "советских", албанских, северокорейских психбольных так, как это сделали бы Юнг и Хорни, нетрудно было убедиться, что в основе их болезней лежали те же комплексы, что и у людей из капиталистических стран; а продолжив этот анализ с тем, чтобы выявить связь психических комплексов граждан неоазиатских государств с реальными общественными отношениями, в которых жили эти граждане - так, как это сделали бы Адлер, Райх, Фромм, Бассиюни, Лэнг, - нетрудно было бы убедиться в том, что эти отношения такие же отчужденные и эксплуататорские, как и в капиталистических странах. А уж этого-то государства, объявившие себя социалистическими и марксистскими, допустить никак не могли - по тем же самым причинам, по которым они, как правильно отмечает В. И. Метлов, не могли допустить критику немарксистских теоретических воззрений с позиций последовательного исторического материализма: "…подлинно марксистская критика немарксистской, буржуазной мысли, т. е. выяснение социальных условий появления тех или иных феноменов духовной жизни в буржуазных странах, легко могла быть экстраполирована и на советскую действительность. А это вызывало беспокойство идеологических "надзирателей" с их совершенно сверхъестественным чутьем грозящей опасности" [422, с. 57]. Гораздо удобнее было в как можно большей мере списать такое социальное заболевание, как шизофрения, на какие-то биологические причины (так же, как это делал, например, классик советской психиатрии профессор В. А. Гиляровский в своем здоровенном учебнике по психиатрии [137, с. 329-337]). Со временем юристы, биологи и психиатры, служившие неоазиатской бюрократии, все больше и больше старались "освободиться" от исторического материализма - и списать на биологическую наследственность психические комплексы, присущие не только шизофреникам, но и не страдающим шизофренией преступникам: "В 1975 г. выходит в свет книга "Методологические проблемы советской криминологии", автор которой советский юрист И. С. Ной подчеркивал роль генотипа как источника формирования преступного поведения. В рецензии на эту книгу, опубликованной журналом "Природа", биолог Ю. Я. Керкис поддержал подход, изложенный Ноем, и призвал советских юристов начать изучать биологию, что, по его мнению, совершенно необходимо "им для правильной ориентации в некоторых сложных вопросах их профессиональной деятельности". Тем временем Министерством внутренних дел СССР был начат ряд исследований, призванных изучить проблему связи между преступностью и генетикой. Нельзя в связи с этим не отметить иронию истории: в 20-х годах именно репрессивные советские органы проявили инициативу по созданию лагерей и колоний по перевоспитанию малолетних преступников… а в 70-х и 80-х годах, будучи не в состоянии объяснить сохранение в стране преступности, эти органы обратились за объяснениями к генетике"[35] [155, с. 235]. Стоит ли удивляться после этого, что одним из крупнейших советских психологов мог считаться человек, в рукописях которого можно найти такие вещи: "Для меня остается открытым вопрос об общей "логике" исторического развития так называемых формаций. Для меня неочевидна прямая связь этого развития со способом материального производства - "базисом"" [565, с. 397]. Немало материала для уяснения этого вопроса С. Л. Рубинштейну могли бы дать "фрейдомарксисты". Однако их труды были в СССР, начиная с 30-х гг., под запретом - а такой поверхностный (хотя и плодовитый в смысле обильной "писучести") "ученый", как Рубинштейн, оказался одним из корифеев отечественной психологии… К счастью, среди советских психологов были не только такие, как он, но и такие, как Б. В. Зейгарник. Понятное дело, что авторитарная психиатрия оказалась очень удобна буржуазным и неоазиатским государствам в качестве одного из карательных орудий. Мишель Фуко совершенно правильно отмечал: "…психиатрическая власть и в своих политических следствиях, и в своем политическом услужении у советской власти является, так сказать, родственницей той психиатрической власти, каковая в течение XIX века осуществлялась в Западной Европе. Возьмем, к примеру, происходившее в 1870 году после Парижской коммуны. Как нельзя более откровенным образом несколько оппозиционных политиков были отправлены в психиатрическую лечебницу как "безумцы"" [703, с. 181-182]. Но не только в XIX веке буржуазные государства использовали психиатрию как оружие. И в XX веке - как до, так и после второй мировой войны - психиатрия выступала при капитализме в качестве карательного орудия буржуазии. Я сам однажды видел японский художественный фильм, в котором, в частности, изображалось, как после второй мировой войны некоего профсоюзного лидера заточили в психушку, ставили на нем опыты и довели его действительно до сумасшествия. Образ этого профлидера был собирательным - из чего следует, что подобные случаи были отнюдь не единичными. Неплохое описание психиатрии как карательного орудия буржуазии можно извлечь из книги Брюса Вайсмана "Психиатрия - предательство, не знающее границ" [94]. Однако в этой книге, наряду с массой важных фактов, полным-полно и всякой беспардонной чепухи. Ее автор - фанатично религиозный и очень правый по своим политическим взглядам человек, рассматривающий психические болезни как результат козней дьявола, объявивший "крестовый поход" против всякого материализма. Именно с этих позиций, безнадежно отсталых даже по сравнению с воззрениями психиатров-"биологизаторов", он ведет атаку не только на этих последних, но и на психоанализ во всех его вариантах. Книга Вайсмана издана на деньги Церкви Сайентологии - весьма известной, очень агрессивной буржуазной тоталитарной секты, основанной известным писателем-фантастом (и по совместительству крупным шарлатаном) Роном Хаббардом. Блестящий критический анализ учения Хаббарда - "дианетики" - дал в одной из своих статей Эрих Фромм [698]. Те, кто спонсировал издание книги Вайсмана, обличающей психиатров, сами свели с ума тысячи людей во всем мире - так же, впрочем, как и священнослужители всех остальных религий… Если делать выбор между тремя группами тех, кто пытается вернуть одержимым своими комплексами людям душевное равновесие - между святошами, психиатрами-"биологизаторами" и психоаналитиками - то предпочтение следует отдать, конечно же, психоаналитикам (а из них - ученикам Адлера, Юнга, Хорни и Фромма). И вновь мы дадим слово Юнгу, чтобы он подтвердил все сказанное нами: "Что касается очевидных деструктивных и дегенеративных черт при dementia praecox, я должен особо подчеркнуть тот факт, что наихудшие кататонические состояния и случаи абсолютного слабоумия нередко есть результат пребывания в клинике для душевнобольных, поскольку вызваны психологическим влиянием окружающей обстановки, а не деструктивным процессом, не зависящим от внешних условий. Общеизвестно, что самые тяжелые кататоники встречаются в плохо организованных и переполненных больницах. Также хорошо известно, что перевод в шумную или в каком-либо другом отношении неблагоприятную палату часто приводит к ухудшению. Вредное воздействие оказывают принудительные меры по отношению к пациенту или его вынужденная бездеятельность. Все те обстоятельства, которые причинили бы нормальному человеку душевные страдания, отрицательно скажутся и на психике пациента. Учитывая это, современная психиатрия пытается избежать всего, что навевает мысли о тюремном заключении (ох, далеко не всегда. - В. Б.), и придает психиатрической клинике вид обычной. Палаты делают по возможности уютнее, врачи избегают принуждения и предоставляют пациенту как можно больше свободы (не будем забывать, что это пишет преуспевающий швейцарский психотерапевт, описывающий западноевропейские психушки - причем, судя по всему, отнюдь не худшие даже из западноевропейских. - В. Б.). Цветы на подоконнике и занавески на окнах производят приятное впечатление не только на нормальных людей, но и на больных. Следует признать, что в наши дни почти не увидишь ужасную картину, когда вдоль высоких кирпичных стен, окружающих психиатрическую лечебницу, сидят рядами мрачные, грязные, совершенно невменяемые больные (и при жизни Юнга, и десятилетия спустя после его смерти такую картину можно было увидеть в психбольницах более бедных, чем Швейцария, капстран - в частности, в ЮАР [см. фотографии в 864]. Такая картина не редкость в психушках слаборазвитых стран и сейчас. - В. Б.). А почему? Да потому, что мы поняли: пациенты реагируют на окружающую обстановку так же, как и здоровые люди. При старческом слабоумии, общем параличе и эпилепсии течение болезни не меняется в зависимости от того, содержатся ли пациенты с аналогичными больными или нет. Но при dementia praecox состояние пациентов может значительно улучшиться или ухудшиться в результате изменения психологической обстановки, в которой они находятся. Такие случаи известны любому психиатру, они подтверждают важнейшую роль психологического фактора, ясно демонстрируя, что dementia praecox не должна рассматриваться только с одной стороны, т. е. как органическое заболевание. Подобные улучшения и рецидивы не имели бы места, если бы dementia praecox была только органическим заболеванием" [763, с. 229-230]. "Если dementia praecox возникла как следствие органического нарушения, пациенты вели бы себя как те больные, у которых обнаружены реальные изменения в коре головного мозга. У пациента, страдающего общим параличом, улучшение или ухудшение состояния не происходит ни вследствие изменения психологической обстановки, ни вследствие помещения его в плохую клинику. Но в случаях dementia praecox состояние больного заметно ухудшается, если условия содержания оставляют желать лучшего" [763, с. 232-233]. "По моему мнению, большинство случаев dementia praecox объясняются врожденной предрасположенностью к психологическим конфликтам, но эти конфликты по существу не патологические, это обычные человеческие переживания. Поскольку предрасположенность заключается в чрезмерной чувствительности[36], такие конфликты отличаются от нормальных конфликтов только эмоциональной напряженностью. Из-за своей силы они не соразмерны другим ментальным функциям индивидуума. Следовательно, с ними невозможно справиться обычным путем - с помощью здравого рассудка, самоконтроля и расслабления. Именно невозможность избавиться от гнетущего конфликта приводит к болезни. Только когда человек понимает, что не в состоянии справиться со своими трудностями и никто не может ему помочь, он впадает в панику, которая приводит к эмоциональному хаосу и появлению чужеродных мыслей. Данное переживание относится к стадии инкубации и редко попадает в поле зрения психиатров, поскольку оно возникает задолго до того, как его носитель решает обратиться к врачу. Если психиатру удается найти решение конфликта, то он может предотвратить возникновение психоза" [763, с. 233-234]. "Микроскопические повреждения мозга, часто обнаруживаемые при шизофрении, я в настоящее время рассматривал бы как вторичные симптомы дегенерации, подобно атрофии мышц при истерических параличах. Психогенез шизофрении объяснил бы, почему некоторые легкие случаи заболевания, которые не представлены в психиатрических клиниках (их можно встретить только в кабинете врача по нервным болезням), могут быть излечены с помощью психотерапии. Однако, что касается возможности излечения, не следует быть слишком оптимистичными. Такие случаи редки. Сама природа заболевания, приводящая на деле к дезинтеграции личности, исключает возможность психического воздействия, которое является главным инструментом психотерапии"[37] [763, с. 245]. "…встречаются такие случаи - судя по всему, неврозы, длящиеся годами; затем внезапно случается так, что пациент перешагивает через черту и явно превращается в настоящего психотика. И что же мы говорим в подобных случаях? Мы говорим, что это был психоз в "скрытой" форме или психоз, замаскированный под мнимый невроз. А что же произошло на самом деле? В течение многих лет пациент боролся за сохранение своего эго, за главенство своей власти и за целостность личности. Но в конце концов он сдался - уступил "захватчику", которому больше не мог противостоять. Он не то что утратил душевное равновесие - его буквально захлестнул поток непреодолимых сил и мыслеформ, которые далеко превосходят обычные эмоции, какими бы бурными они ни были. Эти бессознательные силы и содержания жили в нем давно, и многие годы ему удавалось держать их в узде. На самом деле содержания эти не являются исключительно прерогативой больного, они присутствуют и в бессознательном нормального человека, который, к счастью, их полностью игнорирует. Эти силы не возникают в нашем пациенте, так сказать, ниоткуда. Можно с решительностью утверждать, что они не следствие "порчи" клеток головного мозга, они суть естественные (естественно порожденные классовым обществом. - В. Б.) компоненты нашей бессознательной души. В той или иной форме они появлялись в бесчисленных сновидениях тогда, когда, казалось бы, не о чем беспокоиться. Они появляются в сновидениях нормальных людей, у которых никогда не было ничего похожего на психоз. Но если нормальный человек внезапно испытывает опасное abaissement[38], его сновидения тотчас завладевают им и принуждают его думать, чувствовать и действовать подобно умалишенному. И он станет им, как герой одного из рассказов Леонида Андреева - герой, который думал, будто может безнаказанно лаять на луну, поскольку знает, что совершенно нормален. Но когда он лаял, то переставал видеть ту тонкую грань, разделяющую норму и безумие, так что другая сторона взяла верх, и он стал сумасшедшим. Случилось так, что наш пациент пал жертвой минутной слабости (в действительности, внезапная паника - явление совсем не редкое), это привело его в отчаяние, лишило надежд, и тогда весь вытесненный материал хлынул и затопил его. В ходе своей почти сорокалетней практики я видел довольно много больных, у которых временный приступ или же стойкий психоз развился из невротических состояний. Давайте на минутку предположим, что они действительно страдали от скрытого психоза, замаскированного под невроз. Тогда чем, собственно говоря, является скрытый психоз? Очевидно, что он представляет собой не что иное, как возможность индивидуума стать психически ненормальным в некий период своей жизни. Существование чужеродного бессознательного материала ничего не доказывает. Такой же материал вы найдете у невротиков, современных художников и поэтов, а также у объективно нормальных людей, сновидения которых подвергались тщательному изучению. Кроме того, вы обнаружите весьма многозначительные параллели с мифологией и символикой всех времен и народов (главным образом все-таки с мифологией и символикой цивилизованных или, по крайней мере, полупервобытных, а не совсем первобытных народов. - В. Б.). Вероятность будущего психоза ни в коей мере не определяется специфическими содержаниями бессознательного. Очень многое зависит от способности человека противостоять панике или хроническому напряжению психики, которая находится в состоянии войны с самой собой (типичное состояние для психики любого члена классового общества; у одних оно выражено сильнее, у других - слабее, но в той или другой степени выраженности оно свойственно каждому цивилизованному человеку. - В. Б.). Зачастую дело просто решает последняя капля, падающая в уже полный сосуд, или искра, которая случайно попадает в кучу пороха" [763, с. 252-253]. "Прошло почти пятьдесят лет с тех пор, как практический опыт убедил меня, что шизофренические расстройства можно успешно лечить с помощью психотерапии. Я пришел к выводу, что касательно лечения шизофреник ведет себя так же, как невротик. У него те же комплексы, то же понимание и потребности, но его основы куда менее прочны. В то время как невротик инстинктивно уверен, что диссоциация его личности никогда не утратит систематического характера, что единство и внутренняя целостность личности никогда не подвергается серьезной опасности, латентный шизофреник всегда должен считаться с возможностью того, что те самые основы начнут неудержимо распадаться. Его представления и понятия утратят свою целостность и свою связь с другими ассоциациями, перестанут быть адекватными. В результате он чувствует, что ему угрожает неконтролируемый хаос случайных событий, он стоит на зыбкой почве и нередко осознает это[39]. Опасность его положения часто проявляется в ужасающих снах о мировых катастрофах, конце света и тому подобном. Или почва вдруг начинает уходить у него из-под ног, обрушиваются стены, земная твердь превращается в воду, его уносит буря, все его родные умирают и т. п. Эти образы свидетельствуют о серьезных нарушениях связи пациента с окружающим миром, наглядно иллюстрируя угрожающую ему изоляцию. Непосредственной причиной такого нарушения является сильный аффект, который, как и любое эмоциональное возбуждение, у невротика вызывает аналогичное, но быстро проходящее отчуждение. Образы, которые невротик использует при описании своего расстройства, также могут обнаруживать некоторое сходство с шизоидными фантазиями, но в отличие от угрожающего и зловещего характера последних они кажутся драматизированными и преувеличенными. Поэтому врач может их игнорировать, не опасаясь негативных последствий. Совершенно иное дело - симптомы изоляции при скрытых психозах. Они являются грозными предвестниками, зловещий характер которых следует оценить как можно раньше. В этом случае нужно немедленно принимать меры - приостановить курс лечения, аккуратно восстановить личные связи, изменить обстановку, выбрать другого врача и ни в коем случае не касаться содержаний бессознательного, особенно сновидений и т. д. Здесь приведены только самые общие методы, которые, разумеется, в каждом конкретном случае подбираются отдельно. В качестве примера я хотел бы привести случай очень образованной дамы. Мы встречались на моих лекциях, посвященных тантрическому тексту, который непосредственно касался содержаний бессознательного. Она все больше и больше воодушевлялась этими новыми для нее идеями, не будучи в состоянии сформулировать встававшие перед ней вопросы и проблемы. В связи с этим у нее появились компенсаторные сновидения непонятной природы, которые вскоре привели к возникновению деструктивных образов, то есть к вышеупомянутым симптомам изоляции. На этой стадии она пришла ко мне на прием, чтобы я проанализировал и объяснил непонятные для нее мысли. Содержания ее снов - картины землетрясений, рушащихся зданий и наводнений - убедили меня, что пациентку, напротив, необходимо избавить от угрожающих вторжений бессознательного, радикально изменив ее нынешнюю ситуацию. Я запретил ей посещать свои лекции, посоветовав вместо этого основательно изучить "Мир как воля и представление" Шопенгауэра. Я остановил свой выбор на Шопенгауэре, потому что этот находящийся под влиянием буддизма философ делал особый акцент на возвращении главенствующей роли сознания. К счастью, эта женщина оказалась достаточно благоразумной, чтобы последовать моему совету, в результате чего симптоматические сновидения немедленно прекратились и возбуждение ослабло. В результате обнаружилось, что примерно двадцать пять лет тому назад у пациентки был непродолжительный приступ шизофрении без последующих рецидивов" [763, с. 274-276]. "Есть множество легких и непродолжительных, но явно шизофренических заболеваний (не говоря уже о более распространенных скрытых психозах), чье начало и течение носят исключительно психогенный[40] характер (за исключением определенных, предположительно токсических нюансов) и которые излечиваются с помощью чисто психотерапевтических средств (которые - как следует из всего того, что мы говорили выше о психоанализе - в основе своей социальны, поскольку представляют собой в высокой степени равноправное, коллективистское сотрудничество психоаналитика и пациента в решении социально-психологических проблем пациента. - В. Б.). Я наблюдал это даже в тяжелых случаях. К примеру, я помню случай с девятнадцатилетней девушкой, которая в возрасте семнадцати лет была помещена в клинику по причине кататонии и галлюцинаций. Ее брат был врачом, и поскольку он сам был вовлечен в цепочку патогенных событий, приведших в конце концов к трагедии, то в отчаянии, утратив терпение, он предоставил мне carte blanche (учитывая возможный провал), чтобы я предпринял все, "что в человеческих силах". Он доставил ко мне пациентку в кататоническом состоянии. Она находилась в состоянии полного мутизма, руки холодные, синюшного оттенка, на лице образовались застойные пятна, зрачки были расширены и слабо реагировали на свет. Я отправил ее в ближайший санаторий, откуда ее ежедневно приводили ко мне на часовую консультацию. Через несколько недель усилий, путем непрерывного повторения вопросов, мне удалось добиться того, что в конце каждого сеанса она шепотом произносила несколько слов. Когда пациентка начинала говорить, ее зрачки сужались, исчезали пятна на лице, вскоре начинали согреваться руки, кожа приобретала естественный цвет. В конце концов она начала - сперва с бесконечными паузами - разговаривать и сообщила мне содержание ее психоза. У нее было лишь очень фрагментарное образование, выросла она в буржуазной среде маленького городка и не имела ни малейшего представления о мифах и фольклоре. Но на консультации она рассказала мне длинный и тщательно разработанный миф, описывающий ее жизнь на Луне, где она играла роль спасительницы лунного народа. Классическая связь Луны с сумасшествием, как, впрочем, и многие другие мифологические мотивы в ее рассказе, была ей неизвестна. Первый рецидив случился спустя приблизительно четыре месяца лечения - пациентке внезапно пришло в голову, что, выдав свою тайну человеку, она больше не сможет вернуться на Луну. Она впала в состояние крайнего возбуждения, после чего пришлось перевести ее в психиатрическую клинику. Профессор Ойген Блейлер, мой бывший руководитель, подтвердил диагноз кататонии. Спустя примерно два месяца острый период заболевания прошел, и пациентку можно было отправить обратно в санаторий и возобновить лечение. Теперь она стала более общительной и начала обсуждать проблемы, характерные для невротиков. Прежняя апатия и бесчувствие постепенно уступили место несколько вялой эмоциональности и чувствительности. Разумеется, вопрос о ее возвращении к нормальной жизни и адаптации в обществе возникал все чаще. Когда она обнаружила перед собой эту неизбежную проблему, последовал второй рецидив, и она снова оказалась в клинике с тяжелым приступом делирия. На этот раз ей был поставлен диагноз "атипичное эпилептоидное сумеречное состояние" (предположительно). Очевидно, ее эмоциональная жизнь, вновь пробудившаяся в этот период, затушевала шизофренические черты[41]. После курса лечения, продолжавшегося чуть больше года, я, с некоторыми колебаниями, счел возможным выписать пациентку как излечившуюся. В течение более тридцати лет она продолжала сообщать мне в письмах о своем состоянии. Через несколько лет после выздоровления она вышла замуж, у нее родились дети, и она уверяла меня, что приступы болезни больше не повторялись. Тем не менее, возможности психотерапии в тяжелых случаях весьма ограниченны. Ошибочно полагать, будто существуют более или менее пригодные методы лечения. Теоретические предположения в этом отношении ничего не значат. Лучше вообще не упоминать о "методах". Что на самом деле важно - так это личная ответственность, серьезные намерения и преданность, даже самопожертвование того, кто лечит. Я наблюдал случаи поистине чудесного исцеления, когда благожелательным сиделкам и непрофессионалам благодаря своему мужеству и бесконечному терпению удавалось восстановить психологическую связь с пациентом и таким образом добиться совершенно поразительных результатов[42]. Конечно, только немногие врачи, и в очень ограниченном числе случаев, могут брать на себя столь сложную задачу. Но даже при таких условиях добиться с помощью психотерапии заметного улучшения состояния тяжелых шизофреников и даже излечить их можно только в том случае, если "позволяет собственная конституция". Это очень существенный момент, поскольку лечение не только требует исключительных усилий, но и при наличии у терапевта предрасположенности несет в себе угрозу психической инфекции[43]. Мне довелось увидеть по меньшей мере три случая индуцированного психоза, спровоцированного такого рода лечением. Результаты лечения часто курьезны. Мне вспоминается случай с шестидесятилетней вдовой, которая в течение тридцати лет страдала хроническими галлюцинациями, возникавшими после острых шизофренических периодов, в один из которых она попала в клинику для душевнобольных на несколько месяцев. Она слышала голоса, распределенные по всей поверхности тела, особенно громкие скапливались у естественных отверстий тела, а также у груди и пупка. Эти голоса доставляли ей массу неприятностей. По не обсуждаемым здесь причинам я решил заняться этим случаем, хотя "лечение" скорее напоминало контроль и наблюдение. С терапевтической точки зрения это казалось неосуществимым, в основном по причине крайне ограниченного интеллекта пациентки. Она могла вполне сносно управляться с домашними делами, но разумная беседа с ней была едва ли возможна. Дело пошло лучше, когда я стал обращаться к голосу, который она называла "голосом бога". Он был локализован в центре грудины. Голос сообщил ей, что она должна убедить меня "задавать" ей на каждой консультации выбранную мною главу из Библии, после чего она должна будет заучивать ее и размышлять над ней дома. На следующей консультации я должен был выслушивать ее. Как оказалось, это несколько необычное предложение принесло огромную пользу, так как занятия не только оживили речь пациентки и способствовали более ясному выражению мыслей, но и значительно улучшили психический контакт с ней. Примерно через восемь лет правая половина ее тела была полностью освобождена от голосов, они сохранились только на левой стороне. Не исключено, что такой неожиданный результат занятий[44] был вызван поддержанием у пациентки внимания и интереса. (Впоследствии она умерла от апоплексии.)" [763, с. 280-282.] Что же делать? Пытаться "формировать небольшие группы, состоящие из больных, врачей, медицинского персонала, членов семей больных, которые считаются равноправными членами группы, участниками сообщества" - с тем, что "вступая в это сообщество, врачи должны отказаться от всякой ведущей роли, всякой административной власти, репрессивной позиции в осуществлении той или иной лечебной процедуры"? [630, с. 176.] - Но классовое общество неизбежно разъест эти группы, как оно до сих пор неуклонно разъедало все коммуны, основывавшиеся энтузиастами со времен Оуэна и Фурье до наших дней… Единственный выход - превратить все человечество в единое сообщество равноправных сотрудников, в единую семью, то есть опять-таки обеспечить переход человечества от классового общества к коллективизму. * * * Концепция пяти влечений, антагонистически противоположных друг другу - и при этом лежащих в основе каждой индивидуальной личности, помогает очень хорошо понять многие вещи. Например, раскрыть загадки и парадоксы патриотического чувства в классовом обществе. Задайте ряду людей, выбранных наугад, такой вопрос: "Что такое патриотическое чувство? Пожалуйста, ответьте сразу, навскидку, без раздумий". Наверняка большинство тех ответов, которые вы получите при подобном опросе, будет звучать так: "Любовь к родине". Проведем подобный же опрос на тему: "Что такое родина?" Смысл большинства ответов наверняка будет таков: "Родина - это родная земля, территория, на которой я родился". Значит, любовь к родине - это любовь к той территории, на которой родился и/или провел детство? - Подобный ответ не вызывает никакого недоумения, если речь идет о "малой родине" человека, то есть о территории, которую он лично хорошо знает. Вот, например, моя "малая родина" - город Уфа, я его знаю, я к нему привык, и при мысли о его улицах и парках я действительно испытываю некое теплое чувство. Но как быть с такой "большой родиной", как Россия? Чукотка входит в Россию, а Гренландия - нет. Следовательно, если я - патриот России, то я должен любить Чукотку, но совершенно не обязан любить Гренландию. Но чем для меня отличается Чукотка от Гренландии (не как один абстрактный образ от другого, а как одна реальная территория от другой), если я ни ту, ни другую ни разу в жизни не видел иначе, как по телевизору? Более того. Границам государств свойственно время от времени изменяться - и если к некоему государству будет присоединена новая территория, то патриот той страны, где находится данное государство, будет должен полюбить и эту новую территорию, которую раньше он был вовсе не обязан любить. Если он не любит данную территорию, то этот факт не мешал ему быть патриотом до ее присоединения к его стране - но после присоединения его патриотизм тут же оказывается под вопросом, и этот вопрос снимается только тогда, когда патриотическая любовь нашего патриота распространится и на новую территорию… Но что же это за чувство такое - любовь к родине, если оно должно послушно раздуваться и сжиматься в зависимости от того, как именно некто проведет по карте черту, называемую государственной границей? Разобраться с этим парадоксом мы сможем, лишь если придем к выводу, что родина как территория - это лишь кажущийся объект патриотической любви, за которым скрывается какой-то другой, действительный ее объект. Мы осознаем этот объект в образе "родной земли" - но "земля", образ территории суть лишь маска, за которой подлинный предмет патриотического чувства остается неузнанным, хотя и вполне реальным… Патриот, говорящий о своей любви к "родной земле", сам не знает, что именно он любит патриотической любовью. Но что же это такое, что на самом деле любят патриоты? Давайте покопаемся в образе "родины", осознаем, с чем ассоциируется у нас "родная земля". Семья, близкие люди (ср.: "родина-мать", "отчизна"); вообще люди, говорящие на привычных нам с детства языках и живущие по привычным нам обычаям; привычные формы культуры - одним словом, все то, что обусловлено определенной системой общественных отношений, локализованной в границах тех или иных государств, в пределах обитания тех или иных этносов. А что, в свою очередь, лежит в основе любой системы общественных отношений, мы уже знаем: та или иная комбинация отношений управления и собственности. Итак, подлинным объектом патриотической любви является общество, основанное на той или иной комбинации отношений индивидуального, авторитарного и коллективного управления и соответствующих им отношений собственности. Придя к такому выводу, мы обретаем возможность классификации видов патриотической любви, отличающихся друг от друга по видам тех объектов, на которые они направлены - по видам общества, отличающимся друг от друга тем типом отношений управления и собственности, который играет главную роль в кооперации действий членов этого общества[45]. Так, в первобытной общине главную роль в этом деле играют коллективные отношения, а в классовом обществе - авторитарные; следовательно, первобытнообщинный патриотизм есть по сути своей привязанность прежде всего к коллективным отношениям собственности и управления, а цивилизованный - к авторитарным. Как мы знаем, в системе авторитарных отношений человек может быть либо начальником, либо подчиненным. Зачастую он является и тем, и другим; но все же большинство членов любого цивилизованного общества нетрудно разделить на две большие группы, члены одной из которых - в большей степени начальники, чем подчиненные, а члены второй - больше подчиненные, чем начальники. Соответственно, и патриотизм цивилизованных людей можно разделить на два основных вида (сплошь и рядом перемешивающихся друг с другом и образующих спектр переходных форм), отличающихся друг от друга по тому месту в системе авторитарных отношений, привычка к которому лежит в основе патриотических чувств данного члена классового общества: первый вид - это патриотизм начальников, второй - патриотизм подчиненных. Коллективистский патриотизм прост и понятен, он совершенно прозрачен и не таит в себе никаких загадок. Если твой интерес совпадает с интересом всех членов твоего общества (например, первобытной общины), если ты участвуешь в управлении своим обществом на равных правах со всеми его членами, то любовь к этому обществу и готовность пожертвовать за него своей жизнью не нуждается ни в каких утонченных психологических объяснениях. Патриотизм начальников тоже вполне естественен и понятен: если сын генерала не пользуется своими возможностями откосить от армии, а идет на фронт и рискует там своей жизнью, то нетрудно понять, почему он это делает - он проливает свою кровь за то общество, в котором он, если выживет, сделает карьеру и будет таким же господином, как и его папа-генерал. Такой генеральский сын борется за свое - так же, как и любой член коллективистского общества. Труднее понять патриотизм подчиненных. Почему люди, принадлежащие к эксплуатируемым классам, любят то общество, в котором они ничего не решают и являются лишь говорящими орудиями своих господ? Почему простой работяга проливает свою кровь, смело сражаясь против таких же, как он, простых работяг по приказу того самого государства, в котором он никто - и звать его никак?[46] Почему такие ситуации, как революции 1917-18 гг., когда российские, германские и австрийские солдаты повернули штыки на своих начальников, случаются редко - и гораздо чаще солдаты героически идут на смерть по приказу своих начальников? Очевидно, что патриотизм подчиненных укоренен в каких-то мощных иррациональных чувствах, способных легко побеждать элементарнейшую логику и здравый смысл. Что же это за чувства? - Концепция пяти непримиримо противоречащих друг другу влечений, заложенных в характере каждого цивилизованного человека, позволяет нам понять социально-психологические корни патриотизма подчиненных. Само собой напрашивается отождествление патриотизма подчиненных с привычкой к подчинению, с любовью к своему подчиненному положению в обществе. Однако такое отождествление хотя и верно, но явно недостаточно. Дело в том, что патриотизм подчиненных по большей части проявляют именно очень гордые, сильные духом представители эксплуатируемых классов - то есть как раз те, в ком сильна воля к власти и воля к бунту. Те же, в ком воля к подчинению очевидно преобладает, проявляют чудеса героизма гораздо реже - они просто покорно идут, куда их послали, и без особого энтузиазма убивают и умирают, как было приказано. Очевидно, что в основе патриотизма подчиненных лежит не вообще всякая привычка к подчинению, но какой-то особый ее вид, способный овладеть не только покорными рабами, но и гордыми, смелыми и сильными представителями эксплуатируемых классов. Этот особый вид привычки к подчинению основан на желании подчиняться любящим и заботливым папе и маме, передоверить им ответственность за принятие решений - желании, более или менее выраженном (хотя и обычно неосознанном) у каждого цивилизованного человека: как у того, которого вырастили более-менее любящие его родители, так и у того, который вырос на улице, в детдоме или у таких родителей, о которых лучше и не вспоминать. У большинства цивилизованных детей их первыми в жизни начальниками оказываются такие родители (а также бабушки и дедушки и т. п. старшие родственники), которые обычно любят их настолько, насколько цивилизованный человек вообще способен любить - и насколько его "любовь" можно назвать любовью[47]. Привязанность к единственным в твоей жизни начальникам, более-менее искренне любившим тебя и честно старавшимся принимать за тебя решения ради твоей же пользы (хотя и зачастую не понимавшим, в чем же действительно состоит твоя польза), на всю жизнь сохраняется в каком-то уголке души даже у самых сильных и самостоятельных взрослых цивилизованных людей. Она может быть более или менее сильной, более или менее осознанной - но она всегда есть. Как это ни удивительно, но у тех цивилизованных людей, которые выросли без родителей или с не любящими их родителями, формируется такое же точно желание подчиняться любящим и заботливым папе и маме - и даже еще более сильное, чем у тех людей, у которых такие папа и мама были. Почему это так, понять на самом деле нетрудно: к тому благу (в данном случае - благу родительской любви и заботы), которого был всегда лишен (но знаешь, что другим оно таки досталось), стремишься сильнее, чем к тому, которым либо обладал в прошлом, либо, тем более, обладаешь и сейчас. Поэтому неудивительно, что даже у наиболее самостоятельных, закаленных в школе жизни, инициативных и не поддающихся авторитарной дисциплине людей из тех, что выросли без родительской любви и заботы, сплошь и рядом обнаруживается то же стремление, что и у людей, воспитанных заботливыми родителями - найти себе такого лидера, в заботу которого о тебе можно было бы поверить, образ которого отождествился бы в твоем сознании с образом заботливого папы или/и заботливой мамы, которому можно было бы передоверить право принимать решения вместо тебя и манипулировать тобой. То, что желание обрести по-родительски заботливого начальника (господина), которому можно было бы поверить, как богу, является типичным, практически всеобщим (разве что за редкими исключениями) для цивилизованных людей, доказывается, во-первых, тем, что наибольшей массовой популярности достигают именно те лидеры (политические, религиозные и т. д.), которым наилучшим образом удается воплотить в своем имидже черты "отца народа" (или "государыни-матушки", если лидер - женщина). Во-вторых, это доказывается тем, что в образах верховных божеств любой цивилизованной религии отчетливо выражены отцовские или материнские черты. В любой цивилизованной религии люди мыслятся как дети верховных божеств - и одновременно как их подчиненные, слуги, зачастую даже прямо называемые "рабами божьими". Образ "родины" у людей классового общества - это всегда "отчизна", "родина-мать", то есть образ родины всегда ассоциируется не только с территорией, но и с родителями. Родина - это отец и мать: и тот, кому удастся отождествить себя с "родиной" в глазах масс, тем самым отождествит себя с образом отца и матери в сознании масс - и получит огромную (зачастую абсолютную, ничем не ограниченную) власть над этими массами. Множество смелых, сильных и вроде бы самостоятельных людей будут с радостью убивать и умирать по приказу того, кто сумеет отождествить себя с образом "отчизны", "родины-матери" в глазах этих людей. А теперь посмотрим: кто же это старался и старается отождествить себя с образом "отчизны" и "родины-матери" на протяжении всего существования цивилизации? - Да не кто иной, как государство. Отождествляя себя с "родиной", государство перенаправляет на себя нашу любовь к родителям и тоску по родительской заботе, лежащие в основе патриотического чувства. Государство как бы переодевается в образ "родины", а тем самым и в образ наших родителей - и в таком облике "влюбляет" в себя даже тех, кто никогда не полюбил бы его, увидев его в обнаженном виде. Ведь, строго говоря, что такое государство в своей основе, по своей сути? - Это организация армейских офицеров, судей и полицейских, состоящий из них аппарат управления (подробнее об этом мы уже говорили во второй главе нашего исследования). Кто из обычных штатских людей, не связанных родственными узами с армейскими офицерами, судьями и полицейскими, испытывает к ним (особенно к судьям и полицейским) чувство горячей любви? - Нелегко найти таких… А вот "родину" любят многие, очень многие - и если государство, накинув на себя одеяния "родины", отдаст приказ, то множество людей с готовностью пойдет по этому приказу на смерть. Таким образом, формируемое семейными отношениями классового общества желание подчиняться добрым и заботливым папе и маме, лежащее в основе патриотизма подчиненных, перенаправляется на государство (посредством отождествления образа родителей с образом родины, а образа родины - с государством) - и тем самым оказывается одним из мощнейших идеологических орудий политической власти эксплуататорских классов. Вот почему пропаганда "семейных ценностей" теснейшим образом связана с пропагандой патриотизма в любом классовом обществе - и вот почему в любом классовом обществе пропаганда "семейных ценностей" (так же, как и патриотическая пропаганда) может усиливаться, может ослабевать, но никогда не исчезает совсем. Бывает так, что патриотическое чувство одушевляет то или иное повстанческое движение, борющееся против обладающих политической властью эксплуататоров, против принадлежащего им государственного аппарата. Собственно говоря, так бывало и бывает до сих пор с подавляющим большинством повстанческих движений (хотя из этого и не следует, что так будет всегда). Однако это означает только то, что эти движения либо уже руководятся какими-то эксплуататорами, которые еще не имеют политической власти, но рвутся к ней - либо еще не руководятся никакими эксплуататорами, но, свергнув старых эксплуататоров, обязательно сделают своих лидеров новыми эксплуататорами и посадят их себе на шею[48]. А уж новые-то господа обязательно постараются укрепить и усилить перешедший в их руки государственный аппарат, несколько расшатанный восстанием, но так и не разрушенный им (в том числе и из-за патриотизма повстанцев, не позволяющего им полностью уничтожить эксплуататорское государство) до конца. Именно так все и происходило, к примеру, в ходе всех буржуазных и неоазиатских революций. * * * Из всех психологов, работы которых были использованы автором при проведении данного исследования (см. в библиографии), наиболее близко к пониманию психологии как социальной психологии, к пониманию определяющей роли отношений управления и собственности в формировании и развитии человеческой психики, наконец, к концепции лежащих в основе индивидуальной личности пяти непримиримо противоречащих друг другу влечений подошли два великих психоаналитика, прошедших хорошую марксистскую школу - Альфред Адлер и Эрих Фромм. Адлер в своей концепции неврозов и психозов настолько тесно увязал их происхождение и развитие с отношениями господства и подчинения, волей к власти и готовностью к подчинению (см., напр., его работы, изданные в русском переводе под заглавием "Практика и теория индивидуальной психологии" [10]), что автор этих строк считает его своим прямым предшественником. Что же касается Фромма, то если бы мне задали вопрос: "Какая книга по психологии оказала наибольшее влияние на формирование твоих воззрений в этой сфере?" - я бы ответил: "Анатомия человеческой деструктивности". 3. Эрих Фромм и воевода Дракула. В "Анатомии человеческой деструктивности" Фромм, среди прочего, развил весьма глубокую по своему содержанию концепцию некрофилии и проиллюстрировал ее рядом клинических примеров, а также подробным анализом некрофильского характера Адольфа Гитлера [695, с. 280-372]. Вкратце суть концепции Фромма такова. Если человеку очень сильно не дает покоя воля к власти, то есть садизм (которого он, впрочем, может почти совершенно не осознавать), но при этом он очень сильно (хотя опять-таки зачастую неосознанно) боится отпора со стороны тех людей, которыми он хотел бы командовать (в результате чего у такого человека весьма усиливается стремление дистанцироваться от других людей), то у него развивается стремление превратить живых людей в неодушевленные вещи, которыми можно манипулировать, не боясь отпора с их стороны[49]. Со временем обнаруживается, что такой человек проявляет больший интерес не к живым людям и животным, а к неодушевленным вещам. Иногда этот интерес направлен на трупы, экскременты, продукты разложения органической материи (это и есть "классическая" некрофилия) - а иногда на машины, здания и прочие неодушевленные орудия и продукты человеческой деятельности, которыми люди манипулируют, как хотят. Последнее, впрочем, не означает, что всякий, кто испытывает интерес к технике, является некрофилом: только тогда, когда этот интерес сочетается с понижением интереса к другим людям, к их чувствам и переживаниям, появляется повод заподозрить здесь некрофилию. Как видим, фроммова концепция некрофилии очень органично вписывается в наше понимание индивидуальной личности как порождаемого и определяемого отношениями индивидуального и авторитарного управления (и, тем самым, отношениями индивидуальной и авторитарной собственности) клубка из пяти влечений (потребности в других людях, стремления дистанцироваться от других людей, воли к власти, воли к подчинению, воли к бунту), непримиримо борющихся друг с другом. Таким образом, доказательства истинности фроммовой концепции некрофилии в ее основных и существенных чертах есть в то же время доказательства истинности изложенных выше воззрений автора этих строк на природу цивилизованного человека[50]. Лучшим доказательством фроммовой концепции некрофилии была бы история болезни реально жившего некрофила, изложенная людьми, не имеющими никакого понятия о концепции Фромма и вообще о современной психологии - и в то же время подтверждающая эту концепцию во всех ее существенных деталях и внутренних взаимосвязях. И автору этих строк действительно посчастливилось разыскать такую историю болезни. Это "Повесть о мунтьянском воеводе Дракуле", созданная на Руси в последней четверти XV в. и дошедшая до наших дней в рукописном списке известного переписчика второй половины XV в., монаха Кирилло-Белозерского монастыря Ефросина [520]. Валашский господарь Влад IV Цепеш, правивший в 50-60-е гг. XV в. в Мунтении (Восточная Валахия, входящая в современную Румынию), уже при своей жизни приобрел всеевропейскую известность. Его биография имеет довольно мало общего с литературно-киношными страшилками о графе Дракуле, явившимися на свет более ста лет назад с легкой руки писателя Брэма Стокера и пользующимися с тех пор неизменной популярностью чуть ли не во всем мире. Реальный, всамделишный Влад Цепеш был гораздо более страшной и отвратительной личностью, чем выдуманный Стокером вампир - граф Дракула. "Бысь в Мунтьянской земли греческыя веры христианин воевода именем Дракула влашеским языком, а нашим диавол. Толико зломудр, яко же по имени его, тако и житие его. Приидоша к нему некогда от турьскаго поклисарие[51] и, егда внидоша к нему и поклонишась по своему обычаю, а кап[52] своих з глав не сняша, он же вопроси их: "Что ради тако учинисте, ко государю велику приидосте и такову срамоту ми учинисте?" Они же отвещаша: "Таков обычай нашь, государь, и земля наша имеет". Он же глагола им: "И аз хощу вашего закона потвердити, да крепко стоите". И повеле им гвоздием малым железным ко главам прибити капы и отпусти их, рек им: "Шедше скажите государю вашему: он навык от вас ту срамоту терпети, мы же не навыкохом, да не посылает своего обычая ко иным государем, кои не хотят его имети, но у себе его да держит". Царь же велми разсердити себе о том и поиде воинством на него и прииде на него со многими силами. Он же, собрав елико имеаше у себе войска, и удари на турков нощию, и множьство изби их. И не возможе противу великого войска малыми людьми и възратися. И кои с ним з бою того приидоша, и начат их сам смотрити; кой ранен спреди, тому честь велию подаваше и витязем его учиняше, коих же сзади, того на кол повеле всажати проходом, глаголя: "Ты еси не муж, но жена"". Запомним это сочетание активно-гомосексуальных влечений и садизма, воли к власти. Нам еще придется вспомнить об этом сочетании, когда мы будем говорить о происхождении гомосексуальности. "А тогда, коли поиде на туркы, тако глагола всему войску своему: "Кто хощет смерть помышляти, той не ходи со мною, остани зде". Царь же, слышав то, поиде прочь с великою срамотою, безчислено изгуби войска, не сме на него поити. Царь же поклисаря посла к нему, да ему дась дань. Дракула же велми почести поклисаря оного, и показа ему все свое имение, и рече ему: "Аз не токмо хощу дань давати царю, но со всем своим воинством и со всею казною хощу к нему ити на службу, да како ми повелит, тако ему служу. И ты возвести царю, как поиду к нему, да не велить царь по своей земли никоего зла учинити мне и моим людем, а яз скоро хощу по тебе ко царю ити, и дань принесу и сам к нему прииду". Царь же, услышав то от посла своего, что Дракула хощет приити к нему на службу, и посла его почести и одари много. И велми рад бысь, бе бо тогда ратуяся со восточными. И посла скоро по всем градом и по земли, да когда Дракула поидет, никоего ж зла никто дабы Дракуле не учинил, но еще и честь ему воздавали. Дракула же поиде, събрався с всем воиньством, и приставове царствии с ним и велию честь ему воздаваху. Он же преиде по земли его яко 5 дни, и внезапу вернуся, и начат пленити градове и села, и множьство много поплени и изсече, овых на колие сажаху турков, а иных на полы пресекая и жжигая, и до ссущих[53] младенець. Ничто ж остави, всю землю ту пусту учини, прочих же, иже суть християне, на свою землю прегна и насели. И множьство много користи взем, возвратись, приставов тех почтив, отпусти, рек: "Шедше повесте царю вашему, яко же видесте; сколко могох, толико есмь ему послужил. И будет ему угодна моя служба, и аз еще хощу ему тако служити, какова ми есть сила". Царь же ничто ж ему не може учинити, но срамом побежен бысь". А вот теперь, уважаемые читатели, начинается, пожалуй, самое интересное. "И толико ненавидя во своей земли зла, яко хто учинит кое зло, татбу, или разбой, или кую лжу, или неправду, той никако не будет жив. Аще ль велики болярин, иль священник, иль инок, или просты, аще и велико богатьство имел бы кто, не может искупитись от смерти, и толико грозен бысь. Источник его и кладязь на едином месте, и к тому кладязу и источнику пришли путие мнози от многых стран, и прихождаху людие мнозии, пияху от кладязя и источника воду, студена бо бе и сладка. Он же у того кладезя на пустом месте постави чару велию и дивну злату; и хто хотяще воду пити, да тою чарою пиет, на том месте да поставит, и елико оно время пребысь, никто ж смеаше ту чару взяти". Перед нами - прототип всех "строгих, но справедливых государей", "настоящих хозяев своей земли", "отцов народа", "устанавливающих порядок железной рукой". В биографии воеводы Дракулы мы открываем разоблаченную психологическую тайну всех "любителей закона и порядка": за их любовью к авторитарным "порядку и законности" скрывается такой же самый садизм, как и у тех воров и разбойников, которых они хотят карать жесточайшими казнями. Именно таким любителем закона и порядка был и Гитлер (как о том свидетельствует его биография, проанализированная Фроммом). Облекая свой садизм в форму любви к иерархическому порядку и дисциплине, всевозможные дракулы, гитлеры и прочие сталины добиваются двоякой цели. Во-первых, они завоевывают себе почтение в сердцах обывателей, запуганных и обозленных разгулом бандитизма и коррупции - и тем самым достигают власти, а достигнув, укрепляют ее. А во-вторых, они заслоняют свой садизм от своего собственного сознания, представляя его себе в виде суровой, но необходимой заботы о законопослушных гражданах - и тем самым приукрашивая себя в собственных глазах. Точно такую же психодинамику мы можем наблюдать не только у политиков, боссов и директоров, армейских начальников и полицейских, но и у воровских "авторитетов", строго следящих за тем, чтобы подчиненные им преступники соблюдали воровской кодекс чести - делали все "по понятиям" (разумеется, лишь в той мере, в какой это не противоречит интересам самих "авторитетов")[54]. То, что за "суровой справедливостью" кровопийцы Дракулы скрывался именно садизм, хорошо видно по тому, как он "боролся с бедностью": "Единою же пусти по всей земли свое веление, да кто стар, иль немощен, иль чим вреден, иль нищ, вси да приидут к нему. И собрашась бесчисленое множьство нищих и странных к нему, чающе от него великиа милости. Он же повеле собрати всех во едину храмину велику, на то устроену, и повеле дати им ясти и пити доволно; они ж ядше и возвеселишась. Он же сам приде к ним и глагола им: "Что еще требуете?" Они же вси отвещаша: "Ведает, государю, бог и твое величество, как тя бог вразумит". Он же глагола к ним: "Хощете ли, да сотворю вас беспечалны на сем свете, и ничим же нужни будете?" Они же чающе от него велико нечто и глаголаша вси: "Хощем, государю". Он же повеле заперети храм и зажещи огнем, и вси ту изгореша. И глаголаше к боляром своим: "Да весте, что учиних тако: первое, да не стужают людем и никто ж да не будет нищь в моей земли, но вси богатии; второе, свободих их, да не страждут никто ж от них на сем свете от нищеты иль от недуга"". Примеры подобной "заботы о благосостоянии граждан" (не всегда столь вопиющие, но по сути дела - такие же; впрочем, прогресс очевиден - сегодня, когда "монетизируют льготы" пенсионерам, их не сжигают, а предоставляют каждому из них свободу самому погибать от голода и болезней) можно найти во всех цивилизациях, на протяжении всей истории классового общества… "Единою ж приидоша к нему от Угорскыя земли два латинска мниха милостыни ради. Он же повеле их развести разно, и призва к себе единого от них, и показа ему округ двора множьство бесчисленое людей на колех и на колесех, и вопроси его: "Добро ли тако сътворих, и како ти суть, иже на колии?" Он же глагола: "Ни, государю, зло чиниши, без милости казниши; подобает государю милостиву быти. А ти же на кольи мученици суть". Призвав же и другаго и вопроси его тако же. Он же отвеща: "Ты, государь, от бога поставлен еси лихо творящих казнити, а добро творящих жаловати. А ти лихо творили, по своим делом въсприали". Он же призвав перваго и глагола к нему: "Да почто ты из монастыря и ис келии своея ходиши по великым государем, не зная ничто ж? А ныне сам еси глаголал, яко ти мученици суть. Аз и тебе хощу мученика учинити, да и ты с ними будеши мученик". И повеле его на кол посадити проходом, а другому повеле дати 50 дукат злата, глаголя: "Ты еси разумен муж". И повеле его на возе с почестием отвести и до Угорскыя земли. Некогда ж прииде купець гость некы от Угорскыя земли в его град. И по его заповеди остави воз свой на улици града пред полатою и товар свой на возе, а сам спаше в полате. И пришед некто, украде с воза 160 дукат злата. Купец же иде к Дракуле, поведа ему изгубление злата. Дракула же глагола ему: "Поиди, в сию нощь обрящеши злато". И повеле по всему граду искати татя, глаголя: "Аще не обрящется тать, то весь град погублю". И повеле свое злато, нес, положити на возе в нощи и приложи един златой. Купец же въстав, и обрете злато, и прочет единою и дващи[55], обреташесь един лишний златой, и шед к Дракуле, глагола: "Государю, обретох злато, и се есть един златой не мой, лишний". Тогда же приведоша и татя оного и с златом. И глагола купцю: "Иди с миром; аще бы ми еси не поведал злато, готов бых и тебе с сим татем на кол посадити". Аще жена кая от мужа прелюбы сътворит, он же веляше срам ей вырезати, и кожю содрати, и привязати ея нагу, и кожю ту на столпе среди града и торга повесити, и девицам, кои девьства не сохранят, и вдовам також, а иным сосца отрезаху, овым же кожу содравше со срама ея, и рожен[56] железен разжегши, вонзаху в срам ей, и усты исхожаше. И тако привязана стояше у столпа нага, дондеже плоть и кости ей распадутся иль птицам в снедь будет. Единою же яздящу ему путем и узре на некоем сиромахе[57] срачицю[58] издрану худу и въпроси его: "Имаши ли жену?" Он же отвеща: "Имам, государю". Он же глагола: "Веди мя в дом твой, да вижю". И узре жену его младу сущу и здраву и глагола мужу ея: "Неси ли лен сеял?" Он же отвеща: "Господи, много имам лну". И показа ему много лну. И глагола жене его: "Да почто ты леность имееши к мужу своему? Он должен есть сеяти и орати, тебе хранити, а ты должна еси на мужа своего одежю светлу и лепу чинити, а ты и срачици не хощеши ему учинити, а здрава сущи телом. Ты еси повинна, а не мужь твой: аще ль бы муж не сеял лну, то бы муж твой повинен был". И повеле ей руце отсещи и труп ея на кол всадити". А сейчас мы увидим самые что ни на есть откровенные некрофильские проявления: "Некогда ж обедоваше под трупием мертвых человек, иже на колие саженых, множьство бо округ стола его; он же среди их ядяше и тем услажашесь. Слуга ж его, иже пред ним ясти ставляше, смраду оного не моги терпети и заткну нос и на страну[59] главу свою склони. Он же вопроси его: "Что ради тако чинишь?" Он же отвеща: "Государю, не могу смрада сего терпети". Дракула же ту и повеле его на кол всадити, глаголя: "Тамо ти есть высоко жити, смрад не можеть тебе доити"". Подобные примеры любви некрофилов не просто к трупам, но к разложению, гнили, вони, грязи (как к атрибутам неживой, разлагающейся органической материи, безропотно поддающейся манипулированию) приводят многие психотерапевты, в том числе и Фромм. Зачастую некрофил стыдится таких своих наклонностей, стремится забыть о них, вытеснить их из сознания преувеличенной чистоплотностью и аккуратностью. И тогда мы видим перед собой чрезмерно аккуратного, до болезненной брезгливости чистоплотного человека. Когда видишь подобного чиновника или политика, то и не угадаешь, что перед тобой - замаскированный Дракула. Именно таким был и Гитлер, согласно свидетельствам, проанализированным Фроммом. "Иногда ж прииде от угорскаго короля Маттеашя[60] апоклисарь до него, человек не мал болярин, в лясех[61] родом. И повеле ему сести с собою на обеде среди трупия того. И пред ним лежаше один кол велми дебел и высок, весь позлащен, и вопроси апоклисаря Дракула: "Что ради учиних сей кол тако? Повеж ми". Посол же той велми убояся и глагола: "Государю, мнит ми ся тако: неки великий человек пред тобою согреши, и хощеши ему почтену смерть учинити паче иных". Дракула же глагола: "Право рекл еси; ты еси велика государя посол кралевьскы, тебе учиних сей кол". Он же отвеща: "Государю, аще достойное смерти соделал буду, твори еже хощеши. Праведный бо еси судия; не ты повинен моей смерти, но аз сам". Дракула ж расмияся и рече: "Аще бы ми еси не тако отвещал, воистину бы был еси на сем коле". И почти его велми и, одарив, отпусти, глаголя: "Ты в правду ходи на поклисарство от великых государей к великым государем, научен бо еси с государьми великыми говорити, прочии же да не дерзнуть, но первое учими будуть, как им с государьми великыми беседовати". Таков обычай имеаше Дракула: отколе к нему прихождаше посол от царя или от короля неизящен и не умеаше против кознем кто отвещати, то на кол его всажаше, глаголя: "Не аз повинен твоей смерти - иль государь твой, иль ты сам. На мене ничто же рци зла. Аще государь твой, ведая тебе малоумна и не научена, послал тя есть ко мне, к великоумну государю, то государь твой убил тя есть; аще ль сам дерзнул еси, не научився, то сам убил еси себя". Тако поклисарю учиняше кол высок и позлащен весь, и на него всаждаше, и государю его те речи отписоваше с прочими, да не шлет к великоумну государю малоумна и ненаучена мужа в посольство. Учиниша же ему мастери бочкы железны; он же насыпа их злата, в реку положи. А мастеров тех посещи повеле, да никто ж увесть съделаннаго им окаанства, токмо тезоимениты ему диавол". Удивительно: средневековые люди, не знакомые с достижениями сегодняшней психологии, прекрасно разглядели дьявола в "гаранте законности и порядка", суровом блюстителе справедливости Дракуле - а современные, просвещенные люди сплошь и рядом оказываются неспособны разглядеть дьявола в современных дракулах. И приводят их к власти с удручающей регулярностью... "Некогда же поиде на него воинством король угорскы Маттеашь; он же поиде против ему, и сретеся с ним, и ударишась обои, и ухватиша Дракулу жива, от своих издан по крамоле. И приведен бысь Дракула ко кралю, и повеле его метнути в темницю. И седе в Вышеграде[62] на Дунаи выше Будина 12 лет. А на Мунтьянской земли посади иного воеводу. Умершу же тому воеводе, и краль пусти к нему в темницю, да аще восхощет быти воевода на Мунтианской земли, яко же и первие, то да латиньскую веру прииметь, аще ль же ни, то умрети в темници хощеть. Дракула же возлюби паче временнаго света сладость, нежели вечнаго и бесконечнаго, и отпаде православия, и отступи от истинны, и остави свет, и приа тму. Увы, не возможе темничныя временныя тяготы понести, и уготовася на бесконечное мучение, и остави православную нашу веру, и приат латыньскую прелесть". Как видим, грозный Дракула оказался обыкновенным слабаком и трусом. Это подтверждает концепцию Фромма, согласно которой, как мы уже отметили выше, некрофилом становится тот, кто одновременно очень сильно хочет манипулировать людьми и очень боится их (не всегда осознанно). Становится понятным, почему Дракула изо всех сил доказывал себе свою "мужественность" (то есть способность быть властителем, в том числе и в области секса), сажая других мужчин на кол и тем самым уподобляя их женщинам: он был совсем не уверен в своей "мужественности" - и подсознательно всю жизнь боялся, что другие одержат над ним верх, подчинив его себе и тем самым уподобив его "жене". А когда это действительно произошло, то "сверхмужчина" Дракула вдруг и правда оказался покорным, как баба-мазохистка, готовым отречься от своей веры по приказу своего победителя. "Крал же не токмо дасть ему воеводство на Мунтьянской земли, но и сестру свою родную дасть ему в жену, от нея же роди два сына. Пожив же мало яко 10 лет, и тако скончася в той прельсти. Глаголют же о немь, яко, и в темници седя, не остася своего злаго обычая, но мыши ловя и птици на торгу покупая, и тако казняше их: ову на кол посажаше, а иной главу отсекаше, а со иныя перие ощипав, пускаше". Ох, много потенциальных дракул появляется в каждом поколении среди детей цивилизованного общества… "И научися шити и тем в темници кормляшесь. Егда ж краль изведе его ис темници, и приведе его на Будин, и дасть ему дом в Пещи противу Будина[63], и еще у краля не был, случися некоему злодею уйти на его двор и съхранися. Гонящии же приидоша и начаша искати и найдоша его. Дракула же востав, взем мечь свой, и скочи с полаты, и отсече главу приставу оному, держащему злодея, а злодея отпусти; прочии же бежаша и приидоша к биреву[64] и поведаша ему бывшее. Бирев же с всеми посадникы иде ко кралю, жалуяся на Дракулу. Корол же посла к нему, вопрашая: "Что ради таково зло учини?" Он же тако отвеща: "Зло никое ж учиних, но он сам себе убил; находя разбойническы на великаго государя дом, всяк так погибнеть. Аще ли то ко мне пришел бы явил, и аз во своем дому нашел бы того злодея, или бы выдал, или просил его от смерти". Кралю же поведаша. Корол же нача смеятися и дивитись его сердцю". Очень типично для трусливых садистов: еще вчера пресмыкался под пятой своего покорителя, а как только тот выпустил его из-под пяты, вновь обрел всю свою прежнюю наглость. Но интересна реакция короля на садизм Дракулы: монарх смеялся… Дракула не был чем-то чужеродным среди себе подобных аристократов: он просто был наиболее ярким экземпляром в том скопище садистов, которое представлял собой класс феодалов. "Конец же его сице: живяше на Мунтианской земли, и приидоша на землю его турци, начаша пленити. Он же удари на них, и побегоша турци. Дракулино же войско без милости начаша их сещи и гнаша их. Дракула же от радости възгнав на гору, да видить, како секуть турков, и отторгъся от войска; ближнии его, мнящись яко турчин, и удари его един копием. Он же видев, яко от своих убиваем, и ту уби своих убийць мечем своим 5, его же мнозими копии сбодоша, и тако убиен бысь". Собаке - собачья смерть. Тот, кто хочет манипулировать людьми, как оловянными солдатиками, не должен удивляться, если однажды обнаружит себя погибающим от рук своих же, живых - а потому способных на бунт[65] - солдат. "Корол же сестру свою взят, и со двема сынми, в Угорскую землю на Будин. Един при кралеве сыне живет, а другий был у Варадинского бископа и при нас умре, а третьяго сына, старейшаго Михаила, тут же на Будину видехом, от царя турскаго прибег ко кралю; еще не женився, прижил его Дракула с единою девкою. Стефан же молдовскый з кралевы воли посади на Мунтьянской земли некоего воеводскаго сына, Влада[66] именем. Бысь бо той Влад от младенства инок, потом и священник и игумен в монастыри, потом ростригся и сел на воеводство и женился, понял воеводскую жену, иже после Дракулы мало побил и убил его Стефан волосьскы, того жену понял. И ныне воевода на Мунтьянской земли Влад, иже бывы чернець и игумен". Как видим, Дракуле были не чужды как гомосексуальное, так и гетеросексуальное влечение. В дальнейшем, говоря о гомосексуальности, мы еще будем иметь возможность показать, что гомосексуальность и гетеросексуальность - это не биологически детерминированные постоянные состояния, но социально обусловленные роли, которые каждый отдельный индивид зачастую может менять, как перчатки, и даже играть обе роли практически одновременно. "В лето 6994 февраля 13 прежь писал, та же в лето 6998 генваря 28 вдругье преписах, аз грешны Ефросин"[67]. Вот так на примере Влада Дракулы мы можем подтвердить истинность концепций Эриха Фромма и Влада Бугеры. * * * В лице Дракулы мы имеем пример такого садиста, действия которого направлены на сохранение и укрепление классового общества - того самого общества, которое порождает и закрепляет в психике своих членов садизм, мазохизм и стремление дистанцироваться от других людей. Имя таким, как Дракула, - легион (хотя у большинства из них проявления садизма и некрофилии не столь выражены). Однако немало встречается и противоположных примеров - таких, когда социальная ситуация, с детства формирующая человека, формирует в нем не только волю к власти, но и стыд по поводу этой воли к власти. Такие люди, стыдящиеся своего садизма, не могут искоренить его в себе - это, пожалуй, вообще невозможно, что бы там ни рассказывали нам жрецы разных религий про святых, которым это якобы удавалось, - но могут перенаправить его либо на себя самих (и тогда их садизм оборачивается мазохизмом), либо (если в них сильна еще и воля к бунту) обратить его против той общественной системы, которая и породила в них садизм, против господствующих при этой системе и охраняющих ее господ, начальников, служащих им полицейских и т. п. В первом случае из людей, стыдящихся своего садизма, получаются монахи, аскеты, самобичеватели; во втором - лучшие, наиболее честные и последовательные из бунтарей, повстанцев и революционеров, такие, как Олекса Довбуш, Марат, Робеспьер, Маркс и Энгельс, Бакунин, Нечаев, Ткачев, Ленин, Махно, Троцкий. Именно последние всегда, во все периоды истории классового общества, выполняли грязную, но такую необходимую работу по расчистке завалов на пути движения общества вперед, от простого к сложному, от однообразного к многообразному, от более бедных форм социальной жизни к более богатым жизнью социальным формам - одним словом, на пути прогресса. Что выбирает человек, мучимый волей к власти, из трех вариантов жизненного пути - путь господина, путь монаха или путь революционера, - непосредственно определяется, понятное дело, его свободной волей. То, что его воля более или менее свободна - то есть более или менее способна делать выбор в данный момент в данной ситуации, - ничуть не отменяется тем фактом, что она социально детерминирована (прежде всего детерминирована той конкретной социальной микроситуацией, в которую данный член классового общества был погружен еще в раннем детстве и которая задала определенную комбинацию из пяти борющихся друг с другом влечений, составившую основу его характера) и что, тем самым, социально детерминирован ее выбор. Единство свободы воли и ее детерминированности, причинной обусловленности ее выбора прекрасно понимают не только приверженцы исторического материализма, но и такие мыслители, вполне чуждые марксистской традиции, как, скажем, Рудольф Карнап: "Позиция, которую я отвергаю - этой позиции придерживаются Рейхенбах и другие, - может быть резюмирована следующим образом. Если Лаплас прав - то есть если все прошлое и будущее мира определяется посредством любого заданного временнóго сечения, - тогда "выбор" лишается смысла. Свобода воли будет иллюзией. Мы считаем, что мы делаем выбор, что мы на что-то решились. Фактически же каждое событие предопределено тем, что произошло раньше, даже прежде, чем мы родились. Следовательно, чтобы сохранить значение "выбора", необходимо обратиться к индетерминизму новой физики. Я возражаю против этого рассуждения, потому что считаю, что оно приводит к путанице между детерминизмом в теоретическом смысле и принуждением. Детерминизм предполагает, что всякое событие определяется предшествующим событием согласно некоторым законам (что означает не больше, чем предсказуемость на основе наблюдения определенной регулярности). Забудем на минуту, что в современной физике детерминизм в сильном смысле слова не осуществляется. Будем думать исключительно о точке зрения девятнадцатого века. Общепринятый в физике того времени взгляд был выражен Лапласом. Если известно состояние Вселенной в данный момент времени, то человек, обладающий полным описанием этого состояния, вместе с соответствующими законами (конечно, такого человека нет, но его существование предполагается) смог бы вычислить любое событие прошлого или будущего. Даже если придерживаться такого сильного детерминистического взгляда, из него не следует, что законы принуждают кого-либо действовать так, как он действует. Предсказание и принуждение являются двумя совершенно разными вещами. Чтобы объяснить это, рассмотрим узника в тюремной камере. Ему хотелось бы бежать из тюрьмы, но он окружен толстыми стенами, а двери закрыты. Это действительное принуждение, которое можно назвать отрицательным принуждением, потому что оно удерживает узника от того, что он хочет сделать. Существует также положительное принуждение. Я сильнее вас, но у вас в руках пистолет. Вы не хотите воспользоваться им, но, если я схвачу вашу руку, направив пистолет на кого-нибудь, и сильно надавлю на ваш палец, пока он не нажмет на спусковой крючок, тогда я заставлю вас выстрелить, сделать то, что вы не хотели. По закону я, а не вы, буду нести ответственность за стрельбу. Это положительное принуждение в узком физическом смысле. В более широком смысле одно лицо может принудить другое посредством всех видов нефизических средств, таких, как угрозы ужасными последствиями. Теперь сравним принуждение в этих различных формах с детерминацией в смысле регулярностей, встречающихся в природе. Известно, что человеческие существа обладают некоторыми характерными чертами, которые обусловливают регулярность их поведения. У меня есть друг, который очень любит некоторые музыкальные произведения Баха, редко исполняющиеся. Я узнаю, что группа блестящих музыкантов выступит на частном концерте с исполнением музыки Баха, в том числе и произведений, которые нравятся моему другу. Меня пригласили на концерт, и я сказал, что приведу с собой друга. Я приглашаю его, но, прежде чем это сделать, я почти уверен, что он захочет пойти на концерт. На каком основании я делаю такое предсказание? Я делаю такое предсказание, конечно, потому, что знаю его характер и некоторые законы психологии. Предположим, что он действительно приходит со мной, как я и ожидал. Кто принуждает его пойти? Никто. Он идет по своей воле. Фактически он никогда не был свободнее, чем когда делал выбор такого рода. Кто-то может спросить его: "Вас заставили пойти на этот концерт? Не оказал ли кто-либо морального давления на вас, сообщив, что хозяин или музыканты обидятся, если вы не придете?" "Ничего подобного, - ответит он, - никто не оказывал на меня ни малейшего давления. Я очень люблю Баха. Я очень хотел пойти. Вот причина, почему я пошел на концерт". Свободный выбор этого человека, очевидно, согласуется с точкой зрения Лапласа. Даже если полная информация о мире до принятия решения этим человеком позволила бы предсказать, что он посетит концерт, все же нельзя было бы сказать, что он пошел туда по принуждению. Принуждение существовало бы только тогда, когда посторонние лица заставили бы его сделать нечто такое, что противоречило бы его желанию. Но если действие вытекает из его собственного характера в соответствии с законами психологии, тогда мы говорим, что он действовал свободно. Конечно, характер человека формируется его воспитанием, всем его жизненным опытом, но это не запрещает нам говорить о свободном выборе, если он вытекает из его характера. Возможно, что человек, любящий музыку Баха, любит также совершать вечерние прогулки. Но в этот вечер он с бóльшим удовольствием послушал бы Баха, чем пошел бы на прогулку. Он действует согласно своей системе предпочтений и делает свободный выбор. Это - негативная сторона вопроса, отрицание мнения, что классический детерминизм делает будто бы невозможным осмысленно говорить о свободе человеческого выбора. В одинаковой степени важна и позитивная сторона вопроса. Если бы не существовало причинной регулярности, которая не обязана быть детерминистической в сильном смысле, а может быть более слабого типа, если бы не существовало какой-либо причинной регулярности, тогда свободный выбор был бы невозможен вообще. Выбор предполагает обдуманное предпочтение одного способа действий другому. Как можно делать свободный выбор, если нельзя предвидеть последствия различных способов действия? Даже простейшие случаи выбора зависят от знания возможных последствий. Воду пьют потому, что, согласно некоторым законам физиологии, известно, что она утоляет жажду. Следствия известны, конечно, только с различной степенью вероятности. Даже если бы Вселенная была бы детерминистической в классическом смысле, все это оставалось бы верным, потому что никогда мы не будем располагать достаточной информацией, чтобы с достоверностью предсказывать события. Воображаемый человек в лапласовском представлении может делать совершенные предсказания, но никакого такого человека в действительности не существует. Практически положение таково, что знание будущего является вероятностным независимо от того, имеет ли место детерминизм в сильном смысле. Но чтобы сделать свободный выбор какого-либо рода, следует допустить возможность взвешивания вероятных результатов различных способов действия. Этого нельзя было бы сделать, если бы не существовало достаточной регулярности в причинной структуре мира. Без таких регулярностей не могло бы быть ни моральной, ни правовой ответственности. Лицо, которое не в состоянии предвидеть последствия действия, конечно, не несет ответственности за действие. Родитель, учитель, судья считают ребенка ответственным только в тех положениях, когда ребенок мог предвидеть последствия своего действия. Без причинности в мире не было бы смысла в воспитании людей, в каком-либо моральном или политическом принуждении. Такая деятельность приобретает смысл только в том случае, если предполагается, что в мире существует определенная причинная закономерность. Эти взгляды могут быть резюмированы следующим образом. Мир имеет причинную структуру. Неизвестно, однако, является ли эта структура детерминистической в классическом смысле или же в более слабой форме. В любом случае существует высокая степень регулярности. Эта регулярность существенна для того, что называют выбором. Когда лицо делает выбор, то его выбор составляет часть одной из мировых причинных цепей. Если не существует никакого принуждения, что означает, что выбор основывается на его собственном предпочтении, возникающем из его собственного характера, то нет никакого основания для того, чтобы не говорить о свободном выборе. Верно, что характер человека заставляет его выбирать так, как он сделал, а это в свою очередь обусловлено предшествующими причинами. Но не имеется никакого основания говорить, что его характер принуждает его выбрать именно то, что он сделал, потому что слово "принуждение" определяется в терминах внешних причинных факторов. Конечно, это возможно для психически ненормальных людей, находящихся в крайне неуравновешенном душевном состоянии. Можно будет сказать, что они совершили преступление потому, что их характер принудил их сделать это. Но термин "принуждение" здесь употребляется потому, что осознается, что ненормальность помешала им ясно предвидеть последствия различных способов действия. Именно ненормальность сделала их неспособными разумно размышлять и действовать. Здесь имеется серьезная проблема, где провести границу между преднамеренным, волевым поведением и действиями, вызванными ненормальным душевным состоянием. Однако в общем свободный выбор представляет собой решение, сделанное кем-то, способным предвидеть последствия различных способов действия и выбрать наиболее предпочтительный. С моей точки зрения, не существует никакого противоречия между свободным выбором, понимаемым таким образом, и детерминизмом даже строгого классического типа" [263, с. 291-295]. Но очень многие люди даже после того, как прочтут столь ясные рассуждения Карнапа или не менее понятную (и еще более толковую) статью Плеханова "К вопросу о роли личности в истории" [517, с. 273-306], все равно продолжают талдычить, как испорченные пластинки: "Если результат нашего выбора предопределен, то как же можно говорить о свободе воли?" Дело в том, что у них в голове гвоздем засело убеждение (обычно даже неосознанное), ощущаемое ими, как сама собою разумеющаяся аксиома (которую они и кладут в основу всех своих рассуждений о свободе воли); согласно этому убеждению, индивидуальная личность есть нечто самодостаточное, все причины ее переживаний и волевых актов кроются только внутри нее, а если чувства и желания этой личности обусловлены чем-то внешним, то это не личность, а марионетка. Когда им толкуешь о том, что наши чувства и желания, являющиеся сегодня внутренними для нас, корнями своими уходят в наше детство - и вот тогда-то, в детстве, эти корни и были вживлены в нас (маленьких зверьков, еще только становящихся разумными существами и индивидуальными личностями) извне, впечатаны в нас окружающими нас общественными отношениями, - такие люди либо просто не понимают, какое отношение это имеет к предмету разговора (зачастую их просто не интересует история их личности, последняя занимает их лишь в том виде, какова она здесь и теперь), либо начинают фантазировать на тему биологической обусловленности человеческих влечений и переживаний. Они воспринимают всякое воздействие общества на их любимое "Я" исключительно как ограничитель; говоря о личности и обществе, они всегда противопоставляют (обычно даже не осознавая этого) их друг другу как два самостоятельных, независимых друг от друга начала, два особых фактора, возникающих порознь друг от друга и лишь внешним образом сталкивающихся друг с другом. Разумеется, такие люди считают индивидуальную личность чем-то существующим от начала времен и во веки веков; представления о ее отношениях с обществом обычно сводятся у них к подавлению личности обществом и борьбе личности против ее подавления обществом. Что же касается представления о коллективной личности, когда единой личностью является все общество, а отдельные индивиды - равноправными и органическими частями этой личности, то такой образ просто не укладывается у них в голове: они сразу же начинают подозревать, что здесь на самом деле идет речь о тоталитарном государстве, в котором большинство - это винтики, роботы, управляемые меньшинством. Пытаясь представить себе свободу, такие люди всегда пытаются мыслить ее как свободу индивидуальной личности - и не понимают, что индивидуальная личность в принципе не может достичь устойчивой свободы, потому что она, в силу своей отдельности от других личностей, то и дело будет либо оказываться заинтересованной в эксплуатации и угнетении других личностей, либо в свою очередь представлять для них интерес как объект эксплуатации и манипулирования. Понятное дело, что сознание таких людей, противопоставляющих исторический детерминизм свободе воли, само очень несвободно: оно целиком и полностью находится в плену классового общества, обнаруживая неспособность выйти за рамки порождаемых этим обществом штампованных стереотипов и примитивнейших предрассудков. Такую определенность - в прямом значении этого слова, то есть ограниченность - сознания кругом представлений, присущих самому примитивному уровню обывательского здравого смысла, обнаруживают не только либералы и фашисты, но и свободолюбивые анархисты и всякие-разные "новые левые", стремящиеся, вслед за Маркузе[68], освободить здоровую биологическую природу человека от вторгающихся в нее извне чужеродных влияний общества. Людей, противопоставляющих исторический детерминизм свободе воли[69], не только сегодня, но и на всем протяжении истории классового общества было гораздо больше, чем тех, кто осознавал органическое единство того и другого. В зависимости от того, какой из двух "факторов" - общество или личность - они считают преобладающим в определении результатов человеческих поступков, такие люди делятся на фаталистов и волюнтаристов. Фатализм – это философская концепция, согласно которой воля человека не является причиной его поступка. Эту концепцию замечательно иллюстрирует лермонтовская новелла ²Фаталист² из цикла ²Герой нашего времени²: ее герой, поручик Вулич, пытается выстрелить в себя, рассуждая следующим образом – если я могу располагать своей жизнью по своей воле, то погибну, если же выживу, то это значит, что мой смертный час предопределен помимо моей воли и что если я захочу умереть раньше или позже этого часа (при этом неважно, известен ли он мне или нет), то не смогу этого сделать. Мы видим, что согласно фатализму воля человека не включена в цепочку причин и следствий, звеном которой является тот или иной результат его поступков, и в силу этого сознание человека также не принадлежит к числу причин, порождающих результаты его поступков. Следовательно, и сами поступки являются причиной своих результатов лишь в той мере, в какой они не совершаются данным человеком, а происходят с ним. Из этого, в свою очередь, следует, что сознание и воля хотя и обусловлены чем-то, но ничего не обусловливают; будучи порождаемыми причинно-следственной тканью, составляющей наш реальный мир[70], они, ничего не обусловливая в этом мире, выходят за ее пределы... Логическая ошибка, лежащая в основе фаталистической концепции, очевидна: она заключается в том, что если план, составленный человеком перед тем, как он совершил поступок, не соответствует результату поступка, то сам этот план, а следовательно, и сознание и волю того человека отказываются рассматривать как одни из причин, породивших результат[71]. Фаталисты оказываются жертвой поверхностной аналогии, когда предполагается, что для того, чтобы принадлежать к числу причин результата поступка, план обязательно должен быть похож на результат; на самом же деле и несбывшийся план принадлежит к числу причин, обусловивших результат поступка. Что же касается волюнтаризма, то согласно этой философской концепции сознание и воля (или только воля – в разных вариантах волюнтаристской философии по-разному) человека хотя и принадлежат к числу причин, обусловливающих результаты поступков этого человека, но сами, в свою очередь, не обусловлены ничем, кроме себя самих. Волюнтаристы (а именно к их числу относятся, среди прочих, и последователи Сартра и Маркузе) понимают свободу воли как отсутствие каких-либо внешних причин, определяющих ее характер, направленность и силу; они обвиняют в фатализме всех тех, кто тычет их носом в реальные факты жизни, доказывающие, что сознание и воля всецело детерминированы причинами, внешними по отношению к последним. Таким образом, согласно волюнтаризму сознание и воля людей привходят в причинно-следственную ткань, в которую включены людские поступки и их результаты, откуда-то со стороны. Получается, что и фаталисты, и волюнтаристы едины в том, что помещают сознание и волю людей за пределами всеобщей каузальной связи, охватывающей реальный мир, - а значит, за пределами этого мира. В этом им противоположен исторический материализм со своей диалектикой, утверждающий ту простую истину, что сознание и воля людей целиком вплетены в причинно-следственную ткань реального мира. Согласно историко-материалистической концепции, сознание и воля людей не являются ни только причиной, ни только следствием, но всегда и следствием, и вместе с тем причиной. А из этого, в свою очередь, следует, что хотя история и складывается из деятельности людей (а люди, как известно, совершают поступки не иначе, как предварительно сделав выбор из нескольких мыслимых вариантов действия), но тем не менее мы можем делать менее или более истинные однозначные прогнозы хода истории – благодаря тому, что можем познавать причины, обусловливающие выбор, который делают те или иные люди (в том числе и мы сами)[72]. И тот факт, что мы будем знать, как неизбежно пойдет история нашего общества, сам по себе вовсе не будет достаточным основанием для того, чтобы мы сели и сложили руки. Плеханов исчерпывающе высказался об этом в своей статье ²К вопросу о роли личности в истории². Не откажу себе в удовольствии привести соответствующую цитату целиком: ²…сознание безусловной необходимости данного явления может только усилить энергию человека, сочувствующего ему и считающего себя одной из сил, вызывающих это явление. Если бы такой человек сложил руки, сознав его необходимость, он показал бы этим, что плохо знает арифметику. В самом деле, положим, что явление А необходимо должно наступить, если окажется налицо данная сумма условий. Вы доказали мне, что эта сумма частью уже есть в наличности, а частью будет в данное время Т. Убедившись в этом, я, - человек, сочувствующий явлению А, - восклицаю: ²как это хорошо², и заваливаюсь спать вплоть до радостного дня предсказанного вами события. Что же выйдет из этого? Вот что. В вашем расчете в сумму, необходимую для того, чтобы совершилось явление А, входила также и моя деятельность, равная, положим, а. Так как я погрузился в спячку, то в момент Т сумма условий, благоприятных наступлению данного явления, будет уже не S , но S–а, что изменяет состояние дела. Может быть, мое место займет другой человек, который тоже был близок к бездействию, но на которого спасительно повлиял пример моей апатии, показавшейся ему крайне возмутительной. В таком случае, сила а будет замещена силой b, и если а равно b (а=b), то сумма условий, способствующих наступлению А, останется равной S, и явление А все-таки совершится в тот же самый момент Т. Но если мою силу нельзя признать равной нулю, если я ловкий и способный работник и если меня никто не заменил, то у нас уже не будет полной суммы S, и явление А совершится позже, чем мы предполагаем, или не в той полноте, какой мы ожидали, или даже совсем не совершится. Это ясно, как день, и если я не понимаю этого, если я думаю, что S останется S и после моей замены, то единственно потому, что не умею считать. Да и один ли я не умею считать? Вы, предсказавший мне, что сумма S непременно будет налицо в момент Т, не предвидели, что я лягу спать сейчас же после моей беседы с вами; вы были уверены, что я до конца останусь хорошим работником; вы приняли менее надежную силу за более надежную. Следовательно, вы тоже плохо сосчитали. Но предположим, что вы ни в чем не ошиблись, что вы все приняли в соображение. Тогда наш расчет примет такой вид: вы говорите, что в момент Т сумма S будет налицо. В эту сумму условий войдет, как отрицательная величина, моя замена; сюда же войдет, как величина положительная, и то ободряющее действие, которое производит на людей, сильных духом, уверенность в том, что их стремления и идеалы являются субъективным выражением объективной необходимости. В таком случае сумма действительно окажется налицо в означенное вами время, и явление А совершится. Кажется, что это ясно. Но если ясно, то почему же, собственно, меня смутила мысль о неизбежности явления А? Почему мне показалось, что она осуждает меня на бездействие? Почему, рассуждая о ней, я позабыл самые простые правила арифметики? Вероятно потому, что по обстоятельствам моего воспитания у меня уже было сильнейшее стремление к бездействию, и мой разговор с вами явился каплей, переполнившей чашу этого похвального стремления. Вот только и всего. Только в этом смысле – в смысле повода для обнаруживания моей нравственной дряблости и негодности, - фигурировало здесь сознание необходимости. Причиной же этой дряблости его считать никак невозможно: причина не в нем, а в условиях моего воспитания² [517, с. 279-281]. На каждой своей стадии история человечества предлагает каждому человеку некоторый конечный, более или менее разнообразный набор ролей, за пределы которого данный человек в данный момент времени выйти не может: не одну, так другую роль из этого набора он обязательно сыграет. Каждый человек способен в большей или меньшей степени осознать, какие роли ему предлагаются, более или менее сознательно выбрать ту или иную роль и стремиться сыграть именно ее, причем как можно лучше. Чем лучше человек понял окружающие его обстоятельства и самого себя; чем лучше он разобрался в наборе предлагаемых ему ролей и понял, какая из них наиболее соответствует его желаниям и склонностям; чем более трудную роль он выбрал; чем точнее он при этом рассчитал свои силы, и прежде всего – силы ума и воли; чем надежнее он задавил в себе те свои желания и склонности, которые не соответствуют избранной им роли[73]; чем лучше он вжился в эту роль, сделав ее своей подлинной сущностью[74]; чем больше те силы, которыми этот человек обладает; чем шире и глубже соответствующие его планам изменения действительности, которые он осуществил, играя избранную им роль; чем больше эти изменения способствуют дальнейшему выживанию и усложнению, возрастанию внутреннего разнообразия человечества, а также все более широкому и глубокому освоению человечеством Вселенной, - тем свободнее этот человек[75]. При этом сознание и воля как менее, так и более свободного человека всецело определены причинами, в конечном счете внешними по отношению к сознанию и воле. Само по себе сознание этого факта, как правильно отмечал Плеханов, ничуть не ограничивает нашу свободу. Напротив: из двух человек, в распоряжении которых находятся одинаковые материальные силы и перед которыми стоят одинаково трудные препятствия, у которых сильная воля, причем одинаково сильная – из них двоих свободнее тот, кто лучше познал действительность (а значит, и себя как ее часть), а следовательно, точнее и однозначнее знает, какие ситуации ему предстоит пережить и как он в них будет действовать. Лишь в том случае, если мы слабы и в глубине души не хотим преодолевать свою слабость, осознание неотвратимости будущего укрепляет нас в нашем отказе от действия. Что же касается самого стремления ограничиваться в объяснении того или иного явления действительности (в нашем случае - социальной, человеческой действительности) перечислением ряда якобы самостоятельных по отношению друг к другу причин ("факторов"), породивших это явление (в нашем случае - "внутренних личностных факторов" и "внешних социальных факторов") - и не идти дальше, к общей основе, из которой в действительности вырастают все эти причины, то будет вполне достаточно предоставить слово Плеханову и Троцкому, давным-давно исчерпывающе разъяснившим недостаточность такого подхода для научного познания: “…покойный Каблиц написал статью: "Ум и чувство, как факторы прогресса", - в которой, ссылаясь на Спенсера, доказывал, что в поступательном движении человечества главная роль принадлежит чувству, а ум играет второстепенную и к тому же совершенно подчиненную роль. Каблицу возражал один "почтенный социолог", выразивший насмешливое удивление по поводу теории, ставившей ум "на запятки". "Почтенный социолог" был, разумеется, прав, защищая ум. Однако он был бы гораздо более прав, если бы, не касаясь сущности поднятого Каблицем вопроса, показал, до какой степени невозможна и непозволительна была самая его постановка. В самом деле, теория "факторов" неосновательна уже сама по себе, так как она произвольно выделяет различные стороны общественной жизни и ипостазирует их, превращая их в особого рода силы, с разных сторон и с неодинаковым успехом влекущие общественного человека по пути прогресса. Но еще более неосновательна эта теория в том виде, какой она получила у Каблица, превращавшего в особые социологические ипостаси уже не те или другие стороны деятельности общественного человека, а различные области индивидуального сознания. Это поистине Геркулесовы столбы абстракции; дальше итти некуда, потому что дальше начинается комическое царство вполне уже очевидного абсурда. Вот на это-то и следовало "почтенному социологу" обратить внимание Каблица и его читателей. Обнаружив, в какие дебри абстракции завело Каблица стремление найти господствующий "фактор" в истории, "почтенный социолог", может быть, невзначай сделал бы кое-что и для критики самой теории факторов. Это было бы очень полезно всем нам в то время. Но он оказался не на высоте призвания. Он сам стоял на точке зрения той же теории, отличаясь от Каблица лишь склонностью к эклектизму, благодаря которому все "факторы" казались ему одинаково важными. Эклектические свойства его ума особенно ярко выразились впоследствии в нападках его на диалектический материализм, в котором он увидел учение, жертвующее экономическому “фактору” всеми другими, и сводящее к нулю роль личности в истории. “Почтенному социологу” и в голову не приходило, что диалектический материализм чужд точки зрения “факторов” и что только при полной неспособности к логическому мышлению можно видеть в нем оправдание так называемого квиетизма. Надо заметить, впрочем, что в этом промахе "почтенного социолога" нет ничего оригинального: его делали, делают и, вероятно, долго еще будут делать многие и многие другие[76]…” [517, с. 273-274]. “Разные стороны своей общественной деятельности люди называют факторами, придают этому понятию сверхобщественный характер и свою собственную общественную деятельность суеверно объясняют затем как продукт взаимодействия этих самостоятельных сил. Откуда взялись факторы… на этом официальная эклектика едва останавливается” [651, с. 126-127]. “Для материалиста и религия, и право, и мораль, и искусство представляют собою отдельные стороны единого, в основах своих, процесса общественного развития. Отчленяясь от своей производственной основы, усложняясь, закрепляя и детализируя свои особенности, политика, религия, право, этика, эстетика остаются функциями социально-связанного человека и подчиняются законам его общественной организации. Идеалист же видит не единый процесс исторического развития, выдвигающий из себя необходимые органы и функции, а пересечение, сочетание или взаимодействие неких самодовлеющих начал – религиозных, политических, юридических, эстетических и этических субстанций, которые в собственном наименовании находят уже свое происхождение и объяснение. Гегелевский идеализм (диалектический) низлагает по-своему эти субстанции (они же вечные категории), сводя их к генетическому единству. Несмотря на то, что это единство у Гегеля – абсолютный дух, прорастающий в процессе своего диалектического проявления разными «факторами», гегелевская система – не потому, что она идеалистична, а потому, что она диалектична, - дает не худшее в своем роде представление об исторической действительности, чем вывернутая наизнанку перчатка о руке человека. Что же касается формалистов (гениальнейший из них Кант), то они берут не динамику развития, а его поперечный разрез в день и час их собственного философского откровения. На разрезе они обнаруживают сложность и множественность своего объекта (не процесса, ибо они не мыслят процессами). Сложность они расчленяют и классифицируют. Элементам они дают названия, которые сейчас же превращаются в сущности, в под-абсолюты без роду, без племени: религия, политика, мораль, право, искусство… Тут уже не вывернутая наизнанку перчатка истории, а содранная с отдельных пальцев кожа, просушенная до степени полной абстракции, причем рука истории оказывается продуктом «взаимодействия» большого, указательного, среднего и прочих «факторов»” [650, с. 144-145]. Как видим, с "теорией факторов" все настолько ясно, что, казалось бы, дальше некуда. Тем не менее, давным-давно опровергнутый "факторный подход" сегодня в высшей степени популярен - в силу того, что социальные причины, предрасполагающие мозги ученой публики к этому подходу, действуют в наше время с огромной силой. Таким образом, как это ни удивительно, непопулярность диалектического (он же исторический) материализма и популярность "теории факторов" в наше время доказывают правоту исторического материализма, подтверждая, что образ мыслей масс в целом и каждого отдельного индивида в частности, взятый во всей своей конкретности, многообразии и изменчивости, определяется развитием производительных сил и производственных отношений. 4. Загадка гомосексуальности. Концепция трех типов отношений управления и пяти влечений, составляющих основу характера индивидуальной личности, позволяет хорошо объяснить удивительные загадки и парадоксы, связанные с сексуальным влечением мужчин к мужчинам и женщин к женщинам. * * * Судя по сообщениям этнографов, на тех стадиях переходного периода от первобытного коллективизма к классовому обществу, на которых полупервобытные люди еще в большой мере остаются коллективистами и не прочувствовали всей "прелести" входящих в их жизнь цивилизованных отношений, гомосексуальность (как женская - "лесбийская любовь", - так и мужская) практиковалась крайне редко. Очень немногочисленные случаи гомосексуальных влечений и поведения либо встречались среди уродливых, дефективных индивидов, не способных найти себе партнеров среди лиц другого пола, либо являлись результатом влияния колонизаторов-европейцев. (Именно так, к примеру, обстояло дело у тробрианцев, как об этом свидетельствует Малиновский, а вслед за ним - цитирующий его Райх [см. 861, р. 31-37].) Подавляющее большинство людей с первобытной коллективистской психологией относилось к гомосексуальности с отвращением, хотя и без особой ненависти - гомофобии (то есть хотя и презирали однополый секс и тех, кто его практикует, но не усматривали в них никакой угрозы для себя и своих детей - и не стремились их преследовать и подавлять). Положение быстро меняется по мере того, как движущиеся к цивилизации люди прочувствуют психологический вкус авторитарных отношений, играющих в их жизни все бóльшую и бóльшую роль. Гомосексуальные связи быстро входят в их жизнь и начинают занимать в ней очень важное место [см. об этом 297, с. 113-120]. И вот что важно: с самого своего возникновения гомосексуальность (особенно мужская) оказывается тесно связана с отношениями авторитарного управления и авторитарной собственности. Гомосексуальные связи, ставшие регулярной практикой многих людей, изначально оказываются связями между старшими и младшими, руководителями и подчиненными. Однако (как это ни покажется нам удивительным) чем менее цивилизованным было переходящее к классовому обществу племя, чем более ранней была цивилизация уже вошедшего в классовое общество народа - тем меньше иерархии и больше равенства было между гомосексуальными партнерами, тем бóльшим уважением пользовался подчиненный, "пассивный" партнер, тем гуманнее были отношения между старшим и младшим партнерами, тем меньше власти имел старший партнер над младшим и в тем более мягких формах проявлялась эта власть[77]. Напротив, чем дальше шло развитие классового общества, тем ближе гомосексуальные отношения подходили к тому "идеалу", который был достигнут в "советских" концлагерях - к отношениям "трубочиста" и "пидора", "кобла" и "ковырялки"[78]. Кроме того, чем менее цивилизованным было переходящее к классовому обществу племя, чем более ранней была цивилизация уже вошедшего в классовое общество народа - тем реже встречалось деление людей на гомосексуалов и гетеросексуалов, практикующих только одну из этих двух форм секса, тем в большей мере была распространена такая практика, при которой индивид (во многих полупервобытных и раннецивилизованных народностях - практически каждый) за свою жизнь перепробует и пассивную, и активную гомосексуальную роль, и разнополым сексом вдоволь позанимается; напротив, чем дальше шло развитие классового общества, тем в бóльшей мере большинство пассивных гомосексуалов-мужчин и активных гомосексуалок-женщин (особенно первых) на всю жизнь загонялись только в одну эту роль (та же тенденция коснулась и многих активных геев и пассивных лесбиянок)[79]. Итак, однополый секс изначально, по своему происхождению оказывается орудием власти и получения удовольствия от власти - причем в тем большей мере, чем меньше остатков коллективных отношений сохранялось в классовом обществе[80]. Однако надо признать, что на протяжении всей истории классового общества существовало некое меньшинство среди самих гомосексуальных мужчин и женщин (более значительное именно среди последних - лесбиянки всегда более тяготели к равноправию в своей собственной среде, чем геи: тот факт, что в классовом обществе именно мужчины чаще всего господствуют над женщинами - а следовательно, напряженнее, чем женщины, выясняют в своей собственной мужской среде, кто из них хозяин, а кто раб, - всегда сильнее раскалывал на господ и подчиненных геев, чем лесбиянок), стремившееся внести больше равноправия в гомосексуальные отношения. Особенно много таких хороших людей стало в наше время (хотя они, к сожалению, так и остаются по сей день меньшинством в меньшинстве). Все-таки последние триста лет, в течение которых энтузиасты пропагандировали лозунг "Свобода, Равенство, Братство" во всех частях света, не прошли даром. "В романтической дружбе эротические обертона приглушены и даже не осознаны. Чем больше подростки знают о себе и об однополой любви, тем скорее эта дружба превращается в осознанную влюбленность, которая по своей эмоциональной тональности ничем не отличается от "обычной" любви. Мне больше ничего не снится - Лишь только ты, лишь только ты. Как будто на пустой странице Я создаю твои черты. Ты - как высокое заглавье, Ты - как мечты и яви связь, Ты - как мечта, что стала явью, Да только в руки не далась. Эти стихи пятнадцатилетнего москвича посвящены мальчику, в которого он был безответно влюблен. Но разве девочкам пишут иначе? Только однополая любовь гораздо чаще остается безответной" [297, с. 398]. "Самый знаменитый любовник Кокто - Жан Марэ. 22-летний красавец, который в детстве любил переодеваться в женское платье и уже имел связи с мужчинами, познакомился со знаменитым драматургом и режиссером исключительно ради карьеры и с первой же встречи был внутренне готов к тому, что тот предложит ему переспать. Кокто дал ему желанную роль, не спросив ничего взамен. И вдруг - телефонный звонок: "Приходите немедленно, случилась катастрофа!" Эгоцентричный актер подумал, что у него хотят отобрать роль или что-то в том же роде, но, когда Марэ приехал, Кокто сказал: "Катастрофа… я влюблен в вас". Что оставалось делать Марэ? "Этот человек, которым я восхищаюсь, дал мне то, чего я хотел больше всего на свете. Ничего не требуя взамен. Я не люблю его. Как может он любить меня… это невозможно". Марэ солгал и ответил: "Я тоже влюблен в вас"… Под влиянием таланта и доброты Кокто ложь стала правдой, Марэ полюбил Кокто, они поселились вместе. Но возраст берет свое, Марэ увлекается молодыми мужчинами, Кокто это видит, и однажды Марэ находит под дверью письмо: "Мой обожаемый Жанно! Я полюбил тебя так сильно (больше всех на свете), что приказал себе любить тебя только как отец… Я смертельно боюсь лишить тебя свободы… Мысль о том, что я могу стеснить тебя, стать преградой для твоей чудесной юности, была бы чудовищна. Я смог принести тебе славу, и это единственное удовлетворение, какое дала моя пьеса, единственное, что имеет значение и согревает меня. Подумай. Ты встретишь кого-нибудь из твоих ровесников и скроешь это от меня. Или мысль о боли, которую мне причинишь, помешает любить его. Лучше лишить себя частицы счастья и завоевать твое доверие, чтобы ты чувствовал себя со мной свободнее, чем с отцом и матерью"… Растроганный Марэ порвал легкомысленные связи, но ненадолго. Со временем у Кокто появился другой любовник, однако дружба между писателем и актером сохранилась до самой смерти Кокто" [297, с. 429-430]. "…мы съехались и стали жить вместе на 4-м году постоянных партнерских отношений. До этого каждая проведенная вместе ночь была не то чтобы событием - это было бы слишком громко сказано, - но неким отдельным, специальным мероприятием: ее надо было организовывать, готовить, будь то ситуация отъезда моих родителей или его соседей по комнате, визит к тем немногим из моих друзей (его друзья были не в курсе), у кого была лишняя комната… Жизнь в одной комнате в этом смысле перестраивает восприятие: заниматься любовью становится возможным в принципе в любой момент. И потому часто сексуального контакта (в узком, так сказать, смысле слова, потому что, шире говоря, жизнь вместе с любимым человеком наполнена бесчисленными мелочами, жестами, движениями более или менее эротического характера - поцелуями, касаниями, ласками мимоходом…) не происходит потому, что до него, что называется, руки не доходят: пока оба вернемся с работы или после каких-то дел, пока приготовим ужин, потом ежевечерний ритуал - новости на канале НТВ, и после тоже какие-то любимые и часто совместные занятия, так что когда где-нибудь в третьем часу доползаем до кровати (а вставать-то в девять!), то сил уже хватает только на то, чтобы теснее прижаться друг к другу, - и это не вызывает особого огорчения, потому что ведь никакие совместные удовольствия теперь уже от нас никуда не денутся…" [297, с. 425]. "Гораздо серьезнее был роман 47-летнего писателя (Андре Жида. - В. Б.) с его 16-летним племянником Марком Аллегрэ. Жид знал Марка с раннего детства и, когда тот превратился в обаятельного подростка, страстно влюбился в него, заботился о его развитии, возил с собой в Швейцарию, Англию, Тунис и Конго. О силе этой любви говорят многочисленные дневниковые записи… Жид любуется стройным телом и нежной кожей мальчика, "томностью, грацией и чувственностью его взгляда" (21 августа 1917). "Я не обманываюсь: Мишель (Марк часто фигурирует в дневниках Жида под этим именем или просто как "М.". - И. К.) любит меня не столько таким, каков я есть, сколько за то, каким я позволяю ему быть. Зачем спрашивать большего? Я никогда не испытывал большего удовольствия от жизни, и вкус жизни никогда не казался мне таким восхитительным" (25 октября 1917). "Воспитание - это освобождение. Вот то, чему я хотел бы научить М." (1 ноября 1917). "Мысль о М. поддерживает меня в постоянном состоянии лиризма… Я не чувствую больше ни своего возраста, ни ужаса времени, ни погоды" (15 декабря 1917). "Я уже не могу обходиться без М. Вся моя молодость - это он" (4 мая 1918). "Самое большое счастье, после влюбленности, - это признаваться в любви" (11 мая 1918). Когда Марком заинтересовался Жан Кокто, это вызвало у Жида первый и единственный в его жизни жестокий приступ ревности, он готов был убить Кокто. Эта страсть, о которой знали все друзья писателя, настолько встревожила Мадлен (Мадлен Рондо, кузина Андре Жида, состоявшая с ним в фиктивном браке. - В. Б.), что она сожгла его интимные письма этого периода. Но этот роман был скорее платоническим. Несмотря на привязанность к знаменитому дядюшке, Марка больше интересовали девушки. Жид уважал и поощрял любовные связи племянника, и в дальнейшем их взаимоотношения переросли в прочную дружбу"[81] [297, с. 238]. "А рядом - письмо 27-летнего Дмитрия: "Я не знаю, что такое проблема постоянного партнера. Просто с тех пор, как год назад он вошел в мою жизнь, она стала наполненной и осмысленной. Я хочу его постоянно, все время, но дело не в этом: уже достаточно давно секс отошел куда-то на второй план, к тому же жить нам негде, так что вместе мы по большей части гуляем по городу и пьем чай в гостях у его или моих друзей, давно уже ставших общими… Наверно, нас можно назвать постоянными партнерами, а для меня он - никакой не "партнер", а любимый. И это навсегда"[82] [297, с. 422]. "Самый знаменитый пример таких отношений, которому посвящено несколько романов, - жизнь так называемых "леди из Лланголлена", Элинор Батлер (1739-1829) и Сары Понсонби (1755-1831)… Воспитанная во французском монастыре дочь знатной ирландской семьи Элинор Батлер отказалась думать о браке и целиком погрузилась в книги. В 1768 г. 29-летняя Элинор познакомилась с 13-летней Сарой, и их сразу же связала "особенная дружба". Десять лет спустя, переодевшись в мужское платье, подруги сбежали из дома. Их догнали, вернули и решили поместить Элинор в монастырь, а Сару принудить к замужеству. Но девушки не смирились с давлением своих семей, и, после того как Сара пригрозила разоблачить сексуальные приставания своего опекуна, от них отступились. Девушки вместе поселились в Уэльсе и прожили долгую счастливую жизнь. Официально никто не считал их отношения сексуальными, Англия ими восхищалась, Уордсворт и Саути посвящали им стихи, и даже знаменитая ханжа, сплетница и гомофобка миссис Срейл, прославившаяся тем, что отравила жизнь многим достойным современникам, в данном случае держала свои подозрения при себе и писала им (и о них) теплые письма. Вполне возможно, что их дружба-любовь и вправду оставалась платонической. Правда, Анна Листер, имевшая собственный осознанный гомосексуальный опыт, посетив Лланголлен в 1822 г., в этом усомнилась: "Прости мне, боже, но я всматриваюсь в себя и сомневаюсь". Но не все ли нам равно?" [297, с. 265-266]. * * * Все сказанное выше наводит нас на мысль о том, что выбор гомосексуальной или гетеросексуальной половой роли обусловлен социально, что "гендер" (социальный пол) не определяется никакими генетическими программами или нарушениями гормонального баланса у женщины, беременной будущим геем или лесбиянкой. И действительно, если присмотреться к аргументам в пользу гипотезы о биологической обусловленности гетеро- или гомосексуальности, то мы обнаружим, что они не выдерживают столкновения с аргументами в пользу социальной сущности сексуальной ориентации человека. История поисков генов, "ответственных" за гомосексуальность, а также отличий гормонального баланса и обмена веществ у гомосексуалов от таковых у гетеросексуалов, как две капли воды похожа на историю поисков биологических причин шизофрении. На протяжении вот уже более чем ста лет постоянно появляются сообщения о том, что у гомосексуалов найдены то сходные гормональные нарушения, то сходные нарушения обмена веществ, то сходные цепочки генов; затем оказывается, что у одних гомосексуалов они есть, а у других нет, и что у многих гомосексуалов генотип и физический статус вообще не имеет никаких характерных отличий от гетеросексуалов. Пробуют делать гомосексуалам инъекции разных гормонов и всяких химикатов - но достигают только усиления или ослабления полового влечения без изменения ориентации, и, если избавляют человека от гомосексуального влечения, то ценой избавления, временного или постоянного, от всякого полового влечения вообще (точно так же, как электрошок или всякие химикаты снимают симптомы шизофрении посредством торможения психических процессов - иначе говоря, избавляют больного от шизофрении, превращая его в идиота, иногда на время, а зачастую и навсегда). И если сегодня очень точно известно, какие именно сочетания генов ведут к дальтонизму, гемофилии и болезни Дауна, то общепризнанных представлений о том, какие гены или условия формирования плода в чреве матери делают девочку лесбиянкой или мальчика геем, как не было до сих пор, так и нет сегодня. Зато точно известны следующие факты: "…если совращение происходит до 9-летнего возраста (т. е. еще до образования правильной гетеросексуальной ориентации), молодые люди приобретают исключительно гомосексуальные тенденции. При совращении в период с 9 до 14 лет возможно формирование как "чистых" гомосексуалистов, так и бисексуалистов. Лица, совращенные в возрасте старше 14 лет, т. е. после формирования гетеросексуальной ориентации, как правило, становятся бисексуалистами" [583, с. 88]. "Социализация мальчиков идет одновременно по вертикали (взрослые мужчины передают опыт мальчикам) и по горизонтали (через принадлежность к группе сверстников), причем в обоих процессах могут быть - символические или реальные - сексуальные элементы. Самый распространенный тип институционализированных мужских гомосексуальных отношений (однополые отношения между женщинами нигде не институционализировались и существовали только на бытовом уровне) - ритуализованные сексуальные контакты между мальчиками-подростками и взрослыми мужчинами. Многие народы считали их необходимой формой обучения и передачи мальчику силы или мудрости взрослого мужчины и оформляли специальными ритуалами. Ритуалы "осеменения" мальчиков широко распространены у народов Новой Гвинеи и Меланезии… Мальчик из племени маринд-аним живет в материнской хижине до 12-13 лет, затем его переселяют в мужской дом и он становится наложником своего дяди по материнской линии; эти отношения продолжаются около семи лет, до вступления юноши в брак. Мальчик племени эторо должен иметь старшего сексуального партнера, чаще всего - это муж или жених его старшей сестры (считается желательным, чтобы брат и сестра получали одно и то же семя); эта связь продолжается до полного возмужания, после чего молодой мужчина сам становится сексуальным партнером допубертатного мальчика. Эти обычаи и связанная с ними символика подробно описаны Гилбертом Хердтом… у папуасского племени самбия (название условное, чтобы защитить племя от западных визитеров). Когда мальчикам этого маленького воинственного горного народа исполняется семь-восемь лет, их отбирают у матерей и помещают в замкнутый мужской мир. Самбия верят, что, для того чтобы созреть и вырасти, мальчик должен регулярно пить мужское семя, как младенец - материнское молоко, недаром обе жидкости - белые. Сосание члена для мальчика - то же, что сосание груди для младенца. До начала полового созревания мальчики "высасывают" старших подростков и юношей, а затем их самих обслуживают новички. Юноши и молодые мужчины некоторое время ведут бисексуальную жизнь, а после вступления в брак целиком переключаются на женщин. Взрослая гомосексуальность в племени неизвестна. Символическая основа этой практики - стремление "возвысить" мужское начало, "очистив" мальчиков от женских элементов. Обряды, закрепляющие чувство мужской солидарности, хранятся в тайне от женщин и возводятся к мифическому прародителю племени Намбулью. Первоначальная сексуальная социализация принудительна, партнеры не выбирают друг друга, а назначаются старшими. В дальнейшем у них могут появиться индивидуальные предпочтения, но отношения и сексуальные роли остаются строго иерархическими: старший не может сосать младшего, а между близкими друзьями это вообще не принято. Способы "осеменения" мальчиков у разных племен различны… У самбия, эторо, баруйя, чечаи и куксов это оральный контакт, фелляция. У калули (восточный берег Новой Гвинеи) вместо орального осеменения практикуется анальное. Поскольку калули - традиционные враги эторо, оба племени с одинаковым отвращением рассказывают о соседских методах: вы только подумайте, какой противоестественной мерзостью занимаются эти люди! У кераки анальные сношения были общеприняты среди молодых холостяков и совершенно обязательны в процессе инициации. На вопрос этнографа, подвергались ли они сами такому обращению, мужчины-кераки отвечали: "Ну, конечно! Иначе как бы я мог вырасти?" …Хотя обряды разные, отношения старших и младших остаются асимметричными, а способы инсеминации строго фиксированы. В течение жизни каждый мужчина последовательно выполняет функции донора и реципиента, не утрачивая своей маскулинности. И делается это не ради удовольствия, а для продления жизни и выращивания полноценного потомства. …Очень важно учитывать воинственность папуасских обществ, где социализация мальчиков целиком подчинена воинскому обучению. Жесткая половая сегрегация, взаимное недоверие и зависть (женщины завидуют мужской власти, а мужчины - женской магии и детородной силе)[83] порождают потребность в самодостаточности, так что общая цель всех подобных ритуалов - маскулинизация мальчиков. Если на Западе считается, что инсеминация феминизирует реципиента, то в Меланезии она, наоборот, помогает мальчику мужать и взрослеть[84]. Однако все эти ритуалы и обычаи не создают какой-то особой "гомосексуальной идентичности" и самосознания. Если у кого-то и возникают специфические эротические предпочтения, которые мы назвали бы гомосексуальными, общество не обращает на них никакого внимания, а индивид послушно и последовательно выполняет все свои "нормальные" обязанности: сначала отсасывает дядю или старшего мальчика или подставляет для осеменения собственный зад, потом женится, зачинает детей и осеменяет следующих мальчиков или жертвует для этого свою сперму. Что из этого ему больше нравится - никого не волнует. Он такой же мужчина, как все остальные" [297, с. 112-116]. "Древнейшие описания институционализированных гомосексуальных отношений относятся к Криту и Коринфу VII в. до н. э. Там существовал обычай похищения мальчика-подростка взрослым мужчиной, который вводил его в свой мужской союз, обучал воинскому мастерству, после чего мальчик, вместе с подаренным ему оружием, возвращался домой. В описании Страбона… это происходило так. Минимум за три дня до намеченного срока влюбленный оповещал своих друзей о намерении похитить некоего мальчика. Если друзья находили этого мальчика недостойным любви, они могли его спрятать или как-то иначе воспрепятствовать похищению, но это делалось только в крайнем случае и было весьма оскорбительно для мальчика. В большинстве случаев друзья влюбленного собирались группой и помогали ему осуществить свой замысел. Если семья мальчика считала эраста[85] достойным, похищение было условным, символическим, если нет - приходилось применять силу. В принципе этот обычай мало отличался от широко распространенного у народов мира брака посредством умыкания. Только место девушки-невесты занимает мальчик-подросток, которого увозили на два месяца в горы, где эраст не только спал с ним, но и обучал воинскому мастерству. С мальчиком-эроменом обращались весьма уважительно[86], а когда срок обучения заканчивался, эраст вручал ему три ритуальных подарка: воинское снаряжение, кубок и быка, которого мальчик тут же приносил в жертву Зевсу, приглашая всех участников приключения принять участие в трапезе, во время которой мальчик должен был публично сказать, доволен ли он своими отношениями с любовником, не применял ли тот силу, не был ли груб и т. д. Отношения между эрастом и эроменом считались священными и почетными, а инициированный мальчик отныне начинал носить мужскую одежду и полностью освобождался из-под опеки женщин. Хотя эти обряды похожи на меланезийские ритуалы "осеменения мальчиков", в отличие от сравнительно безличных меланезийских ритуалов, где сексуальных партнеров назначали старейшины или жрецы, древнегреческая педерастия индивидуально-избирательна и подразумевает не столько инсеминацию мальчика, которая нигде прямо не упоминается, сколько его одухотворение и воспитание. В Элиде кроме обычных воинских и спортивных состязаний между мальчиками проводились специальные конкурсы красоты. В Мегаре особо почиталась память Диокла, который в битве спас своего эромена ценой собственной жизни; ежегодно в начале весны мегарские юноши собирались у могилы Диокла и соревновались за право поцеловать его статую; победитель возвращался к матери, увенчанный венком. В древних Фивах существовал особый "священный отряд" из 300 любовников, который считался непобедимым, потому что, как писал Ксенофонт (Киропедия, VII, 1, 30), "нет сильнее фаланги, чем та, которая состоит из любящих друг друга воинов"… Обнаружить страх перед лицом возлюбленного, не говоря уже о том, чтобы бросить его в бою, было неизмеримо страшнее смерти. По словам Плутарха (Лелопид, XVIII), "родичи и одноплеменники мало тревожатся друг о друге в беде, тогда как строй, сплоченный взаимной любовью, нерасторжим и несокрушим, поскольку любящие, стыдясь обнаружить свою трусость, в случае опасности неизменно остаются друг подле друга"… В битве против македонцев при Херонее (338 г. до н. э.) все эти воины погибли, но ни один не сбежал и не отступил. В воинственной Спарте… каждый мужчина принадлежал к определенному возрастному классу, членство в котором определяло его права и обязанности. Право на женитьбу занятые войной мужчины получали довольно поздно, да и после этого много времени проводили вне семьи. Сексуальные связи с незамужними женщинами были строго запрещены. Единственным средством сексуальной разрядки были отношения с мальчиками. Спартанские мальчики от 7 до 17 лет воспитывались не в семьях, а в собственных возрастных группах. Огромное значение придавалось гимнастическим занятиям, причем юноши и девушки тренировались голыми, натирая тело оливковым маслом. Каждый "достойный" мальчик от 12 до 16 лет должен был иметь своего эраста, воинская слава которого распространялась и на его эромена. Эрастами были, как правило, неженатые мужчины от 20 до 30 лет. По словам Плутарха (Ликург, XVIII), "и добрую славу, и бесчестье мальчиков разделяли с ними их возлюбленные"… Если эромен проявлял трусость на поле боя, наказывали эраста. Между прочим, в отличие от большинства греков, спартанцы верили, что вместе со спермой мальчику передается мужество его возлюбленного. Мужчина, уклонявшийся от почетной обязанности воспитания эромена, наказывался. Этот союз почитался как брачный и продолжался до тех пор, пока у юноши не вырастала борода и волосы на теле. Индивидуальной любви, ревности и соревнования между мужчинами за какого-то особенно привлекательного мальчика, если верить Плутарху, в Спарте не было, несколько мужчин могли сообща воспитывать любимого мальчика. На первом плане стояли интересы не отдельной личности, а общества. Поскольку спартанское общество отличалось воинственностью и соревновательностью[87], отношения между эрастами и эроменами в какой-то мере смягчали нравы, помогая установлению более теплых и персонализированных связей между мужчинами[88], а также формированию замкнутой политической элиты[89]. История Спарты знает немало трогательных историй о любви и взаимной преданности эрастов и эроменов, многие из них оставались близкими друзьями на всю жизнь. Последний спартанский царь Клеомен III, потерпев в 219 г. до н. э. военное поражение и оказавшись с группой приверженцев в безвыходном положении, решил покончить дело коллективным самоубийством, но велел своему эромену Пантею дождаться, пока не умрут все остальные. Подойдя к бездыханному телу царя, Пантей уколол его в ногу и увидел, что лицо Клеомена дернулось. Юноша обнял своего возлюбленного, сел рядом с ним и стал ждать. Когда все было кончено, Пантей поцеловал Клеомена и закололся на его трупе" [297, с. 145-147]. Все изложенное выше свидетельствует о следующем. 1. Не только гомосексуальному поведению, но и гомосексуальным переживаниям, самому гомосексуальному влечению можно научиться - тем лучше, чем в более раннем возрасте начинается научение. Больше того: можно научиться самым разнообразным комбинациям гомосексуального и гетеросексуального половых влечений, то чередующихся, то испытываемых одним и тем же индивидом одновременно. Отсюда напрашивается тот вывод, что и гетеросексуальным поведению, влечению, переживаниям люди тоже постепенно научаются; этот процесс начинается с ранних лет - с тех пор, как общество втискивает мальчика и девочку в их социальные половые (гендерные) роли, набор которых в разных обществах различен. Вообще, чем больше читаешь книги по сексологии человека, тем больше убеждаешься в том, что попытки их авторов доказать генетическую запрограммированность гетеросексуального (или гомосексуального) поведения весьма легковесны. Вот один из самых веских примеров, попадавшихся автору этих строк и вроде бы свидетельствующих о наличии у человека гетеросексуальных инстинктов, определяющих его половую роль: "Тридцать с лишним лет назад в одной американской семье родились мальчики-близнецы. С одним все было в порядке, а у другого обнаружился фимоз (слишком тесная крайняя плоть, не позволяющая обнажить головку члена). Чтобы избавить его от будущих неприятностей, 8-месячному Дэвиду сделали обрезание, но операция оказалась неудачной, мальчик лишился большей части члена. После этого стать полноценным мужчиной Дэвид не мог, и родители, по совету врачей, среди которых был крупнейший сексолог и педиатр Джон Мани, решили превратить его в девочку, подобно тому, как это делают с гермафродитами. У него удалили остатки изуродованного члена и яички, сделали искусственное влагалище и стали воспитывать как девочку. Вначале опыт казался удачным, рассказ о нем вошел в учебники сексологии. Но обернулось это катастрофой. Хотя маленькую девочку одевали в женское платье, дарили девчачьи игрушки и обучали исключительно девичьим манерам, она срывала украшения, отказывалась от кукол, предпочитала играть с мальчиками, а вместо косметики, к которой ее приучала мать, подражала тому, как бреется отец. За ее манеры и внешность одноклассницы дразнили ее "гориллой" и "мужичкой". В 12 лет девочке стали делать инъекции эстрогенов, в результате чего у нее начали расти груди, но девочка отказалась продолжать их и начала думать о самоубийстве. В 14 лет она заявила, что жить так больше не может и хочет стать мальчиком. Потрясенный отец расплакался и рассказал ей правду. К его удивлению, ребенок был счастлив, в его сознании все стало на свои места. Девочка снова стала Дэвидом, ему стали делать инъекции мужских гормонов и с помощью сложной хирургической операции соорудили новый половой член. В облике мальчика сверстники приняли его. В 25 лет Дэвид женился и усыновил детей от первого брака своей жены. Хотя фаллопластика удалась только частично - Дэвид может иметь половые сношения и испытывать оргазм, но его сексуальная чувствительность и активность ограничены, - он счастлив быть мужчиной. Журналисты стали трубить о том, что "биология" посрамила "воспитание": что бы вы ни делали с ребенком, мальчик всегда останется мальчиком, программа, запечатленная в его мозге, пересилит все социальные воздействия!" [297, с. 69-70]. Но, приведя этот пример, Кон тут же выдвигает против него не менее веский контраргумент: "Но отдельный случай, сколь угодно экзотический, сам по себе не может ни доказать, ни опровергнуть научную теорию. Данный случай и подавно не был "клинически чистым". Восьмимесячный ребенок - не чистая доска, он уже довольно многое воспринимает и помнит. Настойчивость, с которой ему навязывали женскую роль, также могла вызвать отторжение и тревогу - ведь с его/ее братом ничего подобного не делали" [297, с. 70]. Совершенно верно: восьмимесячный ребенок уже достаточно развит, чтобы запомнить (разумеется, не отдавая себе в этом отчета) мельчайшие эмоциональные нюансы обращения с ним как с мальчиком - и, ощутив в какой-то момент перемену в отношении к нему (когда к нему начинают относиться как к девочке, причем не просто относиться, но стараться относиться - то есть делать это менее или более натянуто, принужденно), почувствовать себя "не в своей тарелке" (разумеется, не понимая, почему - но ощущая, что мальчиком ему было бы быть как-то комфортнее). Действительно, достаточно представить себе, какую огромную работу проделывает мозг малыша перед тем, как в 1-2 года он начинает говорить - и мы поймем, что в восемь месяцев ребенок уже может отличать тот эмоциональный фон, на котором взрослые обращаются к маленькому мальчику, от того, на котором они обращаются к маленькой девочке[90]. Замечание Кона насчет отторжения половой роли как реакции на чрезмерную настойчивость, с которой эту роль навязывают, еще более существенно: сплошь и рядом бывает так, что чем сильнее давление со стороны руководителя - тем сильнее воля к бунту у подчиненного. Вспомним о том, что мы говорили в третьей главе нашего исследования о навязывании роли господина юным аристократам - будущим членам "кембриджской пятерки" - со стороны их родителей: именно протест против навязывания этой роли и сделал их бунтарями, коммунистами, а затем - агентами советской разведки. Нечто подобное может выйти и в случае чрезмерно настойчивого навязывания той или иной половой роли: ребенок может взбунтоваться - и выбрать противоположную роль (кстати, уж не протест ли против навязывания будущим членам "кембриджской пятерки" роли "настоящих джентльменов" привел к тому, что по крайней мере некоторые из них, если не все они, были гомосексуалами?). А вот один из самых веских доводов в пользу биологической обусловленности гомосексуальности: "Конкордантность (совпадение) по гомосексуальности монозиготных (однояйцовых. - В. Б.) близнецов значительно выше, чем дизиготных (разнояйцовых. - В. Б.). У 56 монозиготных мужских пар совпадение по гомосексуальности составило 52%, а у 54 дизиготных пар - только 22%. Среди аналогичных женских пар соответствующие цифры составили 48 и 16%… Как заявил руководитель американского национального исследования близнецов К. С. Кендлер, хотя сексуальная ориентация отнюдь не детерминирована генетически, гены явно играют какую-то роль, взаимодействуя с разными факторами среды. Из 794 пар обследованных близнецов негетеросексуальная ориентация была обнаружена у 2,8% (3,1% мужчин и 2,5% женщин), конкордантность у монозиготных близнецов составила 31,6%, а у дизиготных - 8,3%… Неполное совпадение (меньше 100%) может объясняться тем, что в отличие от испытуемого, у которого соответствующий ген проявляется активно, его сиблинг (брат или сестра) или другой родственник может нести этот ген в неактивной форме и быть гетеросексуалом" [297, с. 62]. Казалось бы, все очень убедительно… Но если учесть то, что почти полное внешнее сходство однояйцовых близнецов сплошь и рядом ведет к тому, что с самого раннего их детства окружающие их люди относятся к ним не просто одинаково, но как к одному и тому же человеку, - становится понятным, что такие близнецы многократно чаще оказываются в совершенно одинаковых ситуациях, переживают тысячи гораздо более одинаковых микрособытий, чем даже разнояйцовые близнецы (не говоря уже о сиблингах, не являющихся близнецами). Этого вполне достаточно для объяснения более высокой конкордантности монозиготных близнецов, чем любых других сиблингов, по гомосексуальности. Но эта конкордантность все же неполна и у монозиготных близнецов - потому, что ситуации, в которые попадают однояйцовые близнецы в детстве, хотя и в большой мере одинаковы, но все же не на 100%… Как видим, и в этом случае все можно объяснить и без генов. Гипотеза о генетической обусловленности гомосексуальности попадает под неумолимую "бритву Оккама": "Не измышляй лишних сущностей без крайней на то необходимости". Пример очень типичного подхода к доказательству врожденного характера гетеросексуального поведения представляет собой книга А. М. Свядоща "Женская сексопатология" [583]. Вся его аргументация покоится на догме, в которую он свято верит: согласно этой догме, все, что обусловлено инстинктами у животных, обусловлено инстинктами и у человека. "Стимуляторами половой функции, помимо гормонов и тактильных раздражений эрогенных зон, могут быть и так называемые ключевые раздражители, или релизеры (от англ. to release - освобождать, выпускать). Это сигналы, включающие те или иные вегетативные реакции или определенные алгоритмы поведения (инстинктивные действия). Так, цыпленок, только что вылупившийся из яйца в инкубаторе и никогда не видевший курицы, начинает клевать черные точки на полу. Никто не учил его этому. Черные точки являются для него ключевыми раздражителями, включающими эту реакцию. Ключевыми половыми раздражителями для собак-самцов являются телергены - видоспецифичные пахучие вещества, продуцируемые мочеполовой системой самок в период течки. Реакция на них у самцов врожденная и возникает обычно на втором году жизни, завершая процесс полового созревания… Самка, не выделяющая телергенов, не вызывает полового возбуждения у самцов. Для котов телергеном служит валериановая кислота. Для самцов-обезьян половым ключевым раздражителем служит вид припухших и покрасневших половых органов самки. Ключевых раздражителей, вызывающих половое возбуждение у самок, не обнаружено. У мужчин вид женских половых органов, а также восприятие признаков полового возбуждения женщины, прикосновение к половым органам женщины могут вызывать половое возбуждение не только по механизму условного рефлекса, как сигнал предстоящего полового сближения, но и в качестве ключевых раздражителей, т. е. вызывать половое возбуждение безусловнорефлекторным путем" [583, с. 14]. Но почему мы должны быть уверены в том, что те же врожденные программы поведения, которые есть у разных видов обезьян, есть и у вида обезьян под названием Homo sapiens? Для каждого биологического вида наличие тех или иных инстинктов надо доказать отдельно - иначе мы, идя путем аналогий, можем дойти и до вывода, что людям свойственно клевать черные точки на полу (хотя у них, в отличие от цыплят, этот инстинкт чем-то заторможен). Еще одна догма, в которой твердо убежден Свядощ, гласит следующее: "Помимо влияния воспитания, для полового поведения имеют значение врожденные коды и программы. Одна из них - это стремление к сближению, к овладению противоположным полом, инстинкт половой агрессии. Инстинкт этот является ведущим в формировании полового поведения у животных, однако может играть роль и в возникновении влечений у человека" [583, с. 93]. Опять-таки единственным основанием, на котором Свядощ делает вывод о наличии "инстинкта половой агрессии" у человека, является его наличие у других видов животных. При этом Свядощ уверен, что этот инстинкт больше свойствен мужчинам, а не женщинам (а если все обстоит наоборот - мужчина играет в половом акте пассивную роль, а женщина проявляет "половую агрессию" - то это, мол, психическая патология и повод для того, чтобы заподозрить биологическую патологию). Отсюда Свядощ и делает свой вывод о том, что активные геи и пассивные лесбиянки становятся такими, а вот многие пассивные геи и активные лесбиянки - рождаются [см. 583, с. 99-100]. На самом же деле единственное, что в человеческом сексе можно уверенно назвать врожденным - так это то, что при не слишком грубом раздражении половых органов людям свойственно испытывать приятные ощущения. Все остальное содержание человеческих сексуальных связей и отношений прекрасно объясняется теми комбинациями отношений собственности и управления, в которых ребенок начинает свою сознательную активность и обретает основы характера. А вот биологизаторские объяснения содержания человеческого секса постоянно вступают в противоречие с действительностью. Возьмем для примера активную лесбиянку - энергичную женщину с узкими бедрами, широкими плечами, грубым голосом, вынужденную каждый день бриться (чтобы никто не заметил, что у нее вовсю растут усы и борода). То, что энергичность (которая и побуждала нашу лесбиянку с детства заниматься сперва мальчишескими играми, затем мужскими видами работы и спорта[91] - и благодаря этому стать широкоплечей и узкобедрой), мужской голос и рост волос на лице обусловлены переизбытком мужских половых гормонов, хорошо известно. Не обусловлена ли и ее гомосексуальность теми же биологическими причинами[92], которые обусловили ее энергичность, басистость и бородатость? - Да, ответят психологи-биологизаторы (а некоторые добавят: и ее широкие плечи и узкие бедра тоже). Но тогда возникает вопрос: а как же быть со многими широкоплечими, узкобедрыми, усатыми, энергичными женщинами, которые вполне искренне, без всякого обмана окружающих и самообмана получают огромное удовольствие, занимаясь любовью с мужчинами? И как же быть с активными гомосексуалками, совершенно женственными по своему внешнему виду и голосу - а имя таким легион? Дело здесь, очевидно, все-таки в том, что в обществе, где мужчина - более или менее господин над женщиной, энергичных девочек (энергичных иногда в силу переизбытка мужских половых гормонов, а иногда в силу чисто социальных условий, сделавших их такими без всякого вмешательства биологии), во-первых, с детства привлекают мальчиковые и мужские социальные роли (особенно если у этих девочек еще и сильно развита воля к власти), а во-вторых, окружающие в ряде случаев относятся к этим девочкам так же, как к мальчикам. В результате этого такие девочки, с детства получавшие кайф от мальчиковых ролей во взаимоотношениях со сверстниками и отчасти со взрослыми, подрастая, начинают искать такого же кайфа от власти и в сексе. Одним из них социальная ситуация, в которой они находятся в детстве и подростковом возрасте, приоткрывает путь к власти в сексе над мужчинами - и они становятся вполне гетеросексуальными дамами, получающими вполне искреннее удовольствие от обладания мужчинами (особенно теми, которые склонны к подчинению); те же, кого окружающая их социальная ситуация на этот путь не наталкивает, начинают искать власти в сексе в качестве мужчин, то есть становятся активными лесбиянками. Разумеется, возникают и смешанные, бисексуальные варианты. И в той, и в другой, и в третьей разновидности властных дам встречаются как субъекты с переизбытком мужских половых гормонов, так и те, у которых такого переизбытка нет. Бесспорно, переизбыток мужских половых гормонов у девочки и девушки способствует тому, чтобы окружающие относились к ней как к мальчику - и тем самым неосознанно заталкивали ее в роль активной лесбиянки; но это вовсе не является общим правилом, исключений из него великое множество. (Если же взять всех усатых женщин с низким голосом, то среди них мы, пожалуй, обнаружим бóльший процент властных дам, чем среди всех женщин вообще - но эти властные дамы будут не только лесбиянками, но и гетеросексуалками, и бисексуалками. К сожалению, автор этих строк не может подтвердить этот вывод точной статистикой - но большинство людей, мало-мальски поживших на свете, подтвердит, что такое утверждение согласуется с их жизненным опытом и потому вполне достойно статуса рабочей гипотезы.) Таким образом, мы видим, что патриархальное общество (каковым в немалой мере остается и современное индустриальное общество даже в самых либеральных его вариантах) просто с детства заталкивает некоторых энергичных женщин (и среди них - некоторых, но не всех, мужеподобных женщин) в роль активных гомосексуалок. Точно так же патриархальное общество заталкивает некоторых покладистых женоподобных мальчиков в роль пассивных гомосексуалов (при том, что зачастую окружающая того или иного ребенка социальная микросреда делает пассивным геем и вполне маскулинного по всем биологическим признакам мальчишку - и, напротив, многие биологически женоподобные мужчины с детства формируются так, что, став взрослыми, честно наслаждаются сексом с женщинами. Комбинации отношений авторитарного и индивидуального управления весьма многообразны - и потому классовое общество создает массу вариаций и оттенков гендерных ролей). Короче говоря, все известные нам факты, касающиеся человеческой сексуальности, прекрасно объясняются, исходя из гипотезы о социальной обусловленности последней[93]. 2. Как видно на примере папуасов и древних греков, и гомосексуальное, и гетеросексуальное поведение могут практиковаться каждым мужчиной (по-видимому, и каждой женщиной: если кто-то усматривает именно в этом плане принципиальное различие между мужчинами и женщинами, пусть укажет нам на факты, свидетельствующие о таком различии) в течение его жизни без ущерба друг для друга: человек может сегодня заниматься однополым сексом, завтра - разнополым, получать большое удовольствие от обеих форм секса, а в разнополом сексе еще и делать здоровых детей. Все общество может быть бисексуальным - и при этом вовсе не вырождаться биологически. Причем такое общество может быть ничуть не более невротическим, чем то, в котором большинство людей загоняется либо в исключительно гетеросексуальную, либо в исключительно гомосексуальную роль. Например, никак нельзя сказать, что современное (или, скажем, средневековое европейское, арабское, индийское или китайское) общество более психически здорово, чем общество древних греков периода подъема античной цивилизации… С бисексуальностью можно встретиться и в современном обществе (см. типичные примеры у В. В. Розанова [558, с. 209-220] и А. М. Свядоща [583, с. 96-98]). Примеров более-менее психически здоровых гомосексуальных отношений на самом деле тоже не так уж мало - обычно это как раз те примеры, когда вступающие в гомосексуальную связь люди успешно преодолевают свою волю к власти или к подчинению (даже если она изначально сыграла решающую роль в формировании их гомосексуального влечения) и выстраивают равноправные сексуальные (а также и всякие прочие) отношения. Другое дело, что такие сексуальные отношения редко оказываются в поле зрения медиков и судей - и потому до второй половины XX века были малоизвестны обществу: "Явления гомосексуализма могут встречаться и у женщин, не обнаруживающих психопатических черт характера. Так, женщина-врач, по характеру активная, энергичная, добрая, уравновешенная, на протяжении двух десятилетий поддерживала гомосексуальные отношения со своей партнершей. Она не любила употреблять косметику, не носила женских украшений, однако мужеподобные черты во внешности и манерах отсутствовали. …под нашим наблюдением находилась женщина 35 лет. Она всегда ощущала себя мужчиной, в течение многих лет состояла в зарегистрированном браке с женщиной, т. е. была образована гомосексуальная семья. Как в сексуальном поведении, так и в семейной жизни А. играла роль мужа. Мужчины считали ее (как сослуживцы, так и окружающие) мужчиной. Сама она по своему внешнему облику, одежде, ряду характерологических особенностей, профессиональной деятельности (грузчик, охранник) была похожа на мужчину. В отличие от этого партнерша ее ("жена") по своему внешнему облику, манере одеваться, поведению ничем не отличалась от обычных женщин" [583, с. 94-95]. "Сильнейший удар по психиатрической теории гомосексуальности нанесли работы профессора клинической психологии Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе Эвелины Хукер… По своей основной профессии Хукер была далека от изучения сексуальности, не было у нее и личных причин заниматься этой темой. Но в годы войны среди ее студентов оказался талантливый парень Сэмми Фром, который признался ей, что он гомосексуал. По окончании курса Сэмми пригласил профессора в гости и познакомил со своим любовником и друзьями. Для Хукер и ее мужа это были незнакомые люди, но вопреки всему тому, что ей было известно из медицинской литературы, они не выглядели ни странными, ни больными. Постепенно у Хукеров сложились доверительные дружеские отношения с этой компанией молодых геев, и однажды Сэмми сказал ей: "Эвелина, мы показали вам себя и свою жизнь. Мы ничего не скрыли от вас. Вероятно, вы знаете о людях вроде нас, которые успешно живут в обществе и не нуждаются в психиатрической помощи, больше, чем любой другой психиатр или психолог в стране. Теперь ваш научный долг - изучить нас"… Эвелина, занимавшаяся в это время экспериментами с невротическими крысами, сочла просьбу нелепой, но молодой человек настаивал, а когда Хукер рассказала о предложении своему коллеге, выдающемуся специалисту по тесту Роршаха, тот пришел в восторг: "Эвелина, вы должны это сделать! Он абсолютно прав! Мы же ничего о них не знаем, мы знаем только больных". Лишь очень немногие клиницисты имели возможность изучать таких гомосексуалов, которые никогда не прибегали к психологической помощи и не находились ни в психбольницах, ни в тюрьмах, ни на армейских гауптвахтах. Началась долгая работа. В 1954 г. с помощью геевских организаций Хукер отобрала из большой группы никогда не обращавшихся за психиатрической помощью гомосексуалов 30 исключительно гомосексуальных мужчин и сравнила их тестовые показатели с данными аналогичной группы исключительно гетеросексуальных мужчин. Доклад Хукер на годичном собрании Американской психиатрической ассоциации (АПА) в августе 1956 г. стал мировой сенсацией. Сравнение, с использованием целой батареи психологических тестов, социальной адаптированности "нормальных" гомосексуалов с контрольной группой гетеросексуальных мужчин не выявило между ними никакой существенной разницы и никакой психопатологии! Общий вывод Хукер: "Гомосексуальность как клиническое явление не существует. Ее формы столь же разнообразны, как формы гетеросексуальности. Гомосексуальность может быть девиацией сексуального поведения, находящейся психологически в границах нормы… Роль специфических форм сексуального желания и его проявлений в структуре и развитии личности, по-видимому, не столь велика, как было принято считать"… Хукер сделала вклад также и в социологию гомосексуальности, пророчески заметив в 1956 г., что "многие гомосексуалы начинают считать себя социальным меньшинством, которое разделяет многие проблемы других социальных меньшинств и должно бороться за свои "права" против предубеждений господствующего гетеросексуального большинства"… Окончательная версия "Отчета Хукер", опубликованная в 1969 г. под грифом Национального института психического здоровья, стала, вслед за отчетами Кинзи, важным аргументом в пользу "демедикализации" и "нормализации" гомосексуальности и преодолению взгляда на нее как на болезнь. Хотя небольшая группа нью-йоркских психоаналитиков отвергла выводы Хукер, большинство американских психологов и психиатров признали их убедительными. К тем же выводам, что и Хукер, пришел британский "Отчет Волфендена"… названный по имени председателя специального правительственного комитета сэра Джона Волфендена. После многолетних обсуждений Комитет Волфендена не только большинством - 12 голосов против одного - рекомендовал отменить существовавшее в Англии с 1533 г. уголовное наказание за добровольные и совершаемые в частной обстановке гомосексуальные акты между взрослыми мужчинами, но и, вопреки мнению почти всех опрошенных психиатров и психоаналитиков, пришел к заключению, что гомосексуальность не может по закону считаться болезнью, потому что она часто является единственным симптомом и совместима с полным психическим здоровьем в остальных отношениях. После отчетов Хукер, Волфендена и Кинзи считать геев психически больными стало невозможно" [297, с. 75-77]. Не следует, впрочем, и преувеличивать психологического здоровья гомосексуальных отношений: в большинстве случаев в них явно присутствует большая доля власти и отчуждения, а значит, патология. Но точно в той же мере в цивилизованном обществе патологичен и "нормальный" гетеросекс: вообще, всякий секс в классовом обществе в большинстве случаев более или менее психически нездоров, поскольку более или менее густо замешан на отношениях индивидуального и авторитарного управления, индивидуальной и авторитарной собственности. Если мы поймем, как много в "нормальном" сексе господства одних партнеров над другими, как часто сексуальные партнеры психологически просто очень чужие друг другу люди, нуждающиеся друг в друге не больше, чем в искусственных членах или резиновых куклах, - то мы поймем, насколько мало действительно здорового секса в обществе отчуждения[94]. 3. Примеры сексуальных отношений между взрослыми мужчинами и мальчиками у папуасов и древних греков заставляют нас подробнее рассмотреть такое явление, как педофилия. Мы, современные люди, привыкли к тому, что сексуальные отношения между взрослыми людьми и не достигшими физической и психической зрелости детьми и подростками в подавляющем большинстве случаев крайне грязны и гнусны, вступающие в такие отношения взрослые - нравственные уроды, а психику детей такие отношения необратимо калечат. В современном обществе в подавляющем большинстве случаев так оно и есть; примеры красивых эротических отношений между взрослым и подростком, подобные отношениям Андре Жида и его племянника, исключительно редки сегодня. Но мы с изумлением видим, что в ряде полупервобытных и раннецивилизованных обществ все бывало иначе: там "педофильные" отношения бывали не только массовым, но и не таким уж уродливым явлением, вовсе не превращавшим детей в духовных калек! Почему же было возможно такое удивительное положение дел, с трудом укладывающееся в наших современных головах? Ключ к ответу кроется в том, что в сексуальных отношениях между взрослыми и детьми тем меньше пакости, чем больше доля коллективных отношений во всей системе общественных отношений как между взрослыми и детьми, так и между самими взрослыми. Чем больше остатков первобытного коллективизма в обществе - тем менее унизительны для детей сексуальные отношения между ними и взрослыми - тем менее такие отношения уродуют психику детей, тем менее мешают детям превратиться со временем в зрелых, полноценных мужчин и женщин. Напротив, чем меньше в обществе остается коллективизма, тем авторитарнее становится сексуальная связь между взрослым и ребенком - и тем гнуснее становится она (и, соответственно, тем шире распространяется, сильнее и справедливее становится ненависть к педофилам). Весь процесс превращения педофилии из сравнительно сносного явления в полную грязь и мерзость прошел, от начала до конца, в Древней Греции в течение I тысячелетия до н. э.[95] Разумеется, он шел параллельно все большему унижению древнегреческой женщины. Именно поэтому Гегель, записавший однажды где-то у себя в черновиках следующее: "Многие локрийцы повесились из-за того, что не могли сблизиться с мальчиками, которых они любили. Греческая любовь к мальчикам еще мало понята. В ней есть благородное презрение к женщине…" [134, с. 552] - свалял дурака: чем больше в "греческой любви к мальчикам" было презрения к женщине, тем менее и это презрение, и сама эта "любовь" оставались благородными в каком бы то ни было смысле. Именно педофилия (как гомо-, так и гетеросексуальная) демонстрирует в наше время всю мерзость власти человека над человеком гораздо ярче, чем любая другая форма секса. Поэтому можно быть твердо уверенными в том, что если человечество начнет переходить к коллективистскому обществу, то она быстро отомрет: вначале общество будет карать ее гораздо суровее, чем сегодня (в этом вопросе негодование трудящегося народа, самого управляющего собой, уже не будет сдерживаться фальшивым либеральным "гуманизмом" современного законодательства), а затем - по мере отмирания авторитарных отношений собственности и управления, без очень большой доли которых в обществе педофильские влечения просто не могут возникать в душе человека - она бесследно исчезнет. Можно с уверенностью утверждать, что перед своей смертью педофилия не "похорошеет" - не примет вновь ту форму, в которой она существовала у древних греков и все еще встречается у папуасов: слишком уж позорную память она оставит по себе у следующих поколений, и они не примут ее ни в какой форме. А вот с гомосексуальными связями между физически и психически зрелыми людьми не все обстоит так однозначно. Если попробовать представить себе их судьбу в процессе грядущего перехода к коллективизму, то вырисовывается два возможных варианта, один из которых вероятнее другого - но для того, чтобы окончательно "отсеять" второй вариант и сделать прогноз однозначным, пока еще недостаточно данных. Первый (более вероятный) вариант: однополый секс постепенно исчезает вместе с отношениями авторитарного управления, породившими его. Второй вариант: гомосексуальная любовь, отрываясь от породивших ее авторитарных отношений (как об этом мечтают, например, левые феминистки-лесбиянки [см. 297, с. 484-487]), становится одной из форм подлинной, коллективистской любви - но не каким-то постоянным сексуальным состоянием некоторой группы внутри всечеловеческого коллектива, а одной из ролей, которую, наряду с гетеросексуальной ролью, может практиковать (и обычно практикует) кто угодно, любой, каждый член этого коллектива. Говоря короче, возможно одно из двух: либо переходящее к коллективизму человечество постепенно станет практически полностью гетеросексуальным (это пока что выглядит более вероятным, потому что очень уж тесно однополый секс связан, в подавляющем большинстве случаев, с авторитарными отношениями как со своей основой), либо практически полностью бисексуальным. Оба варианта одинаково хороши. Главное - это чтобы из секса в как можно большей мере исчезло отчуждение человека от человека и, в частности, власть человека над человеком; главное - чтобы секс перестал быть товаром и орудием власти, чтобы стал настоящей любовью; а все, что ни останется в сексе за вычетом власти и торга, заведомо будет прекрасно. Как бы то ни было, ясно, что уже переходное к коллективизму общество будет способно разрешить ряд таких проблем гомосексуалов, все еще остающихся таковыми (и при этом, разумеется, не следующих в своем поведении ни садистскому, ни мазохистскому, ни педофильскому влечению: для тех, кто следует таким влечениям - неважно, гомосексуалы они или гетеросексуалы - в переходящем к коллективизму обществе места, разумеется, не найдется), которые в принципе неразрешимы в классовом обществе. Например, в классовом обществе всегда будут оставаться противники однополых браков - а уже в начале перехода к коллективизму брак как закрепляющий "ячеечную" семью социальный институт исчезнет, и вместе с ним исчезнет сама проблема однополых браков. Исчезнет также проклятый вопрос о том, можно или нельзя дать геям и лесбиянкам право усыновлять и удочерять детей: когда каждый ребенок будет воспитываться всем трудовым коллективом, вместе взятым, и общение каждого взрослого с детьми будет у всех на виду и под всеобщим контролем, отпадут все причины для тревоги о том, как бы усыновляющие/удочеряющие ребенка приемные родители не растлили его. Вообще говоря, растление малолетних есть неизбежный спутник "ячеечной" семьи - и полностью искоренить его можно не иначе, как только полностью искоренив "ячеечную" семью и обобществив всех детей (подчеркнем для тех, кто до сих пор не видит разницу между государством и обществом - ни в коем случае не огосударствив, но именно обобществив детей, отдав их трудовым коллективам, где их воспитанием будут попеременно заниматься все взрослые в свободное от работы время). Если человек будет хорошим членом коллектива, не одержимым жаждой власти или подчинения и не относящимся к другим людям, как к вещам, то его сотоварищам будет безразлично, предпочитает ли он однополую или разнополую любовь (тем более, что на современном уровне развития производительных сил, когда детей можно выращивать в пробирках, однополая любовь совершенно не угрожает воспроизводству человечества). Таким образом, будущее однополого секса при переходе человечества к коллективизму будет зависеть единственно от того, захочется ли людям, в психику которых не будет с детства закладываться непримиримое противоречие сосуществующих влечений, чередовать разнополый секс с однополым. Если захочется - значит, коллективистское общество будет бисексуальным, и никакой беды в этом нет; однако тот факт, что первобытные люди почти вовсе не практиковали однополый секс, дает основание полагать, что влечение к нему просто постепенно перестанет формироваться у людей, воспитывающихся в условиях возрастания доли коллективных отношений в обществе. Что ж, если будущее человечество будет стопроцентно гетеросексуальным, то и в этом нет никакой беды. Правда, это значит, что не будет больше таких красивых историй любви, как у Гармодия и Аристогитона, Жана Кокто и Жана Марэ, как у "леди из Лланголлена"; однако не стоит жалеть о достоинствах прошлого, особенно если они исчезают вместе с его мерзостями - новое время принесет с собой новые достоинства. Это золотое правило относится не только к сфере половой любви. К примеру, национальные языки, формируясь, поглотили или вытеснили множество доиндустриальных языков, зачастую весьма красивых - но стоит ли жалеть об этих ушедших языках, если любой национальный язык гораздо богаче разнообразнейшим содержанием (при, как правило, более простой и рациональной форме), чем каждый из них? Так же дело будет обстоять и с грядущим единым языком коллективистского человечества: заведомо можно быть уверенными, что он будет гораздо содержательнее, внутренне разнообразнее и при этом по своей форме рациональнее (без всяких ненужных исключений и т. п.) любого национального языка - и стоит ли плакать о том, что если человечество войдет в бесклассовое общество, то уже без нынешних национальных языков? Если общество идет по пути прогресса, то старое многообразие его жизненных проявлений в конечном счете всегда окажется однообразнее, беднее, серее, чем приходящее ему на смену новое многообразие - а потому и не стоит плакать об исчезновения старого многообразия[96]… С прошлым надо стараться расставаться без сожалений, как бы это ни было трудно. Назад в начало главы 5

---

[1] В первобытном обществе - бесклассовой общине, коллективе, внутри которого отчуждению не было места - единство всех видов человеческой деятельности как внутренних моментов производственного процесса было дано непосредственно. Например, там не существовало "искусства для искусства", ради одного только наслаждения красотой: всякий акт художественного творчества имел магическое значение, а всякий магический акт имел, в свою очередь, непосредственную производственную цель. И, как это ни удивительно для цивилизованных, отчужденных людей, такая "утилитарность" искусства не мешала первобытному коллективному человеку чувствовать и понимать красоту, творить ее и наслаждаться как сотворенной красотой, так и самим процессом ее сотворения.

[2] Для дальнейшего рассуждения обязательно нужно вновь вспомнить о том, что в основе производственных отношений лежат отношения собственности на производительные силы и управления экономической деятельностью.

[3] Сюда подходит и термин "субстрат", являющийся почти полным синонимом слова "субстанция". О мельчайших - и, по нашему мнению, совершенно несущественных - различиях между почти тождественными значениями этих двух терминов см. 683, с. 660-661.

[4] Только те обезьяны, которые впервые совершали первый трудовой акт, оказывались накануне этого акта такими производительными силами, которые не были сформированы предшествующими отношениями собственности и управления. Раз вступив в эти отношения перед совершением первого трудового акта, после него и они сами, и их потомки продолжали существовать как производительные силы (и тем самым - и в той же мере - как люди) уже не иначе, как будучи определяемы отношениями собственности и управления.

[5] Вернее, отношения управления - это клеточки общества, а отношения собственности - это гены, заложенные внутри этих клеточек и воспроизводящие их.

[6] Правда, излагая результаты исследования, мы далеко не всегда соблюдали жесткую логическую последовательность восхождения от абстрактного к конкретному. Главная причина тому - в необходимости сократить изложение: последовательность изложения не может становиться более строгой, если при этом не увеличивается его подробность. За примером ходить недалеко - см. "Капитал" Маркса.

[7] Субстанцию живого организма - клетку - никак нельзя свести к биологическому процессу, не издеваясь над наукой самым беспардонным образом. Клетка - это вещь (точно так же, как отношения собственности и управления, запечатленные в теле животных и образовавшие их психику - это вещи, имеющие вполне определенные облик и массу: не будет же каждый из нас, находясь в здравом уме и твердой памяти, утверждать о себе: "я - не вещь, но лишь процесс, без-образный и невесомый"! Кстати сказать, облик и масса разумной вещи, называющей себя "человек", тоже определяются комбинацией общественных отношений, отпечатывающихся в каждом из нас в детстве: что касается облика, то каждый из нас знает, что физиономия человека, преобладающее у него выражение лица определяется его характером, складывающимся с детства - а о том, как характер, установки и мотивы деятельности человека определяют массу его тела, нам многое могут порассказать борцы сумо, а также психоаналитики, прекрасно знающие, какие именно противоречия и надломы человеческой психики побуждают некоторых людей компенсировать постоянное чувство тревоги, страха и неудовлетворенности как можно более длительным получением удовольствия от поглощения пищи, благодаря чему такие люди и становятся толстыми и тяжелыми).

[8] Еще раз подчеркнем: отношения собственности и управления объективны, материальны, и признание их субстанцией общества ни в коей мере не является аргументом в пользу какой бы то ни было разновидности субъективизма и вообще идеализма. Субъективистские или объективно-идеалистические выводы из нашего исследования могут сделать лишь те продукты цивилизованного (= классового = отчужденного) общества, для которых исходной точкой для размышления о человеческом существовании является индивидуальная личность (либо спроецированная на небо и названная "богом", либо оставленная на земле и названная "человеком вообще", либо честно осознанная как "я сам, любимый") - из которой они и пытаются вывести все многообразие человеческих действий и отношений, в т. ч. и отношений управления и собственности. Такие индивидуумы a priori предполагают, что отношения собственности и управления определяются прирожденными особенностями человеческих личностей, заложенными в последние то ли генами, то ли богами; и когда таким людям скажешь, что отношения управления являются субстанцией общества, то они, конечно же, воспримут это как воду на свою мельницу - как лишнее подтверждение их веры в то, что жизнь общества определяется то ли сознанием людей, то ли их волей, то ли сознанием и волей управляющих людьми мистических сил…

Не для таких читателей было написано данное исследование. Автор адресует его тем, кто, как и он, считает, что исходным пунктом для познания человеческой личности (в том числе и индивидуальной) является общество как материальный развивающийся объект, как одно из явлений материального мира.

[9] Эти работы в переводе на русский язык были изданы в Минске, в 2003 г., в сборнике под общим заглавием "Психология dementia praecox" [763].

[10] А следовательно, и вылечить шизофреника гораздо труднее, чем невротика или истерика. Однако Юнг убедительно доказывает, опираясь на богатейший фактический материал (в том числе и на собственный огромный опыт практикующего психоаналитика, и на опыт своих многочисленных сотрудников и учеников), что вылечить шизофрению хоть и трудно, но можно - особенно на ранних стадиях. Причем вылечить не лоботомией, не электро- или инсулиновым шоком, не пичканием всевозможными химикатами… А как именно? - Об этом речь пойдет ниже.

[11] Отсюда, между прочим, следует, что если у человека комплексов нет или они очень малы и слабы, то никакие стрессы и токсикозы, никакие нарушения обмена веществ, никакие плохие гены не сделают его шизофреником.

[12] Или, иначе говоря, биологизаторского, механистического, вульгарно-материалистического подхода (Маркс назвал бы его "старым материализмом") к исследованию и лечению психических болезней, согласно которому изучение всякой непонятной нам психической болезни следует начинать с поиска тех деталей, которые сломались в машине под названием "человек" (какие именно шарики за какие ролики в ней зашли), а поиск методов лечения - с подбора тех молотков, отверток, масленок и гаечных ключей, которыми можно починить эту машину (какие именно химикаты в нее закачать и в какой дозировке, как часто и с какой силой лупить ее электрошоком, какой именно участок мозга прооперировать и т. п.). - В. Б.

[13] Вспомнив работы К. Хорни, добавим: порождает посредством враждебности и тревожности.

[14] Между прочим, используя все тот же диалектический метод восхождения от абстрактного к конкретному, что и Маркс в "Капитале", и автор этих строк в книге, которую вы сейчас читаете. Вот еще одно доказательство того, что действительно научное познание оказывается диалектичным независимо от того, осознает ли это сам познающий субъект, стремится ли он сознательно к тому, чтобы быть диалектиком, или нет. Ученый может сколько угодно фыркать носом при слове "диалектика", но если он настоящий исследователь из прометеевого племени, а не ученый гном, - значит, он тем самым суть диалектик.

[15] Когда Юнг пишет:

"Психиатрия обвинялась в вульгарном материализме. И совершенно справедливо, поскольку она грешила тем, что ставила орган, инструмент выше функции. Функция становилась придатком органа, душа - придатком мозга. В современной психиатрии душе явно тесно. Несмотря на огромный прогресс, достигнутый в области анатомии мозга, о душе мы знаем просто мало или даже меньше, чем прежде. Современная психиатрия ведет себя как человек, который думает, что может угадать замысел и назначение здания с помощью минералогического анализа строительных материалов" [763, с. 174], -

то в его словах одновременно и много истины, и много чепухи. Истина здесь состоит в том, что мозг как орган вторичен по отношению к своей функции, определяющей его как особый орган; чепуха же - в том, что функция мозга превращается в особую, самобытную сущность, душу. На самом деле функция человеческого мозга, определяющая его специфические органические особенности, есть не что иное, как планирование общественной деятельности, практики - и определяется не чем иным, как развитием производительных сил и производственных отношений. Ну, а поскольку производственные отношения есть в основе своей отношения собственности и управления, то функционирование и развитие человеческого мозга определяется развивающимися отношениями собственности и управления.

Даже в тех случаях, когда психическая болезнь бесспорно начинается вследствие органических изменений в мозгу, весь ее характер, все особенности изменения собственно человеческих характеристик психики заболевшего субъекта (установок, мотивов и целей его практической деятельности, его отношения к другим людям и к себе самому - в частности, его нравственных норм) определяются теми отношениями собственности и управления, в которых данный субъект формируется и действует. Одна из немногих советских психиатров, не на словах, а на деле применявших исторический материализм как метод научного исследования - Блюма Вульфовна Зейгарник - блестяще показала это на примере эпилептиков:

"Известно из психиатрической практики, что у больных эпилепсией (если эта болезнь началась в детском возрасте) происходит изменение личности, которое характеризуется обычно как некое сочетание брутальности, угодливости и педантичности. Стало традиционным описывать в учебниках психиатрии образную характеристику больных эпилепсией, данную классиком немецкой психиатрии А. Крепелином: "С библией в руках и камнем за пазухой". Эти особенности обычно ставят в связь с припадками, и нигде не анализируется вопрос о патологических условиях формирования такой личностной особенности.

Между тем прослеживание жизни ребенка, у которого вследствие органического поражения мозга появились припадки, прослеживание реакций других детей на эти припадки, прослеживание реакции учителя на трудности в учебе, которые возникают у такого ребенка в школе, - могли бы объяснить многое. Такой ребенок пытается скомпенсировать свою неполноценность, вызвать хорошее отношение к себе со стороны своих сверстников не всегда удачным способом: угодливостью, приспособлением к другим детям, которые фиксируются в дальнейшем, как способы поведения.

В этой связи рассмотрим становление еще одной характерной черты эпилептика - его педантичности и аккуратности.

В начальных стадиях болезни названные качества появляются как способ компенсации первичных дефектов. Так, например, только при помощи тщательного, последовательного выполнения всех элементов стоящего перед ним задания больной может компенсировать тугоподвижность мыслительных процессов и правильно выполнить задание. Тщательное выполнение отдельных звеньев задания требует от эпилептика в ходе болезни все большего внимания, пока, наконец, не становится главным в его работе.

Мастер по холодильникам, хороший работник, но делает работу чрезвычайно медленно. Он не только устраняет данную поломку, но разбирает весь мотор, просматривает его, если заметит царапину на ручке или дверце холодильника - обязательно закрасит их.

Происходит перенесение мотива из широкой деятельности на исполнение узкого вспомогательного действия. Это было показано экспериментально в дипломной работе Н. Калиты, которая исследовала уровень притязаний больных эпилепсией с помощью оригинальной методики: картинки, которые давались, различались друг от друга количеством элементов изображения. Требовалось за определенное время найти эти различия. В исследовании Н. Калиты уровень притязаний не вырабатывался у большинства больных эпилепсией. Они застревали на каждом конкретном задании и с удовольствием начинали искать различия в картинках, находя при этом самые малозначительные, которые не отмечали здоровые испытуемые.

Полученные результаты не означают, что у больных вообще нет уровня притязаний, но если данный набор заданий был для здоровых лишь предлогом для выявления уровня их притязаний, то у больных само исполнение заданий становится смыслом работы.

Таким образом, при эпилепсии происходит компенсация первичных дефектов, но компенсация неудачная, приводящая к деградации поведения" [205, с. 50-52].

Если бы дети-эпилептики воспитывались в обществе, где всякий человек всякому человеку - не начальник, подчиненный или просто чужой, а друг, товарищ и брат; если бы они росли в единой большой семье, где все дети - не чужие друг другу, и ни один взрослый не является чужим ни одному ребенку; если бы их припадки и тугоподвижность их мышления не оказывались поводом для их унижения и эксплуатации сверстниками и взрослыми, как это неизбежно происходит в классовом обществе с каждым таким ребенком, начиная с его раннего детства, - тогда у таких детей не формировались бы ни угодливость, ни брутальность. В гораздо меньшей мере развивалась бы и сверхпедантичность, перенесение мотива из широкой деятельности на исполнение узкого вспомогательного действия: когда ты работаешь для своих друзей и подруг, искренне любящих тебя, а не для начальника или чужого тебе заказчика, стремление хорошо сделать свое дело сопровождается гораздо менее выраженным повышением уровня тревожности, чем то, которое заставляет эпилептиков, живущих в классовом обществе, уделять чрезмерное внимание каждой незначительной мелочи. Одним словом, припадочные дети в бесклассовом обществе не получали бы такие уродства характера (которые в гораздо большей мере повинны в деградации психики эпилептиков, чем врожденные органические изменения в из мозгу и вызванные этими изменениями припадки, "абсансы", "эквиваленты" и прочие измененные состояния сознания), какие они с печальным постоянством приобретают в обществе отчуждения.

Если человечество доживет до бесклассового общественного строя, то в лице детей-эпилептиков, воспитанных при этом строе (если, конечно, генуинную эпилепсию не научатся предотвращать еще до возникновения бесклассового общества), оно обретет наилучшее доказательство того, что "эпилептический характер" вовсе не заложен в генах, но впечатывается в детей обществом, в котором преобладают отношения авторитарного и индивидуального управления, авторитарной и индивидуальной собственности.

Итак, мы убеждаемся еще и на примере врожденных эпилептиков, что характер "здания" человеческой психики нельзя понять, исходя из исследования его "стройматериалов" - органического состава головного мозга, а также происходящих в последнем физических и химических процессов. Напротив, нужно сперва изучить характер функционирования и закономерности развития психики данной личности (индивида или коллектива), а затем уж, исходя из результатов такого изучения, объяснить, почему данные психические процессы реализуются именно через такие, а не через другие органические процессы в мозгу. Однако не нужно следовать примеру Юнга - и искать закономерности функционирования и развития психики в ней самой: в противном случае кончите тем, что припишете ей какие-нибудь "архетипы" и объявите их вечными и неизмеными (как это и произошло с Юнгом). Начало, структурирующее психику и движущее ею, следует искать в отношениях управления и собственности, в их развитии, движимом развитием производительных сил; при этом в учителя себе взять можно и Юнга (не как философа, а как психолога-практика), но еще бы лучше - Б. В. Зейгарник, Э. Фромма, отчасти В. Райха и других психологов, пытавшихся заниматься психоанализом по-марксистски, а марксизм обосновывать с помощью психоанализа.

[16] А затем воспроизведенное Вильгельмом Райхом в одной из лучших его книг - "Вторжение принудительной сексуальной морали" ("The invasion of compulsory sex-morality"), не раз издававшейся на английском языке, но, кажется, так до сих пор и не переведенной (к великому сожалению) на русский.

[17] Хотя воля к власти - ревнивое желание быть единственной любимой игрушкой своего мужчины и в этом смысле обладать им - тоже, разумеется, присутствовала. Вообще говоря, эти три противоположности - воля к власти, воля к подчинению и воля к бунту - не только постоянно встречаются у одного и того же человека в его отношении к одним и тем же людям, но и неизменно оборачиваются друг другом. То же верно и по отношению к таким противоположностям, как потребность индивидуальной личности в других людях и ее же заинтересованность в дистанцировании от них. Наконец, если рассмотреть все эти пять противоположностей в едином комплексе, как единое противоречие, то окажется, что и по отношению к такому противоречию будет всегда верно утверждение, что все входящие в него противоположности превращаются друг в друга и скрывают друг друга в своей глубине, сущности, основе.

[18] Обратите внимание, уважаемые читатели, как плавно мы с вами перешли от анализа случаев любовного бреда при шизофрении к анализу чувства любви у психически здоровых людей… В этом нет ничего удивительного, поскольку и у псих-больных, и у псих-здоровых (кстати, между теми и другими нет китайской стены: все люди, особенно в классовом обществе, расположены между двумя полюсами - психическим здоровьем и нездоровьем, - в разной мере ближе либо к тому, либо к другому) членов одного и того же общества психика сформирована этим самым обществом, его противоречиями и проблемами.

В классовом обществе противоречия между пятью вышеперечисленными влечениями лежат в основе как всех человеческих характеров, так и всех - а не только тех, что связаны с сексом - комплексов неудовлетворенных влечений. В этом мы могли убедиться, в частности, на примере эпилептиков с детства, приведенном Зейгарник и процитированном нами: "сочетание брутальности, угодливости и педантичности", характерное для них в классовом обществе, очевидно содержит в себе противоречие между волей к власти и волей к подчинению. Воле к власти прежде всего соответствует "брутальность", характерная эпилептическая жестокость, столь часто упоминаемая авторами книг по психиатрии; воле к подчинению - угодливость и педантичность. Но не следует упрощать дело, представляя его так, будто за каждой из черт характера и за каждым из влечений, противоречащих друг другу в одном и том же цивилизованном человеке, стоит лишь одно из пяти "базовых" влечений: на самом деле в основе каждой из таких черт и влечений мы откроем все пять "базовых" влечений (к которым еще вдобавок примешиваются тревожность и враждебность), смешанных в разных пропорциях (меняющихся со временем и от ситуации к ситуации).

[19] Раз уж мы заговорили об Отелло, то никак нельзя не упомянуть о ревности.

Ревность всегда была у людей - и будет до тех пор, пока люди, изменяя свой генотип, не избавятся от нее. Самец/самка всегда испытывал/а недовольство, когда его/ее партнерша/партнер предпочитал ему/ей другого/другую партнера/партнершу. Однако в коллективистском обществе, все члены которого - друзья и подруги до гроба, чувство ревности гораздо легче смягчить и подавить, чем в классовом обществе. Последнее создает еще один источник этого чувства, вырастающий из отношений авторитарной и индивидуальной собственности - чувство собственника по отношению к партнерше/партнеру, многократно усиливающее ревность и придающее ей особенно уродливые, отвратительные формы.

Чувство ревности различно не только в первобытном и классовом обществе, но и в разных классовых обществах, в которых комбинации трех типов отношений собственности и управления в системе семейных отношений несколько различны. Так, у монголов в семье сохранилось немало остатков первобытного коллективизма - и потому встречающееся у них чувство ревности менее остро и патологично, чем, например, у народностей Северного Кавказа и у русских, а также имеет ряд других любопытных особенностей, связанных с высокой степенью равенства между мужчинами и женщинами, стариками и молодежью, с нерезкой выраженностью монополии отдельных взрослых на отдельных детей; у северокавказских народностей чувство ревности имеет массу отличий от чувства ревности русских (в частности, гораздо менее истерично и демонстративно, чем у последних) - и все эти отличия очень хорошо могут быть объяснены тем, что в северокавказских семьях господство мужа над женой все еще является гораздо менее спорным, чем в русских, северокавказские мужья не чувствуют себя "утратившими власть", а северокавказские женщины все еще слишком мало претендуют на равноправие в семье (о том, как все это выражается в бреде ревности у русских, северокавказских и монгольских психически больных, см. в интереснейшей монографии Е. И. Терентьева "Бред ревности" [632, с. 107-130]).

Бесспорно, у чувства ревности есть биологические корни - и, кстати, чтобы понять, в чем они заключаются, вовсе не нужно измышлять инстинкт ревности" и представлять дело так, как будто это чувство запускается некоей программой, якобы заложенной в генах: вполне достаточно указать на то, что всякому самцу/самке будет неприятно, если его/ее любимая/любимый партнерша/партнер бросит его/ее - и если причиной этой неприятности окажется другой/другая самец/самка, то чувство неудовольствия примет форму, называемую нами ревностью, без всяких особых "инстинктов ревности"… Впрочем, может быть, у каких-то видов животных такие инстинкты и есть - однако у вида Homo sapiens это чувство настолько определяется общественными отношениями, настолько изменяется в соответствии с ними, настолько (практически на 100%) не имеет никакого внесоциального содержания, настолько подчиняется волевому контролю у подавляющего большинства людей, что нет никаких оснований предполагать наличие "инстинкта ревности" у этого вида (то есть у нас с вами).

Вообще говоря, человек - это самое бедное инстинктами животное из тех, что вообще обладают инстинктами. Ни одному другому животному, обладающему центральной нервной системой, не присущ такой малый запас инстинктов - причем инстинктов крайне абстрактных, крайне модифицируемых обучением каждого отдельного индивида. Благодаря этому, собственно, животное вида Homo sapiens и становится человеком - причем чем дальше идет процесс становления людей людьми, тем меньше в нашем поведении определяется какими-то там врожденными программами. Например, авторы фундаментальной монографии "Генотип. Среда. Развитие" [193] изо всех сил постарались доказать, что многое в человеческой личности определяется генами, собрали множество исследований, которые, как показалось авторам, могут помочь им в достижении этого результата - и что же у них получилось в итоге? - Некоторое количество доказательств того, что врожденными программами определяются такие количественные и притом не специфически человеческие характеристики, как темперамент (а кто ж с ними спорил, что у темперамента, сводящегося по своей сути к скорости и силе нервных реакций, есть врожденная подоснова?), скорость мыслительных процессов, сила памяти и т. п. Причем в ряде случаев эти доказательства недостаточно вески - то есть данные исследований допускают и социально-детерминистскую интерпретацию, могут быть объяснены и с точки зрения обусловленности изучаемых явлений социальными причинами.

Руководитель лаборатории судебной сексологии Государственного научного центра социальной и судебной психиатрии им. Сербского, профессор А. А. Ткаченко в своей - не менее фундаментальной, чем предыдущая - монографии "Сексуальные извращения-парафилии" [642] тоже изо всех сил старается доказать, что такие человеческие уродства, как садизм, мазохизм, педофилия, эксгибиционизм и т. п., являются врожденными в своей основе. Как и авторы предыдущей монографии, он тоже привлек все и всяческие исследования, способные придать его точке зрения мало-мальски достоверный вид - и что же у него плучилось? - Не более, чем доказательства того, что врожденными могут быть повышенная возбудимость, гневливость, склонность к измененным состояниям сознания и т. д. и т. п. Но вот то, что врожденной является не только гневливость, но и склонность проявлять этот гнев именно через изнасилование и убийство (а не, например, через яростное доказывание своей правоты словами или через ожесточенную рубку дров), ему доказать так и не удалось. Например, приводит он примеры людей, обладающих определенной генетической аномалией и совершавших садистические акты [642, с. 281-290] - и сам же оказывается вынужденным признать, что эти примеры доказывают, самое большее, только то, что если данные социальные условия делают из людей садистов, то человека с данной генетической аномалией они сделают садистом легче, чем лишенного этой аномалии [642, с. 290]. При этом Ткаченко даже не задается вопросом: а сколько носителей этой самой аномалии все-таки не стали совершать садистические действия (а возможно, даже не испытывают садистических влечений в большей мере, чем "нормальные" люди) даже в классовом обществе, насквозь пропитанном волей к власти (кстати говоря, "воля к власти" и "садизм" - это по сути дела синонимы, так же как "воля к подчинению" и "мазохизм"; просто словами "садизм" и "мазохизм" обычно обозначают высокую степень выраженности этих противоположных и вместе с тем взаимопорождающих воль) - и благодаря этому не попали в поле зрения психиатров? А ведь задаться этим вопросом очень даже стоило бы: ведь может оказаться, что воспитать садиста из носителя вышеупомянутой аномалии совсем ненамного легче, чем из лишенного ее человека…

Но несмотря на то, что списывание на биологию тех уродств, которые классовое общество закладывает в психику своих членов, всегда очень плохо доказывается, такой подход к пониманию этих уродств как стал популярным в психологии XIX века (в связи с тем, что в ней возобладал домарксов механистический материализм), так и по сию пору остается - как в психологии, так и в массовом сознании. На то есть две основные причины. Во-первых, генотип человека все еще до такой степени остается terra incognita, что на него можно списать, как на бога, все что угодно, отложить более подробные объяснения на неопределенное будущее - и при этом все-таки создать иллюзию научного объяснения сути дела. Во-вторых - и в-главных - когда очень хочется оправдать и освятить классовое общество, приходится списывать его уродства либо на козни неких сатанинских сил, либо на биологическую "природу" человека (зачастую эти два трюка совмещаются у одного и того же автора). В результате мы сплошь и рядом читаем и слышим утверждения такого типа:

"Советский период нашей истории интересен и тем, что фактически отсутствовали социальные мотивы преступлений. Нас воспитывали в системе строгих нравственных ценностей: не воруй, уважай старших, будь совестливым, нестяжательным, целомудренным. Как результат: низкий уровень детской преступности (интересно, неужели автор действительно полагает, что в 20-50-е, а также в 80-е гг. - то есть в бóльшую часть "советского периода" - в СССР уровень детской преступности был низок? - В. Б.).

…Конечно, существуют рожденные от природы биологические преступники" [469].

Это, разумеется, чистой воды мифотворчество - откровенная, бесстыдная апология того классового, эксплуататорского неоазиатского строя, который существовал в СССР. Но встречаются и более наукообразные заявления:

"…когда исследователи из Медицинского колледжа в Джорджии посмотрели под микроскопом ультратонкую структуру мозга девяти аутичных больных, они были удивлены.

Основное внимание ученые обратили на то, каким образом клетки коры головного мозга "упакованы" и связаны друг с другом. Такая структурная единица, объединяющая группу клеток, носит название микроколонки. Как правило, каждая из них содержит от 80 до 100 нейронов и имеет функциональные связи с другими микроколонками. В мозге больных аутизмом эти структуры меньше по размеру, чем у здорового человека. Но зато их количество гораздо больше, а связи между ними более сложные и разветвленные. Авторы работы создали компьютерную модель строения аутичного мозга и подтвердили, что при таком устройстве возбудимость нервных клеток повышена, а торможение снижено.

"Мы думаем, что строение микроколонок имеет прямую связь с возникновением аутизма, - подчеркивает руководитель группы Мануэль Казанова. - Психическая деятельность - это не свойство отдельной нервной клетки, а результат их взаимосвязи друг с другом".

Исследование заставило ученых совершенно по-другому взглянуть на психические особенности больных аутизмом. По-видимому, из-за чересчур многочисленных нервных связей их мозг слишком чувствителен ко всем внешним воздействиям. Они страдают от громких звуков, яркого света и других вмешательств окружающего мира в свою жизнь. Этим и объясняется их стремление уйти, спрятаться от внешнего мира. У пациентов с аутизмом часто случаются эпилептические припадки именно из-за того, что в их нервной системе страдает торможение" [439].

Во-первых, далеко не у всех аутистов вообще бывают эпилептические припадки. А во-вторых, перед нами - типичный пример научного исследования, не доведенного до конца: когда мы открываем какое бы то ни было органическое отличие психически больных людей от здоровых, всегда следует задаваться вопросом - а не является ли это отличие вторичным по отношению к психическому заболеванию - не столько его причиной, сколько продуктом? В данном случае, так же как и в массе других, это не было сделано… А зря: как психиатрам, так и нейрофизиологам давно уже пора усвоить, что психология - это всегда социальная психология, и никакой иной просто не может быть.

[20] Эти новые переживания обычно интерпретируются полупервобытными, полуцивилизованными людьми как результат действия злых мистических сил, некоей черной магии.

[21] А теперь рассмотрим в свете сказанного выше тот факт, что у многих цивилизованных народов существуют мифы о "золотом веке", райской жизни, которой жили люди в прошлом и которую они безвозвратно утратили. Некоторые из этих мифов содержат удивительно точные параллели с реальной историей перехода человечества от первобытного общества к цивилизации - причем на чем более низком уровне цивилизации стояли эти народы в момент создания окончательной редакции мифа, т. е. чем ближе к первобытному обществу они были и чем менее могла стереться память о нем в их преданиях, тем больше таких параллелей и тем существеннее и точнее они.

Это можно увидеть, сравнивая, например, древнегреческий миф о "золотом веке" в редакции поэта Гесиода и древнекитайский миф на ту же тему в редакции Конфуция. Китай времен Конфуция обладал гораздо более высокоразвитой цивилизацией, чем Древняя Греция времен Гесиода; и вот мы видим, что для Конфуция и современных ему китайцев "золотой век" - это очень авторитарное цивилизованное общество, в котором подчиненные беспрекословно покоряются начальникам (собственно говоря, конфуцианская редакция этого мифа - не что иное, как оправдание власти китайской государственной бюрократии, одним из идеологов которой был Конфуций), а вот в описании Гесиода "золотой век" предстает обществом с немалыми элементами коллективизма.

В этом смысле очень показателен библейский миф об изгнании первых людей - Адама и Евы - из рая, дошедший до нас в нынешнем его виде с тех времен, когда сложившие его семитские племена хотя и были уже вполне цивилизованными, но еще находились на очень низком уровне культурного развития.

Итак, Адам и Ева жили в раю, где питались тем, что давала им дикая райская природа, не занимаясь ни земледелием, ни скотоводством, ни ремеслами. В то время они не знали добра и зла (аналогия с первобытными людьми, которым была незнакома ситуация нравственного выбора, поскольку ничто не побуждало их нарушать их нравственные нормы - обычаи племени). Познав добро и зло (т. е. ситуацию нравственного выбора), они были изгнаны из рая и обречены на довольно-таки мучительное существование, в процессе которого им пришлось перейти к новым видам производственной деятельности (согласно тексту Библии, к земледелию).

Такие аналогии наталкивают на мысль, что библейский миф о грехопадении - не что иное, как закрепленные в легендах воспоминания древних семитов о первобытном обществе и переходе от него к цивилизации. Разумеется, очень искаженные воспоминания. Например, в библейском мифе перепутаны местами причина и следствие: если на самом деле изменения нравственности людей были следствием развития производительных сил, то согласно мифу они были его первопричиной. Но для мифа это простительно: те суровые требования, которые мы предъявляем к историческим документам и научным теориям, неприменимы к мифам. Какой может быть спрос с народной сказки… Даже если в ней сохранились хотя бы какие-то элементы реальной исторической памяти, это уже заслуживает удивления и восхищения.

Если это действительно так, то поражает, что несмотря на относительный материальный комфорт, приобретенный древними людьми с переходом к цивилизации, бедное и весьма рискованное (в силу низкого уровня развития производительных сил и вытекающей отсюда слабости первобытных коллективов перед лицом природы) первобытное существование воспринималось ими, в сравнении с цивилизованной жизнью, как райское блаженство. Это насколько же более психологически комфортабельна была жизнь в первобытном коллективе по сравнению с жизнью в классовом обществе!..

Но после всего, что было сказано выше о первобытном коллективизме как психически здоровом обществе и о классовом обществе как психически больном, становится понятным, в чем заключался этот психологический комфорт. Коллективистское общество - это спокойное общество, в котором каждый индивид находится в гармонии и с другими, и с самим собой (образуя вместе со всеми членами такого общества единую коллективную личность, не расколотую внутри себя); в классовом же обществе его продукт - индивидуальная личность - не знает покоя, находясь в непримиримом расколе и дисгармонии как с другими индивидуальными личностями, так и сама с собой.

[22] Это очень хорошо осознавал - и хорошо объяснил "нормальным" людям, каковы они на самом деле - Вильгельм Райх (см. его книгу "Характероанализ" [550, с. 326-328]).

[23] Свидетельства Б. Малиновского и других этнографов о том, что у полупервобытных (полуколлективистских) тробрианцев, а также у других первобытных и полупервобытных племен с потенцией и наслаждением от гетеросексуальной любви без всяких садомазохистских приправ дело обстоит гораздо лучше, чем у цивилизованных людей, очень хорошо проанализировал Райх [861, р. 23-28]. А вот у племени добу, уже в полной мере прочувствовавшего дисгармонию входящей в его жизнь цивилизации и превратившегося в скопище невротиков и садистов, наслаждение от секса также становится нездоровым, садомазохистским - как о том свидетельствуют Рут Бенедикт и ссылающийся на нее Эрих Фромм [695, с. 155-156].

[24] Как видим, одним из очень важных отличительных признаков таких расстройств психики, определяющие причины которых кроются в социальных условиях, является то, что между разными видами таких расстройств нет китайской стены: они сплошь и рядом превращаются друг в друга, скрывают внутри себя зародыши друг друга. Такое случается и при расстройствах психики, определяющихся главным образом органическими причинами, но чем более социальными по своей сути являются психические болезни, тем более характерна для них эта особенность. - В. Б.

[25] Называется необычная или мелкая деталь ("ответ на мелкую деталь").

[26] Сторонники того мнения, согласно которому шизофрения заложена в каких-то генах, наверняка сочтут этот факт доказательством своей правоты. Однако наследуемость шизофрении скорее имеет не биологический, а социальный характер. В то время, как до сих пор никто еще не доказал, что те или иные гены и комбинации генов заключают в себе "программу" шизофрении, психоаналитики давно уже описали шизогенные семьи, в которых из поколения в поколение воспроизводятся отношения, с раннего детства закладывающие в психику детей предрасположенность к шизофрении. Естественно, что в таких семьях часто появляются шизофреники.

Одному из очень известных авторов, изучавших шизогенные семьи, очень не повезло в русских переводах: наши переводчики делают из его фамилии Laing то "Лейинг" [695, с. 86, 305-307], то "Лейнг" [630, с. 170-180], то "Ленг" [63, с. 204], то "Лэнг". Из его работ мне до сих пор попался в руки, к сожалению, лишь один небольшой сборник в русском переводе [379]. Ряд фактических примеров, приводимых в нем, с очевидностью доказывает, что шизофрения есть социальное заболевание, определяющей причиной которого являются отношения между людьми в обществе отчуждения - а биологическая предрасположенность, если она вообще есть, играет, самое большее, второстепенную роль, лишь несколько облегчая развитие этого заболевания у одних людей по сравнению с другими. (Правда, сам Лэнг не интерпретирует приводимые им примеры именно таким образом, склоняясь скорее к некоей версии идеализма. Ну, да это уж его личные проблемы.) - В. Б.

[27] Непредубежденный читатель, конечно же, и без моего примечания поймет, что это Юнг так издевается над психиатрами, рассматривающими (основываясь на самых тяжелых и запущенных случаях, а также на своей установке лечить психозы главным образом медикаментами, душами, электричеством и, в лучшем случае, гипнозом) шизофрению как ужасное, почти неизлечимое заболевание. Это примечание предназначено исключительно для тех читателей, которые заранее поставили себе цель раскритиковать то, что они читают - и, выискивая в тексте ошибки, зачастую приписывают автору то, над чем он как раз смеется. - В. Б.

[28] Что оказало огромное влияние на идеологию ряда разновидностей фашизма, прежде всего германского нацизма.

[29] Как мы уже отмечали в четвертой главе нашего исследования, это относится и к наркомании - в том числе и к алкоголизму. Добавим, что это относится и к таким продуктам алкоголизма, как алкогольные психозы. Вообще говоря, для понимания социальных корней алкоголизма очень полезна книга Д. Д. Еникеевой "Как и почему пьют бизнесмены, политики и "новые русские"" [196]. К сожалению, Еникеева - несомненно, высококвалифицированный и опытнейший специалист - в течение 90-х гг. переключилась с действительно научных исследований на писание гомофобской, антисемитской и кавказофобской пропагандистской макулатуры [см. 194, 195]. Почему это произошло, понять нетрудно: начиная с 1991 г., демократии в буржуазном российском государстве неуклонно становится все меньше, спектр политических организаций смещается вправо (только в последнее время этот процесс смещения чуть приостановился - в связи с тем, что после того, как государство отбросило демократическую риторику и официальная пропаганда стала почти совершенно неотличимой от пропаганды большинства крайне правой буржуазной оппозиции, некоторая часть масс начала чуть-чуть разочаровываться в патриотических идеалах, и ряд крайне правых организаций чуть-чуть "демократизировал" свою риторику), а сознание толпы одиночек, которой сегодня являются пролетариат и "средние классы" в России, стало в высшей степени фашизоидным (о социальных причинах всего этого см. опять-таки в четвертой главе). Еникеева просто последовала за конъюнктурой - и в результате ее книги издаются весьма большими, по нынешним временам, тиражами, хорошо раскупаются и, очевидно, приносят их автору немалый доход.

[30] Один из древних и весьма распространенных способов добиться этого - тот, которым пользуются главы семей, кланов, государств, перенаправляя агрессивность подавляемых ими подчиненных (детей, младших сородичей, подданных или граждан) как на внешних противников, так и на различного рода изгоев, отверженных, дискриминируемые группы (расовые, этнические, сексуальные). Тем самым начальники взращивают у своих подчиненных чувство солидарности с собой, превращая стремление к бунту (естественно возникающее у подчиненных против их начальников, манипулирующих ими) в волю к власти над "внешним врагом" и над дискриминируемыми индивидами и группами - что в свою очередь укрепляет готовность подчиненных к послушанию своим начальникам, покорному выполнению их приказов. Кристиане Бассиюни называла это, вслед за Анной Фрейд, "идентификацией с агрессором" [41, с. 10, 44-47, 87-88 и др.] - тем самым совершенно правильно подчеркивая, что в классовом обществе первыми агрессорами по отношению к человеку в его жизни оказываются его родители (прежде всего отец) и воспитатели, а затем главными агрессорами по отношению к нему оказываются такие его соотечественники, как его хозяева и начальники (главы кланов, сеньоры, бизнесмены-наниматели и т. п., а также служащие им начальники более низкого ранга). Именно этот факт (без понимания которого невозможно понять, что такое свобода и как ее достичь) как раз и затушевывается в сознании большинства цивилизованных людей "идентификацией с агрессором".

В наиболее удавшихся случаях "идентификации с агрессором" формируется тот род "сильных личностей", которым, как правило, восхищаются сторонники "традиционных семейных ценностей", "крепкой государственности" и "национального духа". Действительно, воспитанные таким образом индивиды могут быть сильными и смелыми бойцами, внешне производящими впечатление совершенно психически здоровых (впечатление, обманувшее даже такого умницу, как Ницше). Тем не менее, скрытые неврозы и психозы дремлют в их психике - и частенько прорываются наружу в виде "вьетнамских", "афганских", "чеченских" и т. п. синдромов.

[31] Из таких, например, которые "пишут статьи для газет о фаллическом символизме крылатых ракет, точно попадающих в вентиляционные шахты в Багдаде" [629, с. 30].

[32] Хотя трудовая терапия - это, как показывает клинический опыт, весьма полезная штука для исцеления психики, но в классовом обществе даже полезные вещи практически всегда имеют своей обратной стороной какую-нибудь пакость.

[33] Как-то раз, разговорившись в одним моим знакомым студентом-медиком, я заговорил с ним о психоанализе - и стал доказывать ему, что, несмотря на многочисленные ошибки даже самых великих психоаналитиков, принципиальное преимущество психоанализа перед биологизаторской психиатрией заключается в том, что психоанализ относится к пациенту как к такому же человеку, как и психотерапевт, лечение которого возможно только через сотрудничество с психотерапевтом. Мой собеседник даже не понял, о чем идет речь - и подумал, что, говоря об отношении психиатров-биологизаторов к пациенту как к вещи, я полагаю, что всех пациентов всех психбольниц содержат чуть ли не в цепях в сырых подвалах, что их ежедневно истязают и обращаются к ним не иначе, как матом. Вообразив это, он начал просвещать меня - стал рассказывать, что пациенты психбольниц ходят в чистых пижамах, палаты их достаточно чисты и светлы, санитары их не бьют, а всякий мало-мальски квалифицированный психиатр обращается к пациенту вежливо. Парень просто не понимал, что в современной психбольнице даже самый ухоженный, развлекаемый, успокаиваемый вежливейшим обращением пациент является такой же вещью, как и измученный узник парижского Бисетра или лондонского Бедлама лет двести назад - потому, что он не является равноправным сотрудником психотерапевта, вместе и на равных с ним разбирающимся в своих комплексах. Для моего собеседника отношения между членами классового общества были чем-то настолько само собой разумеющимся, что "человеческим отношением" он мог бы назвать отношение хозяина к рабу - при условии, что раб хорошо накормлен, живет в сухости и тепле, и его бьют не каждый день и не до полусмерти.

Для полноты характеристики мировоззрения моего собеседника следует добавить, что он является государственником по своим убеждениям, склонен отождествлять общество в СССР с социализмом и относиться к нему скорее положительно, полагает, что длительное отсутствие своей государственности у евреев было для них бедой, негативно повлиявшей на их психологию, с критической симпатией относится к скинхэдам и с удовольствием слушает музыку группы "Ария". На общем фоне того большинства студентов-россиян, родителей которых не назовешь зажиточными, такие, как он, выглядят наиболее мыслящими и одухотворенными, наименее обывателями - отсюда можно сделать вывод об общем уровне развития современной российской молодежи. Как тут не тосковать о разночинном российском студенчестве XIX века, равнявшемся по Чернышевскому, Каракозову, Перовской, Засулич и Плеханову…

[34] Так зачастую дело обстоит до сих пор не только в среднеразвитых, но и в высокоразвитых капстранах. В психбольницах же слаборазвитых стран больные содержатся вообще в ужасном положении [см. об этом, напр., в 864, р. 49-62].

[35] Иными словами, когда неоазиатский общественный строй еще был прогрессивным, то в его официальной идеологии и в преобладающих среди интеллигенции воззрениях все-таки сохранялись кое-какие элементы историко-материалистических воззрений на природу человека; по мере же загнивания этого строя они чем дальше, тем больше уступали место сперва скрытым, а затем явным мистическим бредням и биологизаторским мифам. Подробное описание этого процесса см. в фундаментальной монографии Л. Р. Грэхэма "Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в Советском Союзе" [155, с. 221-265]; последняя не только обладает высокой научной ценностью, но и приятна тем, что ее автор - настолько последовательный буржуазный демократ (не в пример постСССРовским либералам, этому самому убогому продукту гниения буржуазной демократии во всем современном мире), что постоянно оказывается близок к марксизму и зачастую проявляет симпатии к нему. В частности, интересно описание Грэхэмом попытки К. У. Черненко и его дочери, философа Е. К. Черненко остановить нарастающий биологизаторский маразм в науках о человеке [155, с. 239-243]; провал этой попытки вполне закономерен - даже когда кто-то из представителей гниющей неоазиатской бюрократии пытался сделать что-то хорошее, его попытки не могли быть удачны в силу гнилости его класса и той общественно-экономической формации, в которой этот класс господствовал.

Стоит ли после этого удивляться тому, что в 70-е - 80-е гг. в СССР фантастически быстро и широко стали популярными биологизаторские, расистские работы любимца русских фашистов, полуфашистов и либералов Льва Николаевича Гумилева - который сам был, по удивительному совпадению, сыном фашиствовавшего поэта Николая Гумилева и любимицы современных либералов поэтессы Анны Ахматовой (фашистские тенденции взглядов Л. Н. Гумилева см., напр., в одной из его наиболее показательных в этом смысле работ - "Этногенез и биосфера Земли" [156]). Либеральная критика наиболее ярких проявлений гумилевского расизма (в частности, антисемитизма) была на удивление кроткой и почтительной [см., напр., 278], причем самую суть взглядов Гумилева - воззрение, согласно которому люди и народы неравны в силу неких космических влияний и биологических задатков - постСССРовские либералы всегда принимали на "ура", протестуя лишь против зачисления их самих в разряд "унтерменшей". То, как начиналось триумфальное шествие гумилевской мифологии, хорошо описано опять-таки в монографии Грэхэма [155, с. 250-256].

Свой подробный обзор того, как в послесталинский период биологизаторская гниль постепенно затапливала мозги интеллигенции (а через нее - и всего общества) в СССР, Л. Р. Грэхэм завершает совершенно верным резюме:

"…взгляды сторонников концепций генетического детерминизма, которые начали распространяться в Советском Союзе в послесталинский период, содержали в себе антидемократические элементы и ценности - элементы расизма, шовинизма и неистового национализма" [155, с. 265].

Сегодня мы видим, что эти элементы превратились в систему, вот уже пятнадцать лет подряд доминирующую в массовом сознании населения бывшего СССР.

[36] То есть биологическая предрасположенность, которую предполагает Юнг, заключается исключительно в большей, чем у других людей, эмоциональной чувствительности, "ранимости". Сам же характер шизофренического процесса, а также его направленность вовсе не запрограммированы в генах тех или иных людей.

Из сказанного Юнгом на самом деле следует - хотя он сам вряд ли осознавал это, - что если общество не будет постоянно создавать условия для "психологических конфликтов" (так, как это всюду и всегда делает классовое общество), то "врожденная предрасположенность" к последним не будет реализовываться, чрезмерная чувствительность не будет приводить к шизофрении, и мы получим общество совсем или почти без шизофреников (таким, собственно говоря, и было первобытное общество). - В. Б.

[37] То есть шизофрению, так же как и рак, нужно начинать лечить как можно раньше. Но попробуй, обнаружь ее начальные стадии у членов классового общества, скрывающих свои комплексы даже от самих себя… Лучшее лечение шизофрении - это ее профилактика, а лучшая профилактика шизофрении - это переход от классового общества к бесклассовому, коллективистскому. - В. Б.

[38] Снижение (франц.). В данном случае Юнг имеет в виду термин, введенный французским психиатром Пьером Жане - abaissement du niveau mental (снижение уровня сознания). - В. Б.

[39] Как это осознавали, например, Август Стриндберг [772, с. 25-27, 31, 59, 98-99, 113, 117, 119 и др.] и, похоже, Джонатан Свифт [см. 367, с. 67]. Стриндберг, между прочим, очень хорошо описывает ту "ячейку общества", в которой с ранних лет куется большинство невротиков, психопатов, истериков и шизофреников - семью классового общества. Делает он это в своей автобиографии, начиная с описания своей собственной - очевидно шизогенной - семьи, а затем поднимаясь до замечательно содержательных, глубоко истинных обобщений. Приведем краткую рецензию на опубликованный в немецком еженедельнике Neue Revue отрывок из автобиографии Стриндберга, данную Троцким - не только одним из лучших политиков, но и одним из лучших психологов среди марксистов (между прочим, Троцкий отличался тем, что прекрасно понимал всю важность психоаналитического метода исследования и терапии - и полнейшую совместимость этого метода с историческим материализмом):

"Страдания маленькой впечатлительной детской души в родной семье. Автобиография ведется в третьем лице, с поразительной простотой. Все самое обыкновенное: атмосфера деловитой сухости в семье, маленькие несправедливости, тупой педантизм взрослых, немотивированные похвалы, произвольные наказания, все самое обыкновенное - и в то же время какая жестокая драма семьи! "На воспитание не хватало времени. Это падало на школу - после прислуг. Семья была, собственно, кухмистерской, прачечной, да и то нецелесообразной. Варили, закупали, гладили, чистили - ничего больше. Столько сил в движении - ради нескольких лиц. Трактирщик, который кормит сотни душ, вряд ли затрачивает больше сил". Изредка Стриндберг прерывает свой эпический рассказ; он сжимает кулаки и проклинает: "О святая семья, неприкосновенное, божественное учреждение… Ты, мнимый приют добродетелей, где невинные дети вынуждаются к своей первой лжи, где воля сгибается произволом, где чувство личности убивается стянутыми в кучу эгоизмами. Семья, ты - очаг всех социальных пороков, обеспечение всех падких на комфорт женщин, кузница, где куют цепи на отца семьи (хорошо подмечено, что порабощение мужчинами женщин ведет к порабощению - в очень многих отношениях - и самих мужчин. - В. Б.), ад для детей…" Напечатанный отрывок позволяет думать, что стриндберговская "История одной души", помимо ее автобиографического значения, будет иметь ценность убийственного обвинительного акта против той невежественной и недобросовестной дрессировки, которая называется воспитанием детей. Книгу следовало бы рекомендовать родителям и профессиональным педагогам, если б только можно было рассчитывать, что тупая раса родителей и педагогов способна чему-либо научиться" [650, с. 360-361].

Как отмечал Карл Ясперс, Стриндберга с молодых лет и на протяжении всей дальнейшей жизни занимали "проблемы власти, гнета, господства, взаимного мучительства и достижения согласия" [772, с. 32]. Иными словами, в центр его внимания попали отношения управления и вопрос о власти (так же, как это произошло с Ницше, Лениным, Богдановым и Фуко). Именно поэтому Стриндберг - так же, как и первые трое из вышеперечисленных мыслителей и деятелей - глубоко понял многое о человеческом существовании. Он даже довольно неплохо осознавал свою болезнь - так же, как и Свифт (еще один великий писатель - на сей раз сатирик, - в центре внимания которого тоже оказались отношения собственности и управления в классовом обществе). - В. Б.

[40] Точнее, социогенный - как это видно, в частности, из приводимого ниже Юнгом примера, в котором пациентка ненадолго захворала шизофренией из-за проблем, "характерных для невротиков" (говоря словами самого же Юнга). Однако, как мы уже отмечали выше, проблемы невротиков порождаются классовым обществом. - В. Б.

[41] Вот замечательное свидетельство того, что ставить диагноз только по совокупности симптомов в данный момент, не учитывая всего предыдущего хода патологического процесса, - пустое занятие. Не только вылечить, но даже понять болезнь невозможно, если не знаешь ее историю. Реальность психической жизни людей, так же как и реальность их экономической и политической жизни, опровергает жалкие аргументы Карла Поппера против "историцизма" [см., напр., 533]: только будучи "историцистом", можно понять и то, почему мировая экономика сегодня находится в застое, и то, почему развалился СССР, и то, почему бывшая кататоничка вдруг впала не в новый приступ кататонии, а в "атипичное эпилептоидное сумеречное состояние". - В. Б.

[42] Иными словами, при лечении шизофрении нельзя относиться к пациенту как к вещи, которую можно обработать тем или иным "методом" (одним и тем же, при одинаковом диагнозе, для всех "болванок"-пациентов) - надо с каждым из пациентов устанавливать коллективные отношения, отношения дружбы и равноправного сотрудничества (которые и будут действительным лекарством), так, как это получается в каждой отдельной ситуации - то есть по-разному. Те люди, которым удастся по-настоящему подружиться с шизофреником, и вылечат его - независимо от того, обдумали ли они заранее стратегию своего поведения как некий "метод" или же просто отнесшиеся к больному по-человечески без всякого обдумывания "методов", спонтанно. Но черт возьми, как же трудно найти в классовом обществе таких людей, которые хотели бы, а главное - могли бы отнестись к шизофренику вполне по-человечески… В следующем предложении Юнг совершенно правильно констатирует это печальное положение дел. - В. Б.

[43] Если учесть, как много (по словам самого же Юнга) в классовом обществе латентных шизофреников, шизоидных психопатов и предрасположенных к шизофрении невротиков, то становится понятно, насколько трудно найти в таком обществе достаточное количество безопасных для пациента терапевтов, чтобы хотя бы существенно уменьшить распространенность шизофрении (не говоря уже о том, чтобы искоренить ее). Тут следует вспомнить еще и о том, что более-менее душевно здоровым людям психические (и просто нервные) болезни просто не очень интересны - и потому среди психологов, психиатров, психоаналитиков (а также среди невропатологов) процент невротиков, психопатов и скрытых психотиков очевидно превышает процент таковых среди всего населения (в чем нетрудно убедиться, пообщавшись с такими специалистами и членами их семей). - В. Б.

[44] Который мистики запросто могут приписать благотворному влиянию Библии. Если однажды они так и сделают, то можно будет задать им вопрос: почему же божья благодать исцелила старуху только наполовину, да и то лишь в течение восьми долгих лет? Где же божественная справедливость, раз благочестивая старушка так и умерла безумной? - В. Б.

[45] То есть делает - в большей или меньшей мере - это общество не просто совокупностью, но именно общностью людей, совместно творящих культуру. Только такую общность и ее культуру - в отличие от простой арифметической суммы одиночек, абсолютно никак не связанных друг с другом в процессе управления своими действиями и потому никакой совместной культуры не творящих - каждый входящий в нее индивид только и может ощущать как нечто свое. Всякое человеческое общество в той или иной мере является общностью кооперированно действующих людей, потому что никогда не бывает таких групп людей, в которых были бы только отношения индивидуальной собственности и индивидуального управления - без всякой примеси авторитарных и коллективных отношений.

[46] Конечно, патриотизм подчиненных можно легко объяснить в таких, например, случаях, когда на земледельческие народы нападают кочевники, которым не нужна пахотная земля и возделывающие ее люди, а нужны пустые пастбища - и которые поэтому ведут войну на тотальное уничтожение этих самых земледельческих народов (кстати, в чистом виде этот пример встречался не так уж часто - обычно кочевники все-таки не стремились уничтожить совсем уж всех своих противников и совсем уж полностью искоренить земледелие на покоренных территориях). Однако можно привести гораздо больше примеров противоположного рода - когда победа противника и замена господ-соотечественников господами-чужеземцами ровным счетом ничего не меняет в положении эксплуатируемых классов ни в лучшую, ни в худшую сторону (а иногда даже несколько улучшает жизнь эксплуатируемых работяг - как, например, это имело место при захвате Испании Наполеоном, постаравшимся облегчить жизнь испанских крестьян замечательными антифеодальными декретами). Тем не менее, и в этих случаях подчиненные героически сражаются за сохранение над ними власти господ-соотечественников (так, испанские крестьяне ответили на благодеяния Наполеона потрясающим по своему размаху партизанским движением - герильей) [см. 388, с. 552-557, 569, 572-574].

[47] Благодаря этому, между прочим, облегчается привыкание большинства цивилизованных детей к отношениям авторитарных управления и собственности - и закрепляется стремление к подчинению, закладываемое в них этими отношениями, а воля к бунту (закладываемая теми же самыми авторитарными отношениями в той мере, в какой они неприемлемы для данного индивида) ослабевает: понятное дело, что, во-первых, подчиняться любящим начальникам легче, чем тем, которым ты нужен лишь как орудие - а во-вторых, что если любящие начальники уже приучили тебя к подчинению, то потом ты будешь уже привычно подчиняться и тем начальникам, которые относятся к тебе, как к вещи.

[48] Патриотизм повстанцев означает, что они ищут себе заботливых пап и мам, заботливых начальников - вместо прежних, недостаточно заботливых. А кто ищет себе начальника, тот обязательно его найдет - другое дело, что нет никакой гарантии того, что новый начальник будет по-родительски заботливым…

[49] Именно такой комплекс лежит в основе очень многих случаев аутизма и шизофрении.

[50] При этом следует отметить, что опровержение каких-то мелких деталей концепции Фромма, не затрагивающее ее изложенные выше основы, не затрагивает и основы концепции автора этих строк.

[51] Поклисарие, апоклисарь - посол (греч.).

[52] Шапок, головных уборов.

[53] Сосущих, т. е. еще не отлученных от груди.

[54] Вот весьма характерный пример. 19 декабря 2004 г. по телеканалу НТВ, в программе "Чистосердечное признание", был показан документальный фильм о дальневосточном воре в законе (ныне покойном) Васине, по кличке "Джем". Этот Васин был прелюбопытнейшей личностью: например, заслуживает удивления то, что ему, сыну и племяннику кадровых сотрудников НКВД, удалось стать вором в законе (кстати, родословная Васина наводит на разнообразнейшие размышления на тему о единстве и взаимопревращении борющихся друг с другом противоположностей - садистов-воров и садистов-полицейских, воспитывающих друг друга. Об обеих этих противоположностях и их взаимосвязи см., напр., в "Колымских рассказах" Варлама Шаламова [729]). Так вот, Васин славился среди воров своей "справедливостью". Однажды какие-то бандиты убили ребенка - свидетеля совершенного ими преступления; Васин разъяснил этим бандитам, как они будут наказаны за убийство ребенка, и те предпочли застрелиться сами. Однако когда хозяин одного кафе для детей отказался платить Васину дань, по приказу "справедливого" вора кафе подожгли - и в пламени погибло несколько детей.

[55] Дважды.

[56] Синоним слова "кол".

[57] Бедняке.

[58] Сорочку, рубаху.

[59] Сторону.

[60] Маттеаш - венгерский король Матвей Корвин (1458-1490).

[61] Из поляков.

[62] Вышеград - резиденция венгерских королей недалеко от Будапешта, на правом берегу Дуная, где находился королевский замок.

[63] Пещь и Будин - Пешт и Буда, две части города Будапешта, расположенные на противоположных берегах Дуная.

[64] Бирев - господарь, судебный пристав, староста.

[65] И правда, кто поручится, что солдаты Дракулы действительно приняли своего полководца за турка, а не придумали эту версию для следователей?

[66] Стефан Великий - молдавский князь. Влад, или Влад Монах - валашский князь с 1481 г., сын Влада Цепеша (Дракулы).

[67] Сравнив реальную биографию Влада Цепеша со сказками Брэма Стокера, мы можем видеть, насколько последний одновременно обеднил и приукрасил образ Дракулы. Современный киношный вампир выглядит, с одной стороны, гораздо более привлекательным, а с другой стороны, гораздо более плоским, картонным, чем реальный Дракула - достаточно сложная, многосторонняя (впрочем, не более сложная и многосторонняя, чем многие другие), но при этом омерзительная со всех своих сторон (и совсем не похожая на романтического литературного злодея, которому авторы придают демоническое очарование и шарм порока) личность.

Кстати говоря, в XVI в. враждебные Ивану Грозному бояре использовали повесть о Дракуле как памфлет против царя. Памфлет попадал точно в цель: Иван Грозный был точной копией Дракулы - такой же любящий закон и порядок садист и трус [см. 92, с. 326-330, 334-335, 343-349, 352-353, 392-394]. Проявления собственно некрофилии у Ивана Васильевича были не столь демонстративны, как у Влада Цепеша, любившего нюхать запах разлагающихся трупов во время трапезы - однако гипотеза о том, что русский царь тоже был некрофилом (может быть, в несколько меньшей степени, чем прославленный валашский господарь), заслуживает тщательной проверки (при этой проверке следует, в частности, учесть, что Иван Грозный заставлял своих опричников привязывать к седлам отрубленные собачьи головы: можно себе представить, как воняло опричное воинство - и как этот запах радовал сердца людей, подобных Дракуле, любившему трапезовать среди разлагающихся трупов). А вот по проявлениям своих гомосексуальных наклонностей Иван Грозный очевидно превзошел Влада Дракулу: если последний ограничивался (по крайней мере, насколько нам известно) сравнением посаженных им на кол мужиков с женщинами, то царь-батюшка Иван Васильевич был самым настоящим бисексуалом. Об одном из его любовников А. К. Толстой писал так:

"И тут же, гордяся своею красой,

С девичьей улыбкой, с змеиной душой,

Любимец звонит Иоаннов,

Отверженный богом Басманов" [644, с. 185].

[68] И не только Маркузе: к сожалению, от идей о биологической обусловленности основных свойств человека и об извечности индивидуальной личности не вполне освободился даже Фромм (вообще-то очень много сделавший для такого освобождения), не говоря уже о Райхе.

[69] Джон Дьюи, критикуя статью Троцкого "Их мораль и наша" [см. 648], написал следующие примечательные слова:

"Ортодоксальный марксизм наряду с ортодоксальной религией и традиционным идеализмом разделяет веру в то, что человеческие цели вплетены в саму ткань и структуру бытия в соответствии с концепцией, унаследованной, вероятно, от Гегеля" [190, с. 249-250].

Тем самым Дьюи замечательно изложил содержание той аксиомы, в которую верят метафизики вроде него самого и многих, слишком многих прочих: человеческие цели не вплетены в ткань и структуру бытия, существуют как бы параллельно ей... На самом же деле человеческие цели (как и весь человек целиком, без остатка) несомненно вплетены в ткань и структуру бытия - и прежде всего социального бытия (а через него - и в ткань и структуру всякого прочего бытия).

[70] Верующие люди считают, что эту ткань ткет бог, принадлежащий к реальному миру как первопричина всех причин и следствий. Фаталисты могут быть как верующими, так и атеистами; если они верующие, то по их философии неизбежно получается, что бог более реален, чем сознание и воля реальных людей: бог реализуется, а людские сознание и воля по мере того, как они возникают и развиваются, выталкиваются из реальности.

[71] Начиная с этой ошибки, люди, пришедшие в конце концов к фатализму, делали следующий шаг в сторону от правильного понимания детерминизма людских поступков: они заключали, что раз не у всех людей желания и планы совпадают с результатами действий, то можно с уверенностью утверждать, что планы и желания вообще совпадают с результатами лишь случайно, что между ними не может быть каузальной связи. Из этого видно, как именно слабость перед стихиями природы и стихийность общественного развития способствуют популярности фатализма: чем чаще желания и планы людей не совпадают с результатами их действий и чем сильнее это несовпадение, тем труднее избежать иллюзии, что ²человек предполагает, а бог (рок, судьба) располагает².

[72] При этом ход истории, складывающийся из действий огромных человеческих масс, гораздо легче прогнозировать, чем жизнь отдельного человека. Дело в том, что жизнь каждого человека существеннейшим образом зависит от других людей; поэтому для того, чтобы предсказать его судьбу, начиная с какого-то момента его жизни, надо подробно и внимательно исследовать не только его личную биографию, но и биографию общества, в котором он живет. А для того, чтобы прогнозировать будущую историю общества, достаточно изучить лишь предшествующую биографию его как целого, не заостряясь на биографиях составляющих его отдельных людей.

[73] То есть освобождение - это освобождение не только от внешних ограничителей, но и от своих собственных внутренних антагонизмов, непримиримых психологических противоречий. Для индивидуальной личности, как мы уже неоднократно отмечали выше, полное внутреннее освобождение достижимо лишь одним способом: через ее полное уничтожение посредством растворения в коллективе - в том едином субъекте, которым станет все человечество, когда перестанет делиться на начальников и подчиненных, на классы и этносы. Что же касается той частичной внутренней свободы, которой все-таки способна достигнуть индивидуальная личность, то она тем больше, чем больше индивид способен отождествить свои желания, стремления, волевые усилия и поступки с действием законов истории. Вытряхивая из себя привитые с детства убеждения и предпочтения, верования и предрассудки - и заполняя образовавшуюся внутреннюю пустоту не какой-нибудь убогой волей к потреблению вещей и унижению других личностей, но хорошо теоретически продуманной логикой истории; превращая себя в гордое своей миссией орудие законов истории, Gladius Dei Historii super terram (меч бога истории над землей); превращая каждый свой поступок и даже все свои самые заветные желания в исполнение этой миссии - индивидуальная личность в той или иной мере перестает быть частичным человеком, ограниченным узкими рамками сиюминутной повседневности, мелких индивидуальных или групповых интересов и переживаний, и становится самой историей. (Например, Карлу Марксу и В. И. Ленину в огромной степени удалось стать историей XX века.)

Одним из тех немногих, кто не просто глубоко продумал, но глубоко пережил такое понимание личной свободы и последовательно руководствовался им вплоть до своего последнего вздоха, был великий революционер и философ Лев Давидович Троцкий. В своей статье "Их мораль и наша" он с лаконичной ясностью и предельной полнотой выразил сущность этой высшей внутренней свободы, какая только может быть доступна индивидуальной личности:

"На этих больших событиях "троцкисты" учились по ритму истории, то есть диалектике борьбы классов. Они учились и, кажется, до некоторой степени научились подчинять этому объективному ритму свои субъективные планы и программы. Они научились не приходить в отчаяние от того, что законы истории не зависят от наших индивидуальных вкусов или не подчиняются нашим моральным критериям. Они научились свои индивидуальные вкусы подчинять законам истории. Они научились не страшиться самых могущественных врагов, если их могущество находится в противоречии с потребностями исторического развития. Они умеют плыть против течения в глубокой уверенности, что новый исторический поток могущественной силы вынесет их на тот берег. Не все доплывут, многие утонут. Но участвовать в этом движении с открытыми глазами и с напряженной волей - только это и может дать высшее моральное удовлетворение мыслящему существу!" [648, с. 242].

[74] Подлинное достоинство индивидуальной личности - не в том, чтобы, живя, не играть вообще никакой роли (мнение Шекспира о том, что весь мир - театр, а люди в нем - актеры, совершенно справедливо и будет оставаться таковым до тех пор, пока существуют индивидуальные личности; пытаться опровергнуть это мнение своей жизнью и вместе с тем оставаться индивидуальной личностью - столь же бесполезное занятие, как и пытаться поднять себя самого за волосы), а в том, чтобы выбрать достойную роль (достойную - значит, такую, прожив которую, вы превзойдете себя нынешнего) и наполнить ею свою жизнь без остатка, сделать эту роль своей подлинной жизнью. И хотя выбор этой роли, разумеется, будет обусловлен теми причинами, которые сформировали ваш характер со всеми его противоречиями, - тем не менее, именно в этом выборе и реализуется свобода, возможная лично для вас. Реализуется та свобода, которую вы будете способны вынести - обнаружив при этом, что вынесли нечто более тяжкое, чем то, на что были способны в начале своего пути, когда еще только что сделали свой выбор.

[75] Сказанное здесь Н. Г. Чернышевский в свое время выразил гораздо более коротко и емко:

"Действуя сообразно с законами природы и души и при помощи их, человек может постепенно видоизменять те явления действительности, которые несообразны с его стремлениями, и таким образом постепенно достигать очень значительных успехов в деле улучшения своей жизни и исполнения своих желаний" [цит. по: 468, с. 62].

[76] Например, Симона де Бовуар, пытавшаяся критиковать "экономический монизм" Энгельса в женском вопросе [795, p. 59-67].

Плеханов оказался пророком: сегодня и "теория факторов" правит бал в науке в гораздо большей степени, чем в его время, и исторический (он же диалектический) материализм постоянно упрекают в "сведении всего многообразия человеческого существования к экономическому фактору", не замечая того, что диалектический материализм вообще отрицает объективное существование "факторов", видя в представлении о независимых друг от друга причинах любого данного явления лишь промежуточную ступень на пути к отысканию общего корня, всегда существующего у всех необходимых и существенных причин любого явления действительности. Почему дело обстоит таким печальным образом? - Да потому, что для отыскания общего корня разнообразнейших причин необходим вечно беспокойный и безгранично дерзкий прометеевский дух; а по причинам, о которых мы уже говорили в четвертой главе нашего исследования, прометеи в наше время почти совсем перевелись - и все вокруг заполонили ученые гномы…

[77] Интересно, что дольше всего сравнительно гуманные отношения между "старшими" и "младшими" любовниками удержались в Японии, о чем свидетельствуют многочисленные литературные источники по этому вопросу (среди них - новеллы Ихары Сайкаку [см., напр., 572, с. 97-108 и др.] и трактат "Хагакурэ" Ямамото Цунэтомо [см. 724, с. 114-115 и др.]).

[78] Этот "идеал" был достигнут совсем недавно: еще в XIX веке, в острогах Российской империи, отношение заключенных к пассивным гомосексуалам было намного менее жестоким и унизительным, чем то, которое возникло на "зонах" в СССР. Когда читаешь "Записки из Мертвого дома" Достоевского - диву даешься: арестанты не гнушались общаться с пассивными гомосексуалистами, хотя и смеялись над ними, но относительно добродушно, зачастую жалели их, дарили им подарки [185, с. 44-46]… Вот что значат остатки коллективных отношений, еще сохранявшиеся в русской (а также лезгинской, тюркской и т. д. - с Достоевским сидели не только русские) крестьянской общине: при всей своей темноте, дикости и озлобленности жизнью, российский земледелец и скотовод все же был заметно менее садомазохистом, чем одиночка в толпе, сформированный урбанистическим, высокоиндустриализованным обществом.

[79] Все эти тенденции очень хорошо прослеживаются в истории гомосексуальности, изложенной в фундаментальной монографии И. С. Кона "Лики и маски однополой любви. Лунный свет на заре [297]. К сожалению, высокую научную ценность этой книги несколько снижает антимарксизм ее либерального автора: задавшись целью изобразить как можно большее число крупных марксистских теоретиков и идеологов гомофобами, Кон ради этого готов искажать исторические факты самым беспардонным образом. Например, он объявляет В. Райха гомофобом - это Райха-то, бескомпромиссно и последовательно выступавшего против всякой дискриминации гомосексуалов! [См. 549, с. 274-278.]

[80] Этим хорошо объясняется та вражда к гомосексуальности, которую начали испытывать многие гетеросексуалы по мере того, как гомосекс становился все авторитарнее и отчужденнее. Так, враждебное отношение христианства к гомосексуальности (так же, как и сильное стремление этой религии ограничить всякий секс вообще) по своему происхождению явилось не чем иным, как реакцией на ту крайнюю степень опошления и загрязнения, до которой дошел секс в Римской империи эпохи упадка. Развитие товарно-денежных отношений, превращение низших и средних классов античного общества в толпу одиночек, беспредел рабовладельцев по отношению к рабам, богатых - к бедным, императоров и государственной бюрократии - к подданным (в т. ч. и к римским гражданам) до такой степени превратили секс в не более, чем торговлю и насилие, до такой степени противопоставили его чувству дружбы (а древние греки и римляне прекрасно помнили учение Пифагора о том, что "у друзей все общее" и "дружба есть равенство"! [См. 179, с. 309.]) и подлинной любви, что возникшее в Римской империи христианство навеки сохранило взгляд на секс как на грех. Особенно бесчеловечным Римская империя сделала гомосекс - и потому нет ничего удивительного в том, что христианство стало гомофобной религией (так же, как, кстати, и талмудический иудаизм, в огромной мере сформированный в той же Римской империи. Гомофобия ислама также объясняется не только влиянием доктрин христианства и иудаизма, но и постоянным интенсивным общением арабов с подданными сперва Римской, а затем Восточной Римской - Византийской - империи).

Тот факт, что весь современный мир (а особенно - республики бывшего СССР) напоминает Римскую империю эпохи упадка, исчерпывающе объясняет широкое распространение гомофобии во всем мире (и, в частности, в бывшем СССР). Вообще говоря, Римская империя и современный мир очень наглядно демонстрируют нам, что секс может выступать как орудие власти эксплуататорских классов не только тогда, когда он регламентируется и жестко ограничивается церковью и государством, но и тогда, когда государство не прилагает усилий для преследования тех или иных форм сексуальности. Совершенно верны слова Жана Бодрийяра:

"…подавление, в своем крайнем понимании, это никогда не подавление секса во имя чего бы то ни было, но подавление посредством секса… И подавленный секс только лишь скрывает подавление сексом" [55, с. 48].

Хоть подавляй секс в классовом обществе, хоть не подавляй - в любом случае эксплуататорские классы в той или иной степени задействуют его как орудие своей власти… Впрочем, следует дополнить этот вывод: даже в условиях наибольшей сексуальной свободы, какая только возможна в классовом обществе, секс в нем все равно будет в большой мере подавлен тем, что в этом сексе будет очень мало настоящей любви - предполагающей, как мы помним, коллективные отношения между людьми. Только коллективистское общество есть общество любящих и любимых.

[81] Этот пример очень поразителен и редок: Андре Жиду удалось превратить в подлинную любовь не просто авторитарную, но архиавторитарную по своему генезису страсть. Мало того, что это была страсть уже почти пожилого человека к юноше (уже признак того, что подсознательной закваской такой страсти является воля к власти) - так это еще и не просто юноша, но едва лишь достигший половой зрелости подросток (то есть мы имеем дело с педофилией, когда лежащая в основе страсти воля к власти еще более несомненна), да еще и родственник Жида (половое влечение к близким родственникам в цивилизованном обществе обычно свидетельствует о страхе индивида перед поиском партнера за пределами своей "ячеечной" семьи, среди совершенно чужих людей - то есть инцестуозное половое влечение является свидетельством не просто воли к власти, но еще и комплекса неполноценности, а значит, крайней дисгармонии, крайней уродливости данной личности). В развитом классовом обществе (лишившемся остатков коллективизма, ограничивающих произвол взрослых по отношению к детям и препятствующих - например, у некоторых папуасских племен и в древнегреческих полисах в период подъема их культуры - превращению сексуального влечения взрослых к детям в крайний произвол. Подробнее об этом еще пойдет речь ниже) такая страсть, как правило, не только является свидетельством крайнего убожества испытывающих ее личностей, но и превращает в полных уродов тех несчастных детей, на которых она оказывается направлена. Но в случае с А. Жидом и М. Аллегрэ мы видим нечто совершенно противоположное: Жид построил свои отношения с мальчиком как с равным, как с подлинным другом, исключил из них всякое насилие и оказал на Марка только благотворное влияние (в частности, ничуть не помешал развитию его гетеросексуальной половой ориентации).

Это не означает, что Жид построил свои отношения с Марком вопреки тому, как общество детерминирует сексуальное влечение людей, вопреки социальной природе человека. Просто дело в том, что общество детерминирует людей диалектично - то есть закладывает в них такие противоречивые (в классовом обществе - непримиримо, антагонистически противоречивые) потребности, интересы и установки, в результате которых мотивы и поступки людей иногда оказываются в конечном счете совершенно, полностью противоположными тому, чем эти же самые мотивы и поступки являлись в своем корне, по своему первоисточнику. Все в мире превращается в свою противоположность - и, если мы будем помнить это, нас не удивит тот факт, что любовь А. Жида к своему племяннику была порождена теми же самыми отношениями авторитарного и индивидуального управления (а значит, и авторитарной и индивидуальной собственности), доминирующими в классовом обществе, которые порождают и страсть маньяка, насилующего и убивающего ребенка.

К сожалению, в развитом классовом обществе садизм и педофилия слишком редко превращаются в свою противоположность. Таких людей, как Андре Жид, сегодня днем с огнем не сыщешь, а вот маньяков-убийц, насильников и растлителей малолетних - хоть пруд пруди. - В. Б.

[82] Читаешь это письмо - и хочется ткнуть в него гомофобов носами и спросить их: ну, и чем эти чувства отличаются от самой возвышенной любви между мужчиной и женщиной? Чем такие переживания ниже, хуже, порочнее, дегенеративнее прекраснейших гетеросексуальных любовных переживаний?

Но вот чего обычно не понимают ни сами любящие друг друга современные люди (как гомосексуалы, так и гетеросексуалы), ни современные ученые, делающие любовь объектом своего исследования - так это того, до какой огромной степени случаи подлинной любви (столь редкие в цивилизованном обществе, в том числе и в современном) обязаны сегодня своим существованием классовой борьбе сперва буржуазии против феодалов, а затем пролетариата против буржуев. Именно эта борьба на протяжении сотен лет внедряла в сознание хотя бы какой-то части цивилизованных людей идеалы свободы, равенства и братства, инфильтровавшиеся в мораль, интересы и установки этих людей и находящие свое выражение, среди прочего, и в редких случаях подлинной любви. Если бы не эта классовая борьба, мы давно бы уже впали в предсказанное Бердяевым "новое средневековье" с правом первой ночи и общепринятым обычаем выплаты калыма за невесту, а чувство подлинной любви возникало бы раз в столетие - и исключительно среди представителей высшей аристократии. - В. Б.

[83] То есть перед нами уже далеко не первобытные племена: они находятся на весьма поздних стадиях перехода от первобытного общества к классовому, на которых власть старших над младшими уже очень властна, женщины уже подчинены мужчинам (хотя еще и не в той мере, как в собственно классовом обществе), и между соплеменниками уже существует много недоверия и зависти. Именно в этот исторический период (как мы уже отмечали выше) и возникает гомосексуальность, до того практически неизвестная. - В. Б.

[84] Что нетрудно понять, если учесть, что между взрослыми соплеменниками-мужчинами еще осталось очень много отношений коллективной собственности и коллективного управления. Эти отношения ограничивают власть - в том числе и сексуальную - каждого старшего юноши или мужчины над каждым младшим подростком, не допускают ее превращения в унизительный произвол, навеки вбивающий психику мальчика в подчиненную, рабскую "женскую" роль. Чем меньше остается между людьми коллективных отношений по мере становления и развития классового общества, тем гнуснее становится гомосексуальная (так же, как и гетеросексуальная) педофилия - пока не превращается в сплошную мерзость, каковой она является (за крайне редкими исключениями, вроде отношений А. Жида и М. Аллегрэ) сегодня. - В. Б.

[85] Эраст - старший гомосексуальный любовник, эромен, соответственно, - младший (древнегреч.). - В. Б.

[86] Нечему удивляться: в древнегреческих полисах между мужчинами - гражданами полиса существовало еще немало остатков коллективных отношений, предохранявших эромена от произвола со стороны старших мужчин. - В. Б.

[87] Это типичный парадокс для раннецивилизованного общества, в котором хотя и преобладают отношения авторитарной собственности и авторитарного управления, но и коллективных отношений еще остается немало: в одних отношениях интересы общества стоят выше интересов отдельной личности (в данном случае - подавляется ревность в гомосексуальных отношениях), в других - интересы отдельной личности (зачастую лицемерно прикрываясь интересами общества) подминают и подменяют собой интересы общества (как правило, в связи с ростом соревновательности, конкурентности этого самого общества). - В. Б.

[88] Опять диалектический парадокс: авторитарные сексуальные отношения между мужчинами и мальчиками в одно и то же время охраняют (до поры до времени) остатки коллективных отношений в обществе - и вместе с тем истребляют их, "персонализируя" отношения (т. е. сближая друг с другом немногих людей и тем самым отдаляя их от всех остальных). - В. Б.

[89] Как известно, примером Спарты в более поздние времена пытались вдохновляться такие сообщества, в которых доля авторитарных отношений оказывалась еще больше, чем в спартанском обществе, а вот доля коллективных отношений - многократно меньше. Идеализируя спартанское общество, они тем самым идеализировали себя самих, пытаясь создать себе имидж товарищества равно достойных людей - имидж ложный, поскольку реальным равенством в подобных сообществах и не пахло (в отличие от спартанского общества, где равенства между свободными гражданами было таки немало - хотя и многократно меньше, чем в первобытных коллективах). Одним из таких сообществ были отряды нацистских штурмовиков, в руководстве которых, как известно, было немало гомосексуалов. Эмоциональную, чувственную подоплеку мечтаний штурмовиков о "воинском братстве" попытался реконструировать выдающийся японский писатель прошлого века Юкио Мисима в своей пьесе "Мой друг Гитлер" [см. 426, с. 343-344]. Впечатление таково, что это получилось у него весьма достоверно; вообще, Мисиме можно доверять в этом вопросе, потому что он сам был гомосексуалом, садомазохистом и фашистом - и, будучи в то же время исключительно талантливым писателем, не только прекрасно чувствовал, но и был способен точно передать переживания себе подобных. - В. Б.

[90] В том, что эти два фона заметно различаются (во всяком случае, в большинстве стран современного мира), может убедиться любой внимательный наблюдатель: даже тембр голоса у взрослых, сюсюкающих с маленьким мальчиком, довольно заметно отличается от тембра их голоса, когда они сюсюкают с маленькой девочкой.

[91] Склонность к традиционно мальчиковым и мужским видам деятельности, проявляющаяся с детства, часто отмечается у активных лесбиянок.

[92] Коренящимися либо в генах, либо в нарушении гормонального баланса у матери, беременной будущей мужеподобной девочкой, либо в нарушении гормонального баланса у самой девочки по причинам, с биологической наследственностью не связанным.

[93] Этой гипотезе не противоречит и тот факт, что "перевоспитать" гея или лесбиянку в гетеросексуальном духе очень трудно. Во-первых, трудно, но все-таки иногда возможно (Свядощ приводит в своей монографии несколько примеров удавшейся "переделки"), а во-вторых, нужно все-таки учитывать, что общество формирует человека так же, как гончар глину: в раннем детстве, когда индивид - это сырая глина, общество лепит из нее все, что угодно; но чем больше этому индивиду лет, тем в большей мере глина уже высушена (а зачастую и обожжена) обществом, тем больше она затвердела - и со временем оказывается, что то, что из этой глины получилось, можно разбить, но переделать уже не удастся. Чем больше человеку лет, тем уже становится спектр возможностей дальнейшего изменения направленности развития его характера под воздействием общества.

[94] Можно сказать, что как в разнополом, так и в однополом сексе все, что не связано с властью и вообще с отчуждением, является здоровым, красивым и не заслуживает никакого осуждения. Если люди действительно, как равный равного любят друг друга, растворяются друг в друге, то их секс заведомо прекрасен - и никакие другие обстоятельства, связанные с сексом этих людей, не изменят этого факта.

[95] Этот процесс очень хорошо отражен в исторических документах и легко поддается отслеживанию. Поворотный пункт в нем обозначился примерно в V-IV вв. до н. э.: и совсем не случайно время наивысшего расцвета и начала упадка античной демократии оказалось тем моментом, когда рядом массово сосуществовали и красивая любовь мужчины к мальчику, и грязное унижение ребенка мерзким педофилом… Этот поворотный момент очень хорошо отражен в многочисленных исторических анекдотах о древнегреческих философах, сообщаемых Диогеном Лаэрцием [79].

[96] Например, не стоит плакать о грядущем исчезновении нынешнего многообразия индивидуальных личностей, на смену которому со временем явится куда как более богатое внутреннее многообразие единой всечеловеческой коллективной личности (об этом мы уже говорили в конце четвертой главы нашего исследования).